В ходе подготовки к симпозиуму выяснилось, что та диссертация была первой диссертацией на эту тему в мировой научной литературе. Преподаватель, Михаил Борисович Рабинович, был жив, ему шел девяностый год. Я, увы, уже далеко не первокурсник, написал ему в Ленинград, теперь Петербург, и он попросил сообщить о симпозиуме поподробней. На торжественном открытии я рассказал и о диссертации, и о его судьбе. Но моего письма об этом он уже не успел получить. Скончался в начале февраля, через несколько дней после симпозиума и за два дня до своего девяностолетия.

А симпозиум прошел с размахом: он был организован под патронатом семьи Оппенгеймер, королей алмазов и золота, пришедших на смену Сесилу Родсу. Для участников организовали экскурсию по маршруту отряда Джемсона и по тем местам, где жили важнейшие участники тех событий. На обеде, устроенном для нас в Ранд-клубе, 88-летний Гарри Оппенгеймер сидел под громадным портретом Родса.

Доклады были интересны. Но самое яркое впечатление у меня оставили не они и не фешенебельный Ранд-клуб, а сцена у обелиска, поставленного на месте, где одни бойцы отряда Джемсона погибли, а другие сдались. На ограде вокруг обелиска местные африканцы сушили белье. На нас, приехавших сюда историков, смотрели с изумлением. Вряд ли кто-нибудь из них знал о тех событиях. Это было для них чужое прошлое: Родс, Крюгер, их схватки между собой…

Даже на многолюдной публичной лекции, завершившей симпозиум, — только один африканец. В зале сидели седые джентльмены с седыми женами — для них все это было еще живо.

РОДЕЗИЯ ПРОТИВ РОДСА

Первые два с половиной месяца после злосчастного набега на Трансвааль Родс почти целиком провел в пути. 10 января он поехал из Кейптауна в Кимберли, может быть, чтобы ощутить поддержку самых верных вассалов. Ему действительно устроили восторженный прием. Затем он сразу вернулся в Кейптаун и 15 января отплыл в Англию. Но и там пробыл всего четыре дня. Утром 10 февраля уехал из Лондона и через Средиземное море отправился в Мозамбик, чтобы оттуда добраться в Родезию.

Путь он выбрал не кратчайший. Ему, отставному премьеру, не хотелось, должно быть, отвечать на бесконечные расспросы, принимать соболезнования и подозревать за ними злорадство. Не хотелось, как сто лет спустя принцессе Диане, все время быть под обстрелом репортеров. В Лондоне и Кейптауне это оказалось бы неизбежным. Долгое плавание имело тут преимущества.

А в Родезии — у себя — можно сохранить изоляцию. Пускать не всех и не всегда. Остаться наедине с собой там, в стране, которую у него уже не отнять. Переждать весь этот шум.

Но обернулось по-другому.

20 марта, в тот самый день, когда Родс в Мозамбике ступил на африканский берег, в Булавайо произошла схватка отряда полиции с группой ндебелов. Сообщение об этом могло еще и не особенно насторожить администрацию «Привилегированной компании». Она расхлебывала последствия набега Джемсона, заметала те следы, которые еще можно было скрыть. Но 23 марта были убиты несколько европейцев, и среди них один из «комиссаров по делам туземцев». Сделали это те ндебелы, которых компания завербовала в состав своей полиции. Их поддержали жители нескольких селений во главе с одним из братьев Лобенгулы.

В последующие два дня поднялось население нескольких округов, а к концу марта — и ряда других. Дома белых сжигали. Они вынуждены были отовсюду бежать к Булавайо и еще двум укрепленным пунктам. К середине апреля почти вся страна ндебелов, кроме этих трех пунктов, оказалась в руках повстанцев.

Так 1896 год нанес новый удар Сесилу Родсу, не знавшему прежде поражений.

После того как восстание началось, его неизбежность стала очевидной многим. Ведь с конца 1895-го в Родезии не было ни ее главного администратора, Джемсона, ни большей части его полицейских частей — они вместе с ним ушли в Трансвааль. Вооруженные силы компании уходили на глазах ндебелов. Отсутствие столь знакомого им доктора Джима они тоже прекрасно видели. Да и об исходе его набега узнали. Вот и решили не упускать момента.

Чешский натуралист Эмиль Голуб еще в январе 1896-го предсказал, что после провала джемсоновского набега «может произойти восстание матебелов». А в письме, которое получил от Голуба корреспондент «Таймса» в Вене 30 марта 1896-го, говорилось: «Уже девять лет, как я уехал из Южной Африки, но полная уверенность в восстании матебелов у меня возникла в тот самый момент, как я впервые услышал о деянии д-ра Джемсона». Каждый стратег обязан был учесть возможные последствия провала набега на Трансвааль, но сомнительно, чтобы Джемсон предусмотрел восстание матебелов. Голуб видел причину в самоуверенности Джемсона. Самоуверенность же была порождена, по его мнению, тем, что всеобщий восторг и преклонение в Лондоне вскружили Джемсону голову.

Так или иначе, но Родс и Джемсон действительно не были подготовлены к восстанию ндебелов. Их внимание приковали сперва организация набега, а потом — его провал.

Конечно, восстание могло произойти и без ухода отрядов Родса. Пожалуй, оно было неизбежно. Очень уж много недовольства накопилось в Южной Родезии, стране, которая теперь была центральной областью его империи.

Жизнь в центре его империи

Родс стремился быстро сломить традиционную жизнь в междуречье Замбези — Лимпопо и организовать все по-новому, в соответствии, как сказали бы теперь, со своей моделью. Он ведь хотел не просто захватить новые земли, а колонизовать их, создать большую и крепкую белую общину.

Ему чудилось, что он соберет здесь такую британскую молодежь, о которой писал в своих завещаниях, — людей, беззаветно преданных идее величия своей нации и своей империи. Таких, кто хочет добиваться и умеет добиваться, — старателей, фермеров, коммерсантов, инженеров. Деятельных, энергичных. Инициативных и вместе с тем слепо послушных ему, Родсу, — он хотел совместить несовместимое, как, впрочем, столь многие правители до и после него.

И, вторя ему, английская печать убеждала соотечественников, что колонизовать Родезию — дело британской национальной чести. Пионеры Родса воспевались как образец для подражания. «Таймс» не жалела красок: «Энергичные, решительные, загорелые, с проницательным взглядом, эти пионеры — самая отборная часть англосаксонской расы».

Родс надеялся, что поселенцы создадут такие фермерские хозяйства, города, горное дело, торговлю, которые сделают страну, носящую его имя, важной частью Британской империи, а может быть, и всего мира. И что Родезия станет трамплином для расширения владычества в Африке, для воплощения плана Кейптаун — Каир: телеграфа, железной дороги, а в конечном счете и непрерывной, широкой и прочной полосы английских владений. И он с обычной напористостью осуществлял эти планы.

К изумлению ндебелов и шонов, с юга ехало все больше белых людей. В повозках и на лошадях. Самые бедные нередко проходили часть пути пешком, погибая от болезней и лишений.

Европейское население страны в 1895 году составило уже 3600 человек. Быстро воздвигалось новое Булавайо, на пять километров южнее разрушенной ндебельской столицы. Улицы прокладывались очень широкими — так, чтобы упряжки, в которых бывало по 12, а то и по 24 пары волов, могли разъехаться без особого труда. Делались посадки быстрорастущих деревьев. Родс призывал строить как можно больше и быстрее: «Дома, дома, дома!» И город быстро застраивался.

На месте времянок из рифленых листов железа возводились кирпичные дома. Появлялись площадки для игры в крикет и даже скаковой круг, не говоря уже о барах и лавках. В марте 1895-го — прошло немногим больше года после войны с Лобенгулой — в Булавайо жило более полутора тысяч европейцев, в Солсбери — более семисот.

Человеку, давшему стране свое имя, хотелось всячески развивать предпринимательство, насаждать «дух Сесила Родса». Он поощрял в пионерах надежды, что Булавайо и другие города Родезии станут новым Йоханнесбургом и Кимберли. Он отобрал в Кимберли тридцать молодых людей, наиболее близких его образу колониста, и отправил их в Родезию.