Покрытый снегом после вчерашнего бурана лес был тих. В холодном небе меркли последние звезды. На востоке, из-за обломанных снарядами вершин сосен и елей, начинал розоветь горизонт. Исторический день, слава которого должна остаться в веках, зарождался.

До начала наступления оставались минуты…

Свыше шестнадцати месяцев лишен был Ленинград сухопутного сообщения со страной. У Ладожского озера войска Ленинградского фронта от войск Волховского разделяло всего двенадцать километров. На этом самом узком участке и решено было нанести удар.

По самому берегу Ладожского озера тянется здесь сосновый лес. За ним на пять-шесть километров в ширину разлеглись лишенные растительности синявинские торфяные болота. От крупных торфяных разработок мирных дней остались разрушенные рабочие поселки, запущенные карьеры, обвалившиеся водоотводные канавы. За болотом снова тянулся лес — до самых синявинских высот и поселка Синявино.

Весь этот участок фронта был сильно укреплен противником. Мощные узлы сопротивления и опорные пункты, соединенные между собой по фронту и в глубину целой системой траншей, с внешней стороны были опоясаны укреплениями. Доты и дзоты располагались группами; их было так много, что выход из строя отдельных огневых точек не мог произвести сколько-нибудь значительных нарушений в общей системе огня, В рабочих поселках все жилые дома были приспособлены к обороне. Кроме того, передний край немецкой обороны был защищен несколькими рядами проволочных заграждений, подступы к которым были густо заминированы.

За проволокой гитлеровцы соорудили вал шириной в один и высотой в полтора метра. В нем, как в старинных крепостях, были устроены бойницы. Прикрывая ходы сообщений между дзотами, этот вал служил вместе с тем и хорошим противотанковым препятствием.

Стоя в обледенелой траншее на фланге роты, с крепко зажатой винтовкой в руке, Ляля почти физически ощущала, как уходили последние минуты настороженной тишины. Она еще и еще раз всматривалась в тот небольшой клочок земли, который предстояло отбить у врага их батальону. На этом клочке, который карты по старой памяти именовали рощей, стоял редкий, уродливо низкий, перебитый снарядами и бомбами, обугленный лес. Страшно было смотреть на эти покалеченные деревья, особенно отчетливо вырисовывающиеся на еще чистом снегу. Освещенные розовыми лучами утреннего солнца, они, казалось, еще тлели…

Низко в небе стаей пронеслись наши штурмовики. И тотчас же гул их моторов слился с уханьем залпов тысяч орудий. Дрогнула, застонала земля от разрывов, и все пространство между Ладогой и Путиловским трактом покрылось сплошной стеной черного дыма. Роща превратилась в разбушевавшееся снежное море. Деревьев уже не было видно. Только иногда мелькали в воздухе, взлетая выше снежной пыли, колеса повозок, части орудий да какие-то обломки. Это, по-видимому, рушились блиндажи и дзоты — гордость гитлеровских инженеров.

Ляля достала комсомольский билет и торопливо написала па вложенном в него чистом клочке бумаги: «Уже началось! Гудят самолеты, бьют орудия. Идем за Ленинград. За наш прекрасный Ленинград, в котором я ни разу не была, но буду. Если же я погибну в бою, прошу считать меня коммунисткой. Красноармеец Ляля Халидова».

Грозный, оглушительный голос орудий, казалось, заполнил весь мир. С методичностью обрабатывали передний край врага наши штурмовики.

Ляля огляделась. Шагиев лежал грудью на бруствере окопа и что-то кричал, возбужденно взмахивая каской. Но он, верно, и сам не слышал своего голоса. Семичастный походил на тигра, приготовившегося к прыжку. Спина его была согнута, все тело напряглось, как натянутая до отказа пружина. Сухов не отрывал глаз от того места, где бушевали огонь и железо. Распахнув стеганку, он двигал шеей и мотал руками, точно пробуя, свободно ли и в полную ли силу они действуют. Рядом с ним — молодой боец. Глаза его блестели. Ему впервые приходилось наблюдать мощь нашей артиллерии и авиации. Он даже побледнел от волнения. По правую руку от него деловито наблюдал за артиллерийским огнем видавший виды снайпер Ширяев. Он то и дело ободряюще кивал молодому бойцу — говорить в таком грохоте бессмысленно.

Поползли вперед саперы. Артиллерийский вал стал перекатываться в глубь немецких позиций. В ту же минуту из чащи леса выскочили наши танки и устремились вперед, подминая под себя деревья, кусты, разбрасывая снег.

Сейчас — атака!.. Ком подступил к горлу Ляли.

Вот взвились в воздух ракеты — сигнал им, пехотинцам.

В тот же миг Семичастный оказался на бруствере окопа.

— За родину, за Ленинград! — крикнул он и, пригнувшись, зигзагами побежал вперед. Рядом с ним бежал Сухов. Мелькнули Ширяев, Шагиев… Выскочила из траншеи и Ляля.

Только поднялись пехотинцы, заработали мощные репродукторы. И над головами идущих в атаку загремели слова песни.

Ляля, не отставая от своих товарищей, то бежала вперед, то падала в снег, то стреляла, по привычке выискивая наиболее важные цели. А в ушах, побеждая грохот боя, гремела песня:

Вот уже и колючая проволока. Она разворочена артиллерийским огнем. Там, где она уцелела, поработали саперы. За проволокой — вражеские траншеи. Оттуда гитлеровские гренадеры заливали атакующих свинцовым дождем. Но ничто уже не в силах остановить бойцов. Загремело мощное «ура», полетели в траншеи первые гранаты.

Из снарядной воронки Ляля прицеливается во вражеского пулеметчика. Выстрел. Пулемет замолкает. А через минуты подоспевшие бойцы поворачивают его против отступающего врага.

Быстро очищена от противника первая линия траншей. Не ослабляя напора, движутся бойцы дальше, хотя с фланга сильно бьет вражеский станковый пулемет.

Зоркий снайперский глаз уже приметил источник помехи. Укрывшись за грязный, смешанный с землей сугроб снега, Ширяев метит в амбразуру дзота.

Почти одновременно подкатили на руках свою пушку артиллеристы. Садыков поднял руку и, словно разрубая воздух, с силой опустил ее вниз. Это была команда.

Снаряд разорвался недалеко от дзота. Старший сержант еще раз рубанул рукой воздух. Второй снаряд угодил прямо в амбразуру. Садыков повернулся к бойцам радостно возбужденным лицом и свистнул подряд два раза — артиллеристы выпустили еще два снаряда. Вражеский дзот был разворочен.

— Вперед, артиллеристы! — крикнул тогда Садыков, подталкивая пушку.

Ляля больше не видела перед собой ни одного фашиста. Только тут она собразила, что выглядывает из-за башни развороченного танка.

Она подняла голову и посмотрела на горизонт впереди. В глазах ее отразилось недоумение: когда это он успел загореться ярко-красными закатными огнями, будто кровью обагрив искалеченные вершины деревьев?

Как она забралась на танк, Ляля не помнила. Ее белый маскировочный халат стал черным. Колени дрожали от усталости.

В роще стало до странности тихо. Быстро темнело.

Автоматчики провели в тыл группу немецких пленных. Пленные с ужасом озирались на конвоиров, стараясь затереться в самую гущу своих. Запуганные гитлеровского пропагандой, они еще не верили, что советские солдаты не трогают пленных. Легко спрыгнув с танка, Ляля смотрела им вслед.

Батальон разместился в только что отбитых у врага блиндажах. Ляля настолько устала, что, не в силах открыть дверь землянки, беспомощно приникла спиной к обледенелой глине траншеи. Кто-то посветил фонарем прямо ей в лицо.

— Халидова, что с тобой?