- Это вы мягко выражаетесь. Безответственный мальчишка! Щенок!..
- И всегда выше головы хочет прыгнуть. Инициатива его, видите ли, распирает… По-моему, это про таких инициативных сказка придумана: на похоронах кричат - таскать не перетаскать, на свадьбе - со святыми упокой…
- Ошибаетесь. Это про дураков и к тому же бестактных, - суховато сказал Ватагин,
Каждый раз, когда Котелков начинал при нем философствовать, обнаруживая свой чуждый и неприятный ход мыслей, полковнику становилось не по себе, как будто он принимал участие в каком-то непристойном занятии.
- Это все равно, - упрямо сказал Котелков. - С такой инициативой недолго оказаться и орудием врага и…
- Посидит под арестом - поразмыслит о своем поведении, - прервал Ватагин.
Чем больше рассуждал Котелков, тем спокойнее начинал относиться к провинности Шустова полковник.
- А я бы отдал этого сукина сына в трибунал - и делу конец. - сказал Котелков.
- Повторите, ослышался.
- В трибунал, говорю…
- За промах списать в расход? Это вы здорово придумали. Что ж, давайте состав преступления!
Котелков сосредоточенно разглядывал телефонный шнур.
- По крайней мере, отчислить! Не ошибемся. Мы тут - не фиги воробьям давать! Надо гарантировать себя от подобных сюрпризов. - угрюмо, с тем красноречием, которое все выражается в неподвижном взгляде и в руках, теребящих телефонный шнур, настаивал Котелков.
- Отчислить… гарантировать себя, - повторил Ватагин. - У меня другой взгляд. Надо воспитывать людей. Живой, горячий, как огонь, с хорошей душой мальчишка! Надо его воспитывать. И прежде всего - коммуниста воспитывать, чтобы воспитать чекиста Вот как я думаю!
Котелков пропустил мимо ушей гневный порыв Ватагина и упрямо продолжал свое:
- Смеяться будут: посадили на гауптвахту. И это на фронте! У нас ее и нет, наверно.
- Должна быть! В штабе должна быть гауптвахта. А нет - под домашним арестом побудет.
Чем дольше затягивался этот неприятный разговор тем веселее становился Ватагин. Он хорошо понимал, что Котелков не прощает Шустову его безусловного морального превосходства - того бескорыстного интереса к делу, которое так чуждо самому Котелкову, рассматривавшему всякую операцию как повод проявить свою оперативность: той честности, которая так привлекала самого Ватагина к Шустову. И то, что Котелков не смог даже скрыть своих душевных движений от взгляда Ватагина, вызывало в Ватагине хорошее чувство бодрости и убежденности в своей правоте.
- Вызывайте офицеров, товарищ майор. Будем кончать разговор.
29
Дежурный офицер доложил: опергруппа собрана для инструктажа. Полковник Ватагин со списками прошел по коридору. Было уже темно На веранде курили двое - трое из вызванных Потянулись за ним
- Осунулись, товарищ полковник, - сказал кто-то из офицеров.
- Что, и впотьмах заметно? - усмехнулся Ватагин. пропуская курильщиков впереди себя. - Входите, товарищи Вытирайте сапоги. Тут чистота, хозяева в носках ходят.
Комната была полна офицеров, и они дружно встали при появлении полковника. Послышался тот характерный шум, за которым всегда следует голос ведущего совещание: «Садитесь, товарищи!»
Ватагин понаблюдал, как рассаживаются: по двое, по трое на стуле. Сколько их тут - капитанов, лейтенантов, отобранных в разведку за годы войны! Внезапный сбор среди ночи для них дело привычное. Они уже заполнили ожидание негромкими разговорами, холостяцкими грубоватыми шутками. Уже, как всегда, Сослан Цаголов с кем-то спорит по какому-то совершенно маловажному поводу: сгорел ли в Мелитополе вокзал или не сгорел.
- Ничего не осталось! Фундамент!..
- «Коробочка» осталась, - лениво возражал оппонент.
- Не осталось «коробочки»!
Полковник улыбнулся. Сейчас, после разговора с Шустовым и Котелковым, он испытывал потребность заново вглядеться в лица своих офицеров. Черта с два он отпустит Цаголова от себя. В начале войны Сослан был торпедистом на Черном море, тяжело ранен в Керченском проливе. Потом строил подземные госпитали в осажденном Севастополе. И теперь, к концу войны, просился назад - «в экипаж»… А где он увидел его впервые? Под Апостоловом! Цаголов вел десятка два пленных немцев, подобрав полы шинели, замешивая фасонными шевровыми сапогами крутую украинскую грязь.
Вот они все такие, его офицеры, - Цаголов часу не отдохнул, явился по вызову. И что же, через полчаса будет уже голосовать у контрольно-проверочного пункта.
Ватагин положил обе руки перед собой на столе. В комнате установилась тишина.
- Так вот, товарищи офицеры, я созвал вас, чтобы немедленно…
Инструктивные совещания у полковника Ватагина были известны в штабе как своеобразная школа политического воспитания офицеров. Так было дома - на Дону и Украине. А на Балканах обстановка лишь усложнилась. Еще до прихода нашей армии народы поднимались против фашистских правительств и в ходе боев нашей армии с отбрасываемым противником создавали новую, демократическую власть. Фронтовая контрразведка должна была строго придерживаться своих собственных функций. Война есть война, и все, кто борется с действующими войсками в их тылах, должны испытывать страх перед карающими органами фронта. А в то же время фронтовая контрразведка не желала вмешиваться в акции народов, направленные против их собственных врагов - против собственной контрреволюции.
В маленьких городках и селах, где народная власть была в первые дни еще недостаточно авторитетна, военные коменданты вынуждены были принимать решения, касающиеся жизни местного населения. К советским офицерам шли рабочие и хозяева заводов и мастерских, крестьяне и помещики, коммунисты и представители реакционных партий. Нужна была высокая политическая сознательность, чтобы в этих условиях строго ограничивать свои полномочия и там, где уже возможно, добровольно переуступать их новому государственному аппарату - околийским комитетам, кметам и примарам, народной милиции.
Полковник Ватагин не уставал объяснять это своим офицерам каждый раз, когда отправлял их в боевые операции. Сама обстановка помогала ему в этом: всенародная любовь к нашей армии, которую каждый час, в каждом доме ощущали советские люди на Балканах, и то, что наша армия отвечала на эту любовь давно воспитанным в ней чувством пролетарского интернационализма. Полковник Ватагин бдительно остерегал своих офицеров от грубых выходок или высокомерных жестов - он видел, что есть еще плохо воспитанные, политически незрелые люди, которые думают по формуле майора Котелкова: «Мы здесь - не фиги воробьям давать!». И он больше всего опасался, как бы недостойные действия таких молодчиков не поссорили нас с боевыми друзьями, не нарушили дружбу, утверждаемую отныне навек.
Вот почему инструктивные совещания у Ватагина затягивались и часто кончались уже под шум заводимых моторов.
Впрочем, на этот раз карманные часы полковника были положены на стол.
- Вы направляетесь в четырнадцать населенных пунктов. Повсюду существуют и наши военные коменданты, к которым вы явитесь, и полномочная народная власть. Противник осуществляет нехорошую и опасную операцию, которую я называю условно «Пять подков с одного коня». Вы едете в места распространения сапа, но убежден, что речь идет не только об этой одной диверсии. Противник навязывает нам действия в сложной обстановке. Надо принять бой в предложенных условиях и выиграть его: ни одного шага без санкций народных властей… Это понятно? Младший лейтенант Шустов нарушил мои указания и посажен за это под арест на пять суток, отстранен от действия нашего боевого отряда в самый ответственный момент операции.
Офицеры слушали внимательно.
- Вот, к примеру, мужчина… - Ватагин показал одну из четырнадцати отобранных карточек. - Тут проставлены кличка, масть, промеры, экстерьер. На это вы внимания не обращайте. Это с лошадях и… для ослов. Что касается мужчины, то о нем сказано, что это портной с главной улицы Мало… Нужна характеристика. И еще: я хочу знать, что происходит с этим человеком в последние две - три недели, может быть, месяц. Я ничего не знаю, а хочу знать всё… Местные власти будут предупреждены о вашем приезде, помогут. И снова напоминаю: не коснуться ни даже пальцем. Вообще - не переходить границ.