Сознательная жизнь этого человека началась с участия его, в составе роты петроградских курсантов, в легендарном походе Антикайнена. Когда же кончилась гражданская война и жизнь вошла в мирные берега, его потянуло учительствовать. Позже, когда началась пора героических пятилеток, партия посылала его на строительство Магнитки и Днепрогэса; он прокладывал железную дорогу через песчаные степи, возводил второй промышленный центр Татарии — город Зеленодольск. Но при первом уже удобном случае вернулся на любимую работу, в школу.

Белозеров рвался в армию со дня объявления войны. Но желание его осуществилось только зимой. Его назначили комиссаром формирующегося запасного артиллерийского полка. Ему не надо было привыкать к казарменному положению. С первого же дня он почувствовал себя в полку как в родной семье. Батарейцы задолго до отъезда на фронт полюбили этого сухощавого, подвижного, всегда бодрого и внимательного человека. Он бывал не только в дивизионах, батареях — в каждом взводе и расчете. Он умел вдохновлять, умел веселить, но умел и стыдить.

— Ох и остер же на язык наш комиссар! — говорили о нем бойцы. — А глаза словно прямо в тебя заглядывают. Ему не соврешь, если бы даже и захотел. Душа человек!

Благодаря ему полк сумел в тяжелые дни отступления не только сберечь свою боеспособность, но и нанести врагу чувствительные удары. Когда при переправе через Дон был убит командир полка, Петр Ильич принял командование на себя и вел полк в тяжелых боях до приезда нового командира полка. В эти дни его имя не сходило с уст артиллеристов.

— Только бы уцелел комиссар, с ним нигде не пропадешь! — говорили батарейцы, истомленные тяжелыми переходами.

И вдруг они услышали, что комиссар ранен. Это встревожило их. Но скоро комиссар опять появился на позициях. Раненая рука его висела на защитного цвета перевязи, пустой рукав шинели был аккуратно заправлен в карман. Комиссар по-прежнему был весел и шутлив. Бойцы облегченно вздохнули.

Ночью, накануне того дня, когда немецкие танки совершили прорыв на участке соседней дивизии, Белозеров находился в наиболее выдвинутом к передовой третьем дивизионе. До трех часов ночи обходили они с капитаном Абросимовым позиции дивизиона. Очутившись на второй батарее, комиссар, как всегда, за руку поздоровался с Золотовым.

— Как дела, товарищ младший сержант? — спросил Белозеров простуженным голосом.

— Дела-то вроде ничего, товарищ комиссар. Только порой справа что-то гудит очень подозрительно. Вот опять… Слышите? Гудит ведь?

Все затихли, вслушиваясь. Гул из темноты все надвигался.

— Танки, — раздался спокойный голос Абросимова.

— Сообщили в штаб? — справился Белозеров.

— Сообщил, товарищ комиссар.

Над расположением противника, как обычно, изредка взлетали ракеты, будто нехотя трещали пулеметы. И все же ночь тревожила своей непроглядностью. Было душно и сыро.

— Быть дождю, — часто втягивая воздух, будто внюхиваясь в него, сказал Абросимов.

Комиссар промолчал, задумавшись о чем-то, А может, он сжал зубы, чтобы стоном не выдать изводящую боль в раненой руке. Сегодня Хаджар дважды подходила к нему, прося разрешения перевязать руку. Но он неизменно отказывался от ее услуг:

— После, после, милая.

Немецкое наступление началось перед рассветом бешеной артподготовкой и налетом авиации. На участке правее той дивизии, которой был придан их артполк, поднялся ураган огня и металла. Стреляя с ходу, туда же устремились и танковые бригады. И все же первые атаки противника были отражены. Но вдруг затихшая было артиллерийская канонада загремела с новой силой.

К этому времени Белозеров добрался до переднего наблюдательного пункта артиллеристов. Прислушиваясь к далеким разрывам, он долго стоял у двери блиндажа под припустившим дождем. Потом посмотрел на часы. Враг атакует беспрерывно четвертый час и еще не достиг ощутимых успехов. «Хорошо воюют, хорошо!»— подумал комиссар, испытывая гордость за соседей.

Вскоре огонь вражеской артиллерии обрушился и на позиции дивизиона, где находился Белозеров. Может быть, это был удар, нанесенный с целью запутать командование; может быть, не достигнув успеха на соседнем участке, немцы прощупывали возможности прорыва на этом; а возможно, был ложным удар на правом фланге и главный удар будет направлен именно сюда. Комиссару это было пока неясно. Но бдительность опытного командира подсказала ему, что нужно быть готовым ко всему. Он связался по телефону с командиром полка, доложил о своих наблюдениях и догадках и, получив указание, поспешно направился по глубокому, в человеческий рост, ходу сообщения в пехотный батальон, что был соседом батареи справа.

— И чего он ходит под огнем? — обеспокоенно проводил его глазами один из связистов наблюдательного пункта. — Если есть какое дело, неужели нельзя послать кого-нибудь из нас?

Пожилой крупноголовый боец ответил с укоризной:

— Комиссару все надо видеть своими глазами, братец ты мой.

— А мне вот, ребята, с комиссаром всегда как-то легче, — заговорил молоденький телефонист с добродушным прищуром глаз, сидевший на своей катушке.

Ему еще не успели ответить, как совсем рядом разорвался снаряд. Молодой телефонист поежился, опасливо посмотрел на накаты, откуда посыпался песок вперемешку с землей.

Старший телефонист схватил трубку:

— «Орел», «Орел», слышишь меня?

— Слышу.

— Ну ладно, тогда бывай здоров. Проверка.

— Как у вас?

— Слушаем музыку. Бесплатно.

Проверив линию, телефонист вытащил из кармана бархатный кисет с вышитой белым шелком надписью «Дорогому бойцу» и, набрав короткими толстыми пальцами щепотку табаку, протянул кисет товарищам.

— В «Орле» сидит мой дружок Мустафа. Геройский парень, — обронил он, облизывая цигарку.

— Какой Мустафа? Из «Путевки в жизнь», что ли? — пошутил молоденький телефонист с добродушным взглядом.

— Тише вы там, любители кино, — заворчал на них коренастый младший лейтенант, неотрывно смотревший в стереотрубу.

Но молчать в такую минуту было трудно, и бойцы опять заговорили, сдерживая голоса:

— Дает крупнокалиберными.

— Все в яму кладет. Перелет.

— А по-моему, на позиции первого батальона.

Нервы у всех были напряжены до предела, хотя внешне это сказывалось лишь в жадных затяжках да в неестественно блестевших глазах, изредка различавшихся в темноте при особенно сильной вспышке чьей-нибудь цигарки.

Загудел зуммер. Телефонист взял трубку.

— Комиссара… быстрее! — сказал он молоденькому бойцу с добродушным прищуром.

Тот стремглав выбежал из блиндажа.

Снаружи грохот снарядов и мин был в тысячу раз грознее. Слух поражали не только разрывы, но и нудный, свистящий вой мин и снарядов в полете.

Побелев лицом, боец на секунду задержался у выхода из блиндажа, потом, пригнувшись, побежал по ходу сообщения.

Комиссара он нашел у командира пехотного батальона.

— Товарищ комиссар, вас к телефону. Срочно! — старался он перекричать гул снарядов.

Прижав одной рукой кобуру пистолета, Белозеров побежал на наблюдательный пункт.

— Хозяин говорит, — сказал телефонист, подавая комиссару трубку.

Командир полка сообщал, что обстановка в корне изменилась. Буквально вспахав снарядами позиции батальонов, оборонявших рубеж на участке соседа справа, враг бросил туда все свои танки, и те, прорвав линию обороны соседней дивизии, врезались в наш тыл. Дивизии приказано отступить. Артиллеристы должны огнем прикрыть отход пехоты.

— А вы, Петр Ильич, немедленно…

Вдруг в трубке захрипело, затрещало, потом все смолкло.

— Алло… «Орел»! «Орел»! — закричал комиссар. Потом с досадой бросил трубку: — Перебили провод, сволочи!

Телефонист, сидевший на катушке, тотчас же поднялся и, не обращаясь ни к кому, сказал:

— Пойду на линию.

— Рацию, готовьте быстрее! — крикнул младший лейтенант, не оборачиваясь.

Комиссар подошел к нему:

— Разреши-ка, братец, посмотреть.

Белозеров склонился к окулярам. Вдали виднелись развалины деревни. Правее — кладбище и церковь, ее колокольня наполовину снесена. Левее — падь и фруктовый сад какого-то совхоза. Оттуда вдруг показались танки.