– Вы придете на собрание? – спросил, прощаясь, Оджер.

– Непременно, – ответил Маркс. – Я тоже думаю, что вы начинаете великое дело.

– Ты пойдешь на собрание в Сент-Мартинс-холл? – удивленно спросила Женни, когда Оджер ушел. – Но разве это не противоречит твоим принципам? Ты, кажется, поклялся не участвовать ни в каких сборищах.

– В сборищах – да, в бесплодных затеях – да. Я поклялся не участвовать в утопической болтовне и утопических заговорах. Но здесь, как мне думается, Женни, действительно начало великого дела. Рабочее движение в Европе оживилось. Ему нужна политическая организация, в основу которой должны быть положены научные принципы. А это мое прямое дело – участие в создании такой организации.

– Прекрасно, – ответила Женни. – Но что будет с «Капиталом»? – вздохнула она.

Маркс пожал плечами. Потом сказал:

– Просто я стану работать вдвое быстрей.

Женни печально улыбнулась: она знала, что «вдвое быстрей» на самом деле будет означать вдвое больше. Так это потом и было: делам Интернационала Маркс посвящал дни, а работе над «Капиталом» – ночи. Бессонными стали ночи и для Женни, переписывавшей набело рукопись «Капитала». Она могла бы заниматься этим и днем, если бы не необходимость постоянно советоваться с Марксом и если бы Маркс не вносил в уже переписанный набело текст бесконечные поправки. Первый том «Капитала» состоял из нескольких тысяч страниц… Кроме того, Женни переписывала его статьи для газет – не меньше двух статей в неделю, отправляла их в Америку, Германию и Австрию, в газеты, с которыми Маркс сотрудничал. И еще она писала за него письма Вейдемейеру, Либкнехту, Кугельману и, конечно же, Энгельсу. Словом, Женни была у Маркса на секретарской службе, как она в шутку говорила об этом сама. Эта служба не была ей в тягость, потому что Женни относилась к ней как к своей работе.

Вслед за Оджером Маркса навестил молодой французский учитель Ле Любе, который родился и жил в Лондоне. Ле Любе, как и Оджер, просил Маркса принять участие в собрании в Сент-Мартинс-холле. А утром 28 сентября пришло письмо от Уильяма Рандала Кримера – английского плотника и руководителя Объединенного общества плотников и столяров.

«Сэр! – обращался к Марксу Кример. – Комитет, который, как это указано в прилагаемом приглашении, организует собрание, почтительно просит Вас оказать ему честь своим присутствием. Предъявление этого приглашения послужит Вам пропуском в то помещение, в котором комитет собирается в 7½ часа. Преданный Вам У.Р. Кример».

Удивительно! – покачал головой Маркс, показывая письмо Кримера Женни. – Удивительно то, как можно иметь такой почерк. Прекрасный почерк, черт возьми!

– Вот бы тебе такой, – сказала Женни. – Твой почерк в сравнении с этим – не просто каракули, а ужасные каракули.

– Прости, родная, – сокрушенно произнес Маркс.

– Прощаю, – махнула рукой Женни. – А с другой стороны, будь у тебя такой почерк, как у Кримера, тебе бы на написание «Капитала» понадобилась, думаю, сотня лет. Ведь у Кримера каждая буква – произведение.

В тот же день, 28 сентября, Учредительное собрание Интернационала открылось в малом зале Сент-Мартинс-холла, расположенного близ Трафальгарской площади.

Маркс отправился на собрание вместе с Иоганном Георгом Эккариусом, который зашел за Марксом, чтобы по пути в Сент-Мартинс-холл еще раз обсудить свою предстоящую речь.

Зал с трудом вместил всех приглашенных.

– Настоящий интернационал, – сказал Эккариусу Маркс: отовсюду была слышна английская, немецкая, французская, итальянская, польская, ирландская речь.

На сцену поднялись участники хора Просветительного общества немецких рабочих, живущих в Лондоне. Все они были изгнанниками, вынужденно покинувшими родину после поражения революции 48-го года. Как Маркс. И как Эккариус.

Первая песня, исполненная хором, была грустной – о тяжкой доле рабочего человека, который за гроши гнет спину на капиталиста. Вторая песня – о грядущей свободе, которую надо завоевать.

Песни исполнялись на немецком языке, но понимали их, кажется, все: и англичане, и итальянцы, и французы, и поляки. Это было видно по их лицам, в мгновение посуровевшим, едва в песне прозвучало слово «арбайтер» – рабочий, а оно прозвучало первым. Это было видно по их глазам, когда вслед за словами «цукунф» и «фрайхайт» – будущее и свобода – в них засветились надежда и решимость. А сутуловатый, всегда болезненный Эккариус, то и дело теребивший свою бороду – его смущало многолюдье зала, – выпрямился и расправил плечи, когда его соотечественники запели о свободе и борьбе, прижал к груди сжатые в кулаки руки и смотрел поверх голов широко раскрытыми глазами, словно там, вдали, ему виделась родина…

Маркс и Эккариус были избраны в президиум собрания от немецкой делегации.

Украшенный флагами различных стран зал вместил около двух тысяч человек. В зале не было свободного места, люди стояли плотными рядами в проходах, у стен, запрудили место между сценой и первым рядом стульев. Объединенные одной целью, одной надеждой, они, казалось, излучали силу, которая передавалась всем, кто видел их, кто был в зале. Глядя в зал, Маркс впервые за многие годы ощутил в себе разгорающийся азарт предстоящей борьбы. В сердцах этих людей можно было сеять великие идеалы.

Собрание открыл Эдуард Спенсер Бизли – профессор истории, радикальный демократ, с которым Маркс был хорошо знаком вот уже несколько лет. Он напомнил собравшимся о том, как возникла и как была осуществлена идея Учредительного собрания – идея английских и французских рабочих.

После профессора Бизли на трибуну поднялся сапожник Оджер, который огласил текст обращения английских рабочих к французским рабочим, написанный Оджером по поручению Подготовительного комитета около года назад. Чтение то и дело прерывалось бурными аплодисментами.

Ответное письмо французских рабочих прочел их представитель Толен.

– «Мы должны объединиться, – читал он, прерываемый рукоплесканиями и возгласами одобрения, – чтобы поставить непреодолимые преграды роковой системе, которая угрожает разделить человечество на два класса – невежественную чернь и полнокровную, разжиревшую знать. Наше спасение в солидарности!»

Оба письма Маркс выслушал с вниманием, какое только было можно сохранить среди праздничного шума. И не без огорчения мысленно отмечал, что и английские, и французские рабочие свои классовые задачи, как это было выражено в письмах, понимают расплывчато, не ставят перед собой целей завоевания политической власти и уничтожения частной собственности. В обращении Оджера говорилось о власти «честных и разумных людей», прудонист Толен мечтал о социальной гармонии. Словом, ни тот, ни другой не посягал на основы капитализма. Это огорчало Маркса. Но вдохновляло то, что английские и французские рабочие стремятся к международному объединению, к интернациональному сплочению сил.

– Перед лицом обнаглевшего капитала, – сказал с трибуны Эккариус, – у нас может быть только один лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Вместе со всем залом Маркс горячо аплодировал Эккариусу: из уст Эккариуса вновь прозвучал призыв, сформулированный в «Манифесте Коммунистической партии» шестнадцать лет назад.

Учредительное собрание английских, французских, немецких, польских, итальянских и ирландских рабочих приняло резолюцию, которую предложил английский рабочий Уилер. В ней говорилось: «Заслушав ответ наших французских братьев на наше воззвание, мы еще раз горячо приветствуем их, и так как их план составлен в интересах всех трудящихся, то собрание принимает его как основу Международного Товарищества, избирает комитет, предоставив ему право доизбрания новых членов, и поручает выработать устав и регламент для этого Товарищества».

В этот комитет, который позднее стал называться Центральным Советом, а потом Генеральным Советом, от немецкой делегации были избраны Эккариус и Маркс. Через месяц с небольшим Генеральный Совет Международного Товарищества Рабочих утвердил Учредительный манифест и Временный устав – два важнейших документа, написанных Марксом.