— Николай Иванович, а почему именно вы привезли письмо?

— Совпало с отпуском. У меня тут родные. А самое главное — обстановка в филиале такая, что дышать нечем. Это и заставило меня прийти к вам.

— Давайте письмо. Мы его зарегистрируем в отделе писем. Будем с ним работать. Вы не могли бы оставить ваш московский адрес или телефон? Очень возможно, что к вам будут вопросы.

Пахомов протянул ему белый листок, Корбутенко написал.

ТРЕВОГА

Телефонный звонок Звягинцевы услышали еще на лестничной площадке. Они только что возвратились с концерта. Валентин Васильевич отпирал тремя ключами дверь, торопился, и отпирание получалось медленнее, чем если бы он делал это спокойно. Спеша, он плохо попадал в замочные скважины. Прозвучало еще четыре звонка, и, когда они вошли в квартиру, телефон смолк.

Звягинцев отключил охранную сигнализацию, снял плащ, туфли и надел комнатную обувь. Вика успела пройти на кухню и начать готовить ужин.

Ребенок — годовалый мальчик — сегодня гостил у бабушки, и Вика, накладывая в тарелки творог, думала о сыне.

Опять зазвонил телефон. Звягинцев снял трубку.

— Валентин Васильевич?

— Да, кто это?

— Дворецкий. Добрый вечер.

— Что случилось? Почему поздно звоните? — недовольно спросил Звягинцев.

— Извините, Валентин Васильевич, чепе. Я звонил вам на работу, но вас сегодня целый день не было.

— Что такое? — смутная тревога охватила Звягинцева.

— В филиале начали работать ревизоры и два корреспондента из Москвы.

— Ничего не понимаю. Почему?

— Было коллективное письмо работников филиала в редакцию.

— Какая газета и фамилии корреспондентов?

Дворецкий назвал.

— Фамилии не разобрал.

— Пахомов и Гречанный, — повторил Дворецкий.

— Давно они у вас?

— Сегодня первый день.

— Информируйте меня ежедневно и когда понадобится. Завтра к вам вылетит Роговский.

Роговский был главным инженером института. Человек, выдвинутый Звягинцевым, преданный ему, как говорится, душой и телом. Валентин Васильевич тут же позвонил ему, объяснил ситуацию и предложил завтра вылетать в Ростов.

В кабинет вошла Вика:

— Валя, ужин готов.

Звягинцев, заложив руки за спину, ходил по комнате и не обратил внимания на слова жены. Вика почувствовала неладное:

— Что случилось?

Звягинцев остановился и повернулся к ней. На его лице не было выражения ласкового снисхождения, к которому Вика привыкла дома. Она увидела широко открытые, но словно ничего не видящие глаза, приподнятые в страхе и ожесточении брови, плотно сжатые губы с опустившимися книзу углами.

— Катастрофа… Возможно, катастрофа… Недели через три они могут быть в институте, — медленно проговорил Звягинцев.

— Кто — они? — тихо спросила Вика.

— Корреспонденты, ревизоры, — Звягинцев быстро заходил по кабинету. — Надо действовать, действовать! — почти выкрикнул он. Потом подошел к жене: — Среди твоих клиенток есть работники из Министерства финансов, партийные? Подумай, найди. Немедленно!

— Валя, успокойся, — она взяла его руки в свои, — успокойся. Расскажи, в чем дело. Сядь, сядь, пожалуйста, — она усадила его в низкое мягкое кресло и села в такое же напротив.

— Да что рассказывать? За одну нашу с тобой поездку в Кабардино-Балкарию, оформленную как командировка, за использование служебной легковой машины Ростовского филиала в личных целях — за это одно могут снять с работы. Ты что же думаешь, Дворецкий будет молчать, когда его прижмут? Не такой он. Но это ведь не все. Я не давал ходу жалобам сотрудников на Дворецкого, присланных мне. Ну хотя бы таким, где сообщалось, что Дворецкий делает левые проекты у себя в филиале, а деньги потом делятся между тамошними начальниками, при этом львиная доля доставалась Дворецкому. Там, в Ростове, найдется материал и для ревизоров и для корреспондентов. Но проверка в Ростове потянет за собой проверку в институте, это как пить дать. Мы с Дворецким идем в одной связке. В институте много недовольных: смещенные с должности, пониженные. Уволенные, узнав, что идет проверка, появятся на горизонте. Припишут зажим критики. Найдутся нарушения в хозяйственной деятельности. А трудовые соглашения с архитектором для оборудования нашей квартиры? Опять же использование служебного положения в личных целях.

— Валя, милый, что же делать? — перебила его Вика, хрустя сцепленными пальцами.

— Перестань хрустеть! — раздраженно прикрикнул Звягинцев. — Я сказал, что делать — действовать!

Он как бы вышел из нокдауна, в который попал после звонка Дворецкого, вновь обрел форму. К нему вернулись его энергия, гибкость ума. Снова заходил по комнате:

— Вот программа: завтра же буду просить приема у замминистра, искать связи в Минфине и средства воздействия на газету. Прощупай на этот предмет своих клиентов, Вика. Не теряй ни минуты. Займись завтра же.

— Обязательно, обязательно. О чем речь? — оживилась Вика.

— Да, слушай! — воскликнул он. — Вспомнил одну вещь. Дворецкий назвал фамилию — Гречанный, это один из корреспондентов. Возможно, он твой первый муж.

— Гречанный? — у Вики расширились глаза.

— Завтра же позвони в редакцию и выясни, он ли это, где находится сейчас. Если тот самый Гречанный, я скажу, что делать.

— Поняла.

Валентин Васильевич совершенно точно сказал, что идут они с Дворецким в одной связке. Оступится ведущий — сразу почувствует ведомый, но и второй, споткнувшись, может потянуть первого в пропасть. До сих пор они шли дружно, шаг в шаг. В работе принципы и методы были у них одинаковыми. Масштабы разные.

После того как покойного директора Ракитина сменил Звягинцев, в институте от прежнего остались только стены. При Ракитине работали не за страх, а за совесть, теперь же делом вершил страх. Руководители групп, начальство повыше, вплоть до главного инженера института, боялись потерять свои места, премии. В институте действовал окрик директора: «Делай, как я!»

В былые времена на технических советах института, когда обсуждался ответственный проект, Ракитин всегда отмечал толковые идеи, высказанные оппонентами.

— Здравую мысль, которую высказал Сергей Александрович, — к примеру, говорил Ракитин, — я думаю, надо заложить в решение совета.

Ракитин не боялся, формируя на техническом совете решение, представить его плодом коллективной мысли и этим принизить себя в глазах младших коллег. Люди уважали его за это.

Звягинцев — человек умный, способный инженер — умело добывал рациональные зерна из мнений членов совета, использовал их в резюме, которое выдавал за свое.

Он ценил, конечно, хороших инженеров, но только как исполнителей своей воли. В работниках, мыслящих самостоятельно, он видел потенциальных противников, не терпел их и так или иначе заставлял уходить из института.

К руководству секторами, отделами, на должности главных инженеров проектов, заместителей главного инженера института пришли люди серые, нетворческие, и, хотя план выполнялся и даже с небольшим превышением, в проектах, научно-исследовательских работах, как правило, не было оригинальных решений, биения творческой мысли… Обыденно, серо, формально правильно.

Люди писали в райком партии, министерство… В институт направлялись для проверки различные комиссии, и неизменно их решения были в пользу директора: план выполнялся, дисциплина на высоте, а недовольные в большом деле всегда найдутся — на всех не угодить.

Кроме того, Звягинцев сумел завоевать симпатии министерского руководства. У него был транспорт грузовой и легковой, бригада строителей-ремонтников, две базы отдыха — одна с сауной под Москвой, другая на юге, у Черного моря; все это к услугам нужных людей.

Заместителю министра Игорю Борисовичу (он был на новоселье), завзятому библиофилу, Валентин Васильевич дарил редкие книги, изданные в прошлом веке, а однажды сделал царский подарок — преподнес сонник XVIII века. Игорь Борисович ценил компетентность, деловитость, организаторские способности Звягинцева, имел виды на него, намечались перемещения в министерстве, и поэтому позволял себе принимать у него книги. Валентин Васильевич, если и обращался к Игорю Борисовичу, то только с просьбами деловыми, предварительно, как говорится, сто раз подумавши — так, чтобы не уронить своего реноме. Он играл роль человека порядочного, болеющего за вверенный ему институт.