Федор Тарасович с неспешной основательностью помешивал ложкой в тарелке и говорил:

— Вкусное блюдо и полезное.

После каши появились яйца в старинных подставках, напоминающих фарфоровые рюмочки.

— Всмятку? — спросил Сергей.

— Как всегда, — ответила Любовь Ионовна.

Чай у Гречанных наливали из огромного чайника, не разбавляя его кипятком. Готовил напиток Федор Тарасович. Перед этим он всегда говорил: «Ну, начнем китайскую церемонию». В общем это соответствовало существу. Он изучил китайский способ заварки чая, несколько упростил его, покупал только лучшие сорта, нередко в определенных пропорциях смешивал их.

Напиток получался вкуснейший. Пили здесь чай только свежезаваренный.

Федор Тарасович налил темно-золотистую жидкость в чашки, а Любовь Ионовна положила в маленькие блюдечки густой, янтарного цвета мед.

— Значит, сынок, скоро Соня приезжает, — спросил Федор Тарасович.

— Да, через три дня.

— Так, так… Хороший человек Соня, жаль, что ты нас не послушался в свое время.

— Жаль, папа. Вероятно, это можно будет исправить.

— Как же так, Сережа? Ведь она замужем?

— Федор, я говорила тебе, что Соня первая написала Сереже, — сказала Любовь Ионовна.

— Мама, зачем эти подробности? Я совсем не хочу делать Соню несчастной. Все зависит от нее. Говорят, что свое счастье не строят на несчастье другого. Но, с другой стороны, вот Вика построила свою жизнь на моем, казалось бы, несчастье. А получилось, в общем-то, неплохо и для нее и для меня. Сейчас я рад, что она ушла. В таких делах решающее слово за временем.

— Ну, сейчас Вике, наверное, не очень сладко, — заметила Любовь Ионовна.

Она имела в виду газетную информацию, появившуюся на прошлой неделе под рубрикой «По следам наших выступлений». В ней шла речь о мерах, принятых после статьи «Перерождение».

Сообщалось, что за злоупотребление служебным положением, неправильную кадровую политику, зажим критики, искусственное завышение сметной стоимости выпускаемых проектов директор института В. В. Звягинцев от работы освобожден, ему объявлен строгий выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку.

Примерно за то же освободили от работы директора ростовского филиала института А. Е. Дворецкого. За взяточничество его привлекли к уголовной ответственности, из партии исключили.

Секретарь партийной организации института получил строгий выговор и был освобожден от обязанностей секретаря.

Да, конечно, Вике, как сказала Любовь Ионовна, поначалу было «не очень сладко». Поражение мужа стало для нее первым серьезным ударом в жизни.

Вика не осуждала мужа, она сожалела и досадовала, что он действовал не слишком осторожно, хитро. И вот результат. Другие не такие дела делают, и ничего — живут, процветают.

Мучило свое «грехопадение» в Ростове-на-Дону. И чем хуже шли дела у Звягинцева, тем больше угнетала Вику ее измена. Некому было рассказать про это. Ни матери, ни подругам; собственно, задушевные-то подруги у нее не водились. И от этого еще тяжелее было. На работе она вела себя так, как будто ничего не случилось в семье. Под строжайшим секретом просила она некоторых из своих клиенток — влиятельных дам — помочь ей защитить мужа, отвести от него удар или, по крайней мере, смягчить его. Одни врали, уверяли, что говорили с нужными людьми, те обещали помочь. Вот-вот дадут положительный ответ. «Не беспокойся, Вика, будет полный порядок». Вика верила, ободрялась, обнадеживала мужа. Потом она убеждалась в их лжи, с трудом заставляла себя обслуживать их. Другие говорили правду: пробовали — к сожалению, не получилось; задействованы слишком серьезные силы.

…Мать говорила Вике:

— Ты ему все условия создай дома, чтоб он твою заботу и любовь чувствовал. Посвяти себя мужу полностью. Отдай мне ребенка на это тяжелое время. Ему так куда легче будет переносить эти преследования. И как допускают над таким человеком издеваться!

Так Полина Петровна квалифицировала ту работу, которую корреспонденты и сотрудники КРУ после ростовского филиала вели в институте у Звягинцева.

И без материнского совета Вика по отношению к мужу была сама внимательность и доброта. Дома Валентин Васильевич больше молчал, предпочитал не произносить даже «да» и «нет», а кивать утвердительно или отрицательно головой. Вика не задавала вопросов, не лезла, что называется, в душу. Правда, однажды все же совершила оплошность.

— Валюта, — сказала она, — не пропадем, даже если ты на некоторое время будешь без работы. Зарабатываю я прилично, а время придет — ты снова в люди выйдешь. Такие, как ты, быстро поднимаются.

— Дожил, дожил… — сокрушенно проговорил Звягинцев. — Жена берет меня на иждивение ввиду временной нетрудоспособности.

— Валя, милый, я ж от души. Просто хотела сказать, что ты мне как человек дорог.

Звягинцев молчал. «Что же, сказанное Викой — один из возможных вариантов», — подумал он.

Валентин Васильевич был реалистом, понимал, что после публикации статьи он потерпел крах.

На коллегии министерства Политковский, когда решался вопрос о Звягинцеве, заявил:

— Поймите, он директор молодой, коллектив, которым руководит, выдвинул его в свое время. Звягинцев впервые на руководящей должности. Да, наказать надо, но не следует рубить сплеча, лишать возможности исправиться и стать полноценным руководителем. У него есть для этого все данные.

Министерство освободило Звягинцева от директорства. Взыскало с него стоимость двухнедельной свадебной поездки в Кабардино-Балкарию, трудовых соглашений на проектирование квартирного интерьера, сумму незаконно полученных премий… Звягинцев был назначен начальником технического отдела одного из промышленных объединений министерства.

Политковский сказал Звягинцеву:

— Ничего не поделаешь, Валентин Васильевич, придется пережить этот трудный период. Все могло быть гораздо хуже, поверьте. Но будущее за вами.

— Кому как не мне, это понимать, Игорь Борисович. Я отлично знаю, как обязан вам, что так все разрешилось. Это оптимальнейший вариант в данной ситуации. Я ваш должник на всю жизнь.

И когда Валентин Васильевич, придя домой, рассказал Вике о своем новом назначении и разговоре с Политковским, о том, что наконец кончилась беспросветная темнота тоннеля и впереди забрезжил свет, она бросилась к мужу и, прижавшись к нему, разрыдалась. Он обнял ее.

— Настоящий ты мой и единственный, — говорила она сквозь слезы, невольно повторяя слова, сказанные когда-то матерью о том, кем является для Вики Звягинцев. — Кончились, кончились, милый мой Валюшенька, наши несчастья.

— Да, Викочка, кончились… Мы еще себя покажем.

Сжав челюсти и выдвинув подбородок, Звягинцев холодно и зло смотрел поверх головы жены в то самое будущее, которое, по словам Политковского, за ним, за Звягинцевым.

Сцена эта происходила в пятницу, как раз накануне той субботы, когда Любовь Ионовна сказала, что Вике, наверное, не очень сладко. Выходит, Любовь Ионовна ошиблась.

…Семья Гречанных продолжала еще сидеть за столом. Завтрак заканчивался. Сергей допил свой чай с медом и поднялся со стула.

— Сережа, ты сейчас уходишь?

— Нет, мама, буду работать.

Уже к вечеру Любовь Ионовна постучала в дверь комнаты Сергея.

— Да, да, — ответил он.

Войдя она увидела спину сына, склоненную к письменному столу, и спросила, как когда-то Елена Анатольевна:

— Сереженька, ты не хочешь чаю с твоим любимым печеньем?

— Спасибо, мама. С удовольствием, — сказал он, не оборачиваясь.

Сергей писал повесть о Придорожном.