— Хо-хо! Постреляем их как куропаток, — резвился Петр-артиллерист.

— Никшни… — осаживал его Рязанин-младший, взявший на себя командование.

— Жаль, времени мало, а то бы заехали к отцу Афанасию, — сокрушался Рязанин-старший. — Благословение лишним не бывает.

Но к месту прибыли загодя, где-то в начале двенадцатого. Оставив брички у дороги, подошли к морю. Несмотря на то, что почти всю свою жизнь Аркадий прожил в сих местах, ночное море по-прежнему его пугало. Сварливое в осеннюю непогоду или успокоенное льдами зимой, во тьме ночной оно казалось вратами в бездну. Умом Аркаша понимал, что море здешнее слишком мелко, чтоб в нем скрылся Левиафан или Кракен. Но казалось, что ночью в море клубится нечто темное, нехорошее, и лишь ждет своего часа, чтоб выплеснуться на берег, залить злом все побережье… Но всходило солнце, и море становилось тем же, что и обычно летом: теплым, ласковым, веселым.

Однако до утра еще предстояло дожить…

— А часовые-то, то на месте, господа! — кивнул полицмейстер. — Как бы они англичашек не спугнули.

— Да бросьте! — отмахнулся Петр-артиллерист. — Они тут не первый день плавают. Поди, и лоции составили…

Обычно скифы своих каменных баб ставили на вершины курганов. Но возле Гайтаново не то они, не то другие бездельники стащили истуканов на берег и расставили их среди камышей. И казалось, будто на берегу неутомимая и молчаливая стража, наряженная в широкие плащи.

Местный учитель естествознания выражал предположение, что изначально истуканы на холмах, а после… Нет-нет, не сошли сами, а земля опустилась вниз, и то что было возвышенностью стало дном морским. Но Аркадий в это верил не вполне: уж слишком много здесь было собрано каменных баб и все они вглядывались в море…

— А место хорошее, — одобрительно кивнул пехотный Петр. — Будет дело.

— Подождите, они еще не приплыли… — осаживал его Ники. — Под Севастополем тоже говорили, что англичашек шапками закидаем. А вышло ровно наоборот. Но место и правда хорошее…

Еще в отрочестве Аркадий изрядно исходил городские окрестности, особенно побережье, порой выбираясь верст на двадцать из города. Впопыхах названная Буряковая Балка была на удивление подходящим местом. Она занимала положение, удаленное от города и вообще от человеческого жилья, потому как считалась местом гиблым.

Аркадий в былые времена здесь купался, знал, что перекатов тут нет, однако же до заиленного дна — около сажени, и лишь за сто саженей от берега начинается скат. Далее шло несколько отмелей.

Текущий план был прост: когда шлюпка пристанет к берегу, выйти в каком-то плаще, поманить англичан за собой знаками. Когда они отойдут от берега — с криком и выстрелами наброситься на них, обезоружить и стремительно отвести от побережья.

Ждали нервно. Грелись предусмотрительно захваченной из дому перцовкой да чистым спиртом из запасов доктора. Было свежо. И не то от свежести, не то от нервов выпитое не держалось. То и дело приходилось бегать за дальние дюны, ведь за ближними, у которых они ожидали, предстояло залечь.

Полицмейстер закурил свою обычную, вырезанную из груши ароматную трубку, два Петра по новомодной, перехваченной у турков, высадившихся под Севастополем, моде, свернули цигарки.

Шло время. Аркадий опасался: а что, если англичане разгадали хитрость, что если они не придут вовсе. Но, едва миновала полночь, Эльмпт указал на точку, вспенившую линию горизонта.

— Идут!

— Вот теперь все шутки в сторону, — распорядился Ники, хотя никто и не думал шутить.

Быстро допили спирт и самогонку. Сбегали последний раз за дюны.

В сумерках дневной бриз сменился на ночной и теперь дул с берега в море.

Оттого пароходофрегат шел на машине, но ветер уносил ее шум прочь, в море. Ни одного огонька на борту не горело, и когда железная громадина приблизилась к берегу где-то на версту, Аркадию на какое-то мгновение показалось, что то самое, страшное, таящееся в море уже тут. Но он смахнул наваждение: это всего лишь люди: чужие, странные, но все же люди. Всего лишь люди.

Надо сказать, что люди на фрегате тоже не мнили себя богами. К берегу корабль приближался самым малым ходом, и матросы на носу корабля то и дело промеряли глубину. Англичане остановились саженей за пятьсот от берега. На корабле отдали якорь, но паровую машину не остановили — то было по дымам, уходящему в небо.

Приазовский ветер трепал британский Union Jack.

На корабле зажегся свет, и зачастили вспышки.

— Зажгите фонарь, — распорядился Аркадий, сверившись с записной. — Они спрашивают, здесь ли я.

Городничий достал огниво, выбил искру на трут. Тот вспыхнул, с него огонь перепорхнул на фитиль лампы.

— Осторожней! Не осветите никого!

Прикрывая окошко фонаря полой плаща, Аркадий передал спешно зашифрованный ответ.

Переговоры были недолгими. Вскоре англичане спустили на воду шлюпку — в нее по штормтрапу сошли матросы. Раздалась тихая команда — весла легли на воду заскрипели в уключинах. Шлюпка темной птицей полетела к берегу.

Когда шлюпка вышла из тени корабля, стало возможно рассмотреть дюжину гребцов, двух морских пехотинцев на носу шлюпки, и еще одного рядом с английским офицером — на корме.

— Стало быть, шестнадцать! Ничего, справимся, — заключил Ники.

Как и было условлено, отряд залег за дюнами.

Офицер на носу тщательно всматривался в берег, но едва ли что-то видел. Берег тонул в темноте. Всяк каменный болван походил на человека… Внезапно Аркадий испытал чувство симпатии и уважения к своему противнику: верно, ему страшно в чужих водах, плавать в море, со всех сторон окруженном враждебными берегами. А сейчас ему предстоит и вовсе сойти на землю, где он — чужак, и всяк его волен убить…

Дно шлюпки коснулось дна, зашелестело по песку. Гребцы подняли весла. Офицер и стрелки спрыгнули в воду, держа винтовки высоко над головами. Делали то скорей по привычке, чем из надобности: волна не поднималась выше бедра, а до песчаного пляжа оставалось не более пяти саженей.

Вот сейчас наступало самое сложное: Аркадию следовало набросить заранее припасенный плащ и соломенную шляпу, выйти из-за дюны, поманить офицера…

Меж тем, англичане были уже на берегу. Они прохаживались, разминали ноги, пробуя землю на твердость…

Сейчас… Сейчас надо вставать…

И вдруг за спинами сидящих в секрете что-то взорвалось раз!.. Только подняли головы оглядеться — шарахнуло снова. Из-за дюны обдало песком, посыпались камни, ракушки. В руку впился горячий осколок, тут же зашипел в крови.

— Окружают! — закричал Эльмпт, и тут же выстрелил из своего ружья.

Два англичанина рухнули в воду.

— Alarm! — кричали матросы. — Ambush!

Ладимировский и два надзирателя вскочили на ноги, было, рванули туда, откуда раздались взрывы. Но…

— Тут нет никого!

Кто-то посредством взрывов предупредил англичан о готовящейся засаде. Но размышлять о том, кто это сделал было некогда.

Матросы разворачивали шлюпку, морские пехотинцы прикрывали их работу, отстреливаясь сперва из карабинов, после из револьверов.

Увидав, что на берегу началась перестрелка, на корабле сыграли боевую тревогу, выбирали якорь. Зло ругнулись пушки. Канониры гвоздили картечью поверх шлюпки, целя в головы каменных скифских идолищ. Ядрышки врезались в истуканов, разбивали камень, и осколки сыпались на отряд.

Вскрикнул, выронил пистолеты и упал на колени, зажимая рану, Ладимировский.

Спасало лишь то, что корабль стоял к засаде носом, и вначале мог выстрелить лишь из двух карронад, расположенных на баке. Но машины выводили стальную громадину из полусна, и вскоре поле боя должно было попасть в прицел многочисленных бортовых орудий.

— Уйдут! — кричал Ники. — В атаку!

Выхватив саблю, он бросился вперед. За ним поднялись оба Петра, кряхтя, поднялся полицмейстер с надзирателями. Все кричали — кричал и Аркадий.

— Холера! Курва мать! — орал Ладимировский.

— Не убейте их офицера! Он нужен живым! — кричал Николай.