Второго марта «Форвертс» предупредила своих читателей о готовящемся выходе «Ежегодника», а уже восьмого марта разразилась пошлой бранью в адрес авторов журнала.

– Нужно вызвать клеветников на дуэль, – сказал Карлу Гейне.

– Еще рано, – ответил ему Карл. – «Форвертс» еще не все сказала. Подождем следующего номера.

Карл словно в воду глядел. Уже в ближайшем номере «Форвертс» появились новые стихи – теперь целиком против Гейне. В них были зарифмованы все старые сплетни о Гейне, он снова назывался мертвецом, «захлебнувшимся в грязном корыте политического вранья».

– Вот теперь самое время вызывать Мёйрера на дуэль, – сказал Генриху Карл, – теперь он сказал все.

– Я его встретил на лестнице, когда поднимался к вам, – мрачно ответил Генрих и замолчал.

– И что же? – первой спросила Женни.

– Он посторонился и прижался спиной к стене. По-моему, у него тряслись руки и дрожали от страха губы. Я посмотрел ему в глаза, и он замер, как кролик под взглядом удава. А ведь, кажется, не такой человек, чтобы делать гадости. Думаю, что испортило его рифмоплетство. Рифмоплетство – это великое зло. Рифмоплеты пишут обо всем, что можно напечатать. А в такой газетке, как «Форвертс», можно напечатать любую гадость против любого честного немца. Ведь ее редактор Адальберт Борнштедт – бывший прусский офицер. Говорят даже, что он получает жалованье от прусского и австрийского правительств.

– Да, компания, – вздохнул с досады Карл. – А ведь клеймят нас от имени прогресса и просвещения.

– То ли мы еще увидим! Настоящее зло нашего времени искусно рядится в одежды добра. Так прогрессирует зло.

– А добро? Как прогрессирует добро? – спросила Женни.

– Оно становится более прекрасным и более мужественным, – ответил Генрих. – А на эту ничтожную газетенку нам следует просто плюнуть, – добавил он, повеселев. – В самом деле, что такое «Форвертс»? Выходит два раза в неделю, тираж двести экземпляров, издается болванами, болванами же и покупается. Подспорье для торговцев каштанами: они охотно делают из нее фунтики. Один мой друг сказал о ней так: «„Форвертс“ доказывает, что и без цензуры газета может быть на редкость глупой и пошлой».

Уколы «Форвертс» не могли серьезно повредить «Ежегоднику». Адальберт Борнштедт, редактор «Форвертс», ожидал, надо думать, что прусское правительство по достоинству оценит его старания. Но случилось непредвиденное: прусское правительство вынесло вдруг решение, по которому запрещалось распространение «Форвертс» в Германии. Даже те жалкие слова в защиту «прогресса и просвещения», которыми время от времени баловалась «Форвертс», вдруг показались прусскому королю опасными.

Оскорбленный в своих лучших чувствах, Адальберт Борнштедт покинул Париж и уехал в Англию. Владелец газеты Генрих Бёрнштейн оказался на мели. И тогда не долго думая он решил пригласить на пост редактора газеты Фердинанда Бернайса, сотрудника «Ежегодника», объяснив это тем, что сам он «внезапно полевел, полюбил демократов и социалистов». На самом же деле у него была лишь одна любовь – любовь к деньгам. Но это было уже не столь важно: объективно газета действительно резко изменила свое политическое лицо, в ней стали печататься все авторы «Ежегодника».

Сам же «Ежегодник» оказался на грани катастрофы. Через месяц после выхода в свет «Ежегодника» министром иностранных дел Пруссии был разослан обер-президентам всех прусских провинций циркуляр. Вскоре текст этого циркуляра стал известен Карлу и всем, кого он непосредственно касался.

Циркуляр, в частности, гласил: «Содержание первого и второго выпусков „Немецко-французского ежегодника“, издаваемого в Париже Руге и Марксом, как во всей тенденции этого журнала, так и во многих местах, является преступным, в частности, таковым является попытка государственной измены и оскорбление величества. За это ответственны издатели и сочинители отдельных преступных статей. Поэтому я покорнейше прошу Ваше превосходительство, не будете ли Вы так добры, не производя шума, дать указания надлежащим полицейским властям арестовать д-ра А. Руге, К. Маркса, Г. Гейне и Ф. Бернайса с конфискацией их бумаг, как только они окажутся по эту сторону области». То есть в Пруссии.

Первым о содержании циркуляра министра иностранных дел Пруссии узнал Фердинанд Бернайс, редактор «Форвертс», через бывших прусских корреспондентов газеты. Сначала Бернайс сообщил о циркуляре Арнольду Руге, затем – Марксу.

– Иного не следовало и ожидать, – сказал Карл. – Удивительно другое: как быстро министр обнаружил истинных врагов прусского правительства. А некоторые наши революционеры до сих пор не могут определить, кто их подлинный враг.

– Ты как будто даже обрадовался, Карл, этому циркуляру? Доктор Руге отнесся к моему сообщению совсем иначе, совсем-совсем иначе…

– У доктора Руге в Германии капиталы, а что оставил в Германии я? Что оставил в Германии ты, Фердинанд? То, что правительству неподвластно: ненависть к правительству, которая кипит в сердцах наших единомышленников. К счастью, она тем сильнее, чем свирепее правительство. Таким образом, наши капиталы только возросли. К тому же ни я, ни ты, ни Гейне не собираемся, кажется, пересекать границу прусских владений. Во всяком случае, теперь.

– Но должен пересечь границу прусских владений «Ежегодник», Карл. Что будет с ним?

– Он уже пересек эту границу. Доказательство тому – циркуляр министра. Журнал, конечно, можно арестовать. Но идеи, Фердинанд, арестовать невозможно.

– Ты поделись своим оптимизмом с Гессом и Руге, – сказал Карлу Бернайс. – Во мне же оптимизма хоть отбавляй: должно быть, от моего крепкого здоровья.

Бернайс на самом деле отличался завидным здоровьем. Он был как раз тем человеком, о каких обычно говорят: пышет здоровьем. И жизнерадостность его была неодолима. Карл даже сказал однажды, что жизнерадостность Бернайса больше привлекает к нему людей, чем его газета.

– А что с Гессом? – спросил Карл. – Что повергло его в уныние?

– Циркуляр министра лишил его права быть корреспондентом «Кёльнской газеты». А «Кёльнская газета», как известно, кормила его.

– Это так, – вздохнул Карл. – Но у меня не было и этого.

– У тебя есть еще надежда, что Руге выплатит тебе гонорар за статьи в «Ежегоднике»?

– Я уверен, – сказал Карл.

– И напрасно, – засмеялся Бернайс и тут же извинился за свой неуместный смех: – Просто я вспомнил лицо Гесса, когда он сказал мне: «А на чем я буду тогда спать?»

– Не понял тебя, Фердинанд.

– Гесс попросил у Руге гонорар за свою статью в «Ежегоднике», а Руге потребовал от него в залог мебель на тот случай, если «Ежегодник» не будет распродан, – объяснил Бернайс. – Вот тут-то я и услышал от Гесса его почти гамлетовский вопрос: «А на чем я буду тогда спать?» – Бернайс не выдержал и снова рассмеялся. – Но оказалось, что дело обстоит еще хуже, – сказал он, успокоившись. – Оказалось, что Гесс уже должен Руге сто франков. И вот Руге потребовал сначала возвращения этого долга, затем мебель, и только после этого он выдаст Гессу гонорар…

– Мерзость, – сказал Карл. – Бедный Гесс.

– Но каков Руге, а? В денежных делах он покрепче самого Ротшильда.

Карл действительно многого о Руге не знал. Не знал, например, что Арнольд Руге в письмах к своим друзьям, своей матери называет Карла вероломцем, моральным и научным софистом, заговорщиком – это в письме к поэту Роберту Прутцу, которое он отправил через несколько дней после выхода в свет «Ежегодника». В других корреспонденциях он доказывал, что не разделяет ни целей борьбы, которую ведет Маркс, ни методов этой борьбы. Писал он и письма, в которых пользовался словами рыночных торговок.

– Карл, – сказала Женни, когда Бернайс ушел. – Следовало бы и тебе напомнить Руге о гонораре. Все наши запасы подходят к концу…

– Хорошо, Женни. Я непременно это сделаю.

– Поторопись, милый. Скоро у нас прибавится семья. Я не смогу брать продукты в долг…

– Да, милая, да. Я все сделаю. Я сделаю все, как ты говоришь. Сегодня же. Или завтра.