— Вот здесь бы хорошо поправить…

Кусочком хлеба Аркадий стирал лишнее, тут же наносил новые линии.

— А поедемте в Киев вместе, — позвала она его. — Вдвоем легче будет прожить. Город — пусть и не столица, но возможностей больше.

— Сейчас не могу поехать. У меня дела, — ответил Аркадий, пряча взгляд.

— Напрасно. Вы тут зароете свой талант. Я так думаю, что человек должен заниматься тем, что у него получается лучше всего.

— А у тебя что получается лучше всего?

— Ах, как хорошо у меня получается спать! — улыбнулась девушка и деланно зевнула.

— Завтра снова будем тебя рисовать?

— Мне надо ехать в Киев. Я же говорила. Доживем до завтра — увидим.

— Экая вы оптимистка! У нас тут не у всех получается дожить до сегодня…

Ее голос сжался до хриплого шепота:

— А разве еще есть что еще рисовать?

— Конечно же.

— И что же?

Аркадий потянул за второй узелок хитона. Тот послушно распустился, и ткань рухнула к ногам девушки…

— Сударыня… Я где-то тут совесть потерял… Вы не находили? — прошептал он.

— Не ищите ее, сударь. Этой ночью без нее лучше.

Екатерина не уехала ни завтра, ни послезавтра. Она задержалась в комнате Аркадия.

Он не любил ее, но желал со страшной силой, обладал ей с какой-то звериной страстью. Девушка то рассматривала потрескавшийся потолок через плечо Аркадия, то напротив, изучала простую ткань простыней. В отличие от Конкордии, по младости лет, была ненасытна, и любовные схватки были именно борьбой — кто раньше упадет от изнеможения, запросит пощады.

— Моя кузина, — пояснял он хозяйке. — Здесь проездом, и надолго не задержится.

Та видела, что Аркадий врет, да и звуки, несущиеся ночью из комнатушки юноши, трудно было толковать двояко. В былые времена, сказывали, хозяйка была женщиной цепкой, и, как рассказывали, ягодицами давила грецкие орехи. Однако и она дала слабину, паче Аркадий на время присутствия гостьи сам предложил удвоить квартирную плату. Хозяйка согласилась, став соучастницей.

На какое-то время жилище Аркадия стало выглядеть почти пристойно. Девушка убрала небольшую комнату, недурно стряпала, зашила все прорехи в белье юноши, устроила стирку.

За это Аркадий расплачивался своей живописью. Он рисовал ее снова и снова — полуобнаженной, обнаженной, и лишь кокетливо приоткрывшей ножку, плечико, ареол соска.

Дойдут до городничего сведенья об этих вольностях — и ему конец. Ники, дружище, конечно, не отвернется, однако же старшие Рязанины и на порог его не пустят. К счастию обитатели Малой Садовой не входили в близкий круг городничего, да и занятые своими делами, мало обращали внимание на нищего типографского подручного.

Лишь на второй день, когда натурщица уснула, измученная страстью, Аркадий выкроил время пересмотреть бумаги Ситнева. Перебирать все пометки не было ни времени, ни возможности. И юноша поступил иначе: он тщательно осмотрел книги с торца — нет ли каких отметок. При чтении, заметил он, листы засаливаются, и всегда можно определить, на какой странице закончили читать, если книга новая… Здесь же все книги были изрядно зачитаны.

Юноша на удачу несколько раз открывал книги. Одна, на греческом языке особенно часто открывалась на определенной странице. Аркадий присмотрелся к листу бумаги. Под одним абзацем юноша заметил тщательно счищенный стирательной резинкой карандашный след. Этот абзац был важен для Ситнева — его следовало не только запомнить, но и скрыть.

Как и все в этих краях, Аркадий мог сказать несколько фраз на греческом, однако в область чтения его знания не заходили. Он всмотрелся в непривычную вязь греческих букв, но не смог увидать ни одного знакомого слова.

Ночь провел неспокойно. Для ночевки Аркадий выбрал себе место на полу, и ничего не мешало ему подниматься, выходить во двор. Голову буравили мысли: а, может, эта девчонка была послана Цыганенышем, дабы выведать его, Аркадия, секреты? Он вернулся в дом. Девушка сном невинного ребенка спала на топчане, превратившемся на короткое время в ложе любви. Хотя они превращали в ложе любви и пол, и стол, и стулья, и даже немного, стены.

Едва дождавшись утра, Аркадий отправился в типографию. Там, как обычно, витал запах крепчайшего перегара. Юноша поставил перед Кондоиди прихваченную по дороге бутылку пива, и встал за колесо печатной машины.

Поправив здоровье, Кондоиди подобрел, заулыбался.

— Что-то сердце чешется, — поморщился он, и засунув руку под рубашку, почесал грудь.

— Дядя Костя, вы можете перевести тут из книги кусочек?

Отойдя от машины, юноша протянул заранее заложенную на нужном месте книгу. Фрагмент снова был обведен карандашом.

Кондоиди поморщил лоб и стал переводить. Он путался в словах, временах, падежах. Аркадий записывал за ним, то и дело черкая. После — в задумчивости вернулся к работе.

А чего он хотел?

Конечно же, в книге, да еще такой старой, и не могло быть написано — кто шпион, и где он прячет свою добычу. И открытие Cитнева никак не мог разгадать Цыганеныш, поэтому заочное состязание его с Аркадием не имело никакого смысла. Аркадий без всяких книг знал больше Цыганеныша, знал больше всех в городе.

Если подумать, это кошмарное положение для репортера: и знаешь, и сказать — нельзя.

Аркадий закончил работу около полудня. Купив на базаре хлеба и молока, пообедал, вчитываясь в перевод:

Это было понятно. Как бы в школе не нахваливали древних греков, народец тот, как и все остальные — перемен особо не любил. Сократа за святохульство и воздействие на неокрепшие юношеские мозги отравили. Говорят, ему предлагали бежать, но он отказался, устав от жизни. А вот молодежь, на которую старики брюзжат чуть не со времен сотворения мира, могла покинуть отчий дом, откочевать куда-то за границы Ойкумены, за стоящую где-то на окраине тогдашней Греции гору Пинд. Таких называли живущими за Пиндом — пиндосами.

И это Андреус мог отплыть из Коринфа на корабле, отправленном за зерном в эти края, благо, что капитан легко бы взял попутчика на пустой корабль. Затем что-то или кто-то, заставил Андреуса укрыть механизм в здешних каменоломнях.

Та самая «Голова Бога», о которой обмолвился Ситнев в разговоре с контрабандистом…

Во времена Сократа древний конструктор в качестве привода мог использовать нескольких илотов или коня. Теперь, представим: древнегреческий счетный механизм с приводом от паровой машины. Быстрей вращается входной вал, быстрей идет расчет. Древний грек каждый зубчик выпиливал из бронзы, теперь можно все повторить в стали, на станках изготовлять их сотнями, тысячами. Любая функция — посчитана, любое уравнение — решено, любой код — взломан.

Купец Подопригора что-то говорил об английских счетных машинках, еще не вполне совершенных. А тут англичане, если им не помешать, могут получить в натуральном виде уже готовую модель…

А, вернувшись домой, Аркадий уж не застал Катерину.

Она исчезла не попрощавшись. Впрочем, на столе оставила надушенный лист бумаги. На нем не было слов, однако остался оттиск ее поцелуя. За это расставание Аркадий был безмерно признателен. Когда желание удовлетворялось, начинала грызть совесть. Ему было стыдно перед Дашенькой, Конкордией и самой Катериной. Ибо ничто, кроме страсти их не объединяло.

Тем не менее надушенную бумагу юноша бережно убрал в конверт, и порой вынимал, вдыхая аромат прошедших дней.