Цаголов с журналом в руках задумался. Подруга Марины скользила мимо главного. Надо снова направить разговор…

- Все-таки немолода, немолода, - вздохнув, сказал он об Ордынцевой и бросил журнал на пол.

- Вы тоже так думаете? - хищно подхватила подруга Ордынцевой. - Да, конечно. Впрочем, что вы! Ее плечи, ноги. Призы за красоту… Во время оккупации она нашла новых ценителей среди немецкого офицерства. Вы знаете, в Болгарии на курортах околачивалось много шалопаев, не очень-то спешивших на Восточный фронт. На нее была даже мода.

Стоя на стуле, Цаголов медлил, стараясь затянуть обыск. Раскрыл какую-то шляпную коробку в пыли и хламе, среди старых чемоданов.

- Что за прелестная скляночка? - спросил Шустов, состязаясь с капитаном в неотразимости интонаций.

- От духов. Это были французские, чудо! Подарок графа.

- А та лошадка? - вернулся заодно Цаголов к заинтересовавшей его фарфоровой игрушке.

- В каком смысле вы спрашиваете?

- Тоже подарок графа?

- Разумеется: он был просто помешан на лошадях.

- Но, видимо, он увлекался немного и вашей подругой?

Милочка оценила остроумный поворот мысли, подарила улыбкой:

- Мужчин влекло к ней ее обаяние. Но что вы хотите от мужчин!.. Был только один человек в ее жизни, кому она принадлежала вечно: поручик Игнатий Леонтович…

- Ее муж? - поторопился Славка.

- О нет! И вообще вы не поверите, если я расскажу. Это история женской преданности.

- Расскажите! - дружно потребовали Цаголов и Шустов.

- В 1919 году, когда Мариша бежала из России, ей не было восемнадцати лет, но, вы знаете, смутное время, папа с мамой в Сибири, девочка одна в Крыму… Одним словом, у нее уже был жених, поручик Игнатий Леонтович из Павлоградского полка. В Ялте во время бегства врангелевцев была страшная паника у причалов. Мариша вбежала не на тот пароход, где ее ждал Леонтович. Получилось так, что Мариша больше его не видела. Говорили, что в море жених ее заболел, потерял память, a потом чего только не наплели: не то он в Смирне торговал маслинами, не то в Салониках его приютила бедная огородница. Все это ладно бы, но вот чему вы не поверите: Марина Юрьевна никогда - понимаете, никогда! - не теряла надежды найти его. Она срывалась с места и ехала куда угодно по любому слуху - искать объявившегося Игнатия Леонтовича. С его фотографиями она рыскала повсюду. Где она только не побывала, понятно - на Балканах. Она показывала фотографию встречному и - поперечному. Иногда, конечно, ей находили похожего, даже приводили ее к нему… И всегда - разочарование… - С внезапной грубостью, даже как-то по-мужски, Милочка выкрикнула: - Федот, да не тот! Психопатка! Это стало ее психозом. Самое непостижимое то, что она поработила Джорджа - холеного красавца, спортсмена, богача. Он повсюду разъезжал с ней, искал ее несчастного Игнатия Леонтовича. Хороши бы они были втроем, когда нашли бы его наконец!..

Всю эту странную историю Славка Шустов слушал с блаженным выражением лица и несколько расслабленной улыбкой, как если бы симфонический оркестр играл композитору его собственное счастливое творение. Сослан стоял на стуле, живописно облокотясь на карниз шкафа.

- Вам нравился граф Джордж? - подбодрил капитан Милочку, когда она на минутку приумолкла.

- Мне всегда казалось, что он так предан ей… Своего потерянного Игнатия она называла рыцарем, но граф-то ведь был настоящим рыцарем!

Она сидела на краешке стула, на котором стоял Цаголов, и ее рассказ был обращен ко всей квартире, не к нему одному, а, конечно, и к юному лейтенанту, а может быть, и к той комсомолке, которая сидела в спальне.

- И этот рыцарь, влюбленный в Ордынцеву, ездил с ней в поисках ее жениха? - спросил Цаголов.

- Да! - решительно подтвердила Милочка. - Теперь я даже не смогла бы ответить, кто из них больше рвался в эти поездки.

- Милочка, ведь это же омут! - с деланным ужасом прошептал Сослан.

Эта реплика вдохновила Милочку.

- Омут? - переспросила она. - Это бездна! Знаете, у Леонида Андреева был такой рассказ… Разве кто-нибудь мог бы разобраться в их отношениях? Самое печальное было то, что в последний год Джордж почему-то помрачнел, замкнулся, стал ожесточаться без всякого повода. Однажды мы поехали на пикник в бани…

- В бани, домнишора? - переспросил капитан.

- Ну, глупый… Банями здесь называют дачные места с минеральными источниками. Я вас свезу на днях. Там нам поднесли живую черепаху, очень милую - не правда ли? - с такими черными губами… Марина страдала. Она чувствовала охлаждение Джорджа и просто висла у него на шее. Может быть, он уже тяготился ею. И то, что он с такой охотой искал поручика Леонтовича, было естественным желанием… как это по-русски: сбагрить с рук, не правда ли?

- Очень даже правда, - убежденно сказал Шустов.

- Вы со мной согласны? - Милочка привычно стрельнула глазами в офицера. - Да, постарение… Зачем быть седой, Марина еще понимала, куда ни шло. Кличка «Серебряная» ей была просто к лицу. Но к чему морщинки? Иногда я замечала в ресторане, как она стоит перед большим трюмо, как бы забывшись, с приподнятыми бровями. Да, она нервничала.

Цаголов с удивлением поглядел на Милочку: она говорила теперь последовательно, даже вдумчиво - не подходящий ли момент, чтобы захлопнуть ловушку?

- Что же, они уехали вместе? - небрежно спросил Сослан.

- Что вы! Я думаю, они расстались навсегда. Все началось из-за ерунды. Они вдруг так страшно поссорились, что у Марины даже температура подскочила и начались рвоты. И ужасно болела голова. Тогда она собралась в полчаса и уехала, даже со мной не простилась.

- А Джордж остался в Софии?

- Не думаю. Что он, глупенький? Мне кажется, он так рад, что разделался с Мариной, что больше никогда и не появится в Софии. Во всяком случае, его приятель Ганс Крафт заехал уже без него. Нужна ли была ему Марина - не знаю. Но ее уже не было.

- Куда она уехала?

- Кажется, в Бухарест. Но если вы ее найдете, не говорите, что это я вам сказала. Крафт обыскал всю квартиру. Он страшно ругался по-немецки. Он так спешил: ваши танки были уже на перевале.

- Что же он искал, этот Крафт? Кстати, кто он?

- Жалкий сотрудник германского посольства, плюгавый фольксдейтч из Баната, третий секретаришка… А что искал? Да то же, что вы… Сувениры.

- Нашел?

- Кое-что. Семейный альбом Ордынцевых. Она, дурочка, думала, что хорошо его спрятала. От меня, но не от этого сумасшедшего фольксдейтча… Знаете, где был альбом? В картонке, которую вы держите в руках… А уехал он - у нас загорелось.

- Это он поджег?

- Нет, какой вы глупенький! Зачем ему? Вероятно, бросил сигарету. Горела гума, ну… как это по-русски? Гума…

- Резина?

- Да, да. Вы, наверно, уже расспрашивали дворника? Он погасил.

- А как вы думаете, зачем Крафту понадобился семейный альбом Марины Юрьевны? - спросил Цаголов.

- Представить себе не могу! Может быть, он хотел сделать приятное Марине, спасти ее реликвии. В альбоме, кажется, были портреты Леонтовича. Немцы так сентиментальны.

Сослан молча улыбнулся. В шляпной картонке пахло эфиром или какой-то непонятной дрянью. Он обнаружил в ней еще автомобильные очки.

Капитан спрыгнул на пол со своей сомнительной добычей:

- Вы разрешите, госпожица, закончить протокол?

- Пожалуйста, - милостиво разрешила Милочка. - И пусть все это забудется.

Она подошла к Шустову и предложила ему то, что привык получать в дар красивый горец.

- Заходите… Без них, не правда ли? - тихо сказала она младшему лейтенанту, показывая пальчиком на капитана и понятых. - Есть такая чисто русская травка…

- Травка?

- Да. Трын-трава. Вы помните, поется: «И порастет травой забвенья…» Вы придете?

Вместе со Славкой завязывали они пачки конфискованных книг. Милочка накрест обматывала их шелковым шнурком, и пальцы их соприкасались.

- Вы милый мальчик! - игриво сказала она, забрасывая движением головы прядь волос со лба.