— Это ведь мой ребенок!..

Одними глазами Конкордия сказала: «Да». Затем продолжила:

— Это будет твой сын или дочь… Но я только сегодня и сейчас говорю тебе правду.

Внутри Аркадия словно открылась какая-то безумно глубокая штольня, и он почувствовал, как проваливается в нее. Его обманули. Конкордия лишь желала вернуться в высший свет. Раньше проводником туда был ее муж, теперь таковым должен стать еще нерожденный ребенок.

— Выходит, та ночь была не из-за влечения, не из-за симпатии. Ты лишь искала мужчину, похожего на твоего мужа! — он едва не зарыдал, но слезы на глазах выступили.

Юноша ожидал, что оскорбление женщина не снесет, влепит ему пощечину. Однако Конкордия тыльной стороной ладони провела по щеке.

— Какой же ты все-таки ребенок, Аркаша. В чем-то взрослый, а в чем-то — дочурка.

— Дурачок…

— Дурачок. Тебе многое надо еще познать, понять… Но дальше — тебя поведут другие, — зашептала графиня на ухо. — Но неужели ты не чувствовал, что отдавалась я тебе страстно. Мое тело желало тебя.

Ее дыхание, ее слова обжигали. Хотелось обладать ей снова и снова. Прижать к себе, и не отпускать от себя, держать до Страшного Суда. Да и после Страшного Суда отправиться вместе: в Ад или Рай — все равно.

И будто бы она что-то тоже почувствовала, шагнула в его объятия. Губами собрала две слезы — с левой и правой щеки.

Такой пытки Аркадий выдержать не смог, обнял Конкордию за талию, прижал к себе.

…Аркадий брал ее, бросив на только что убранную кровать, вдавливал в перину. Она отдалась ему страстно, выгибаясь всем телом, рыча и стоная. Верно, скрип кровати и крики Конкордии было слышно во дворе, но на то любовники не обращали никакого внимания — пусть слышат, сейчас это неважно.

— Я не отпущу тебя, ты слышишь? — полукричал-полушептал Аркадий, стараясь пронзить ее чуть не до сердца. — Ты моя, я не отдам тебя никому.

Она стонала.

Какой-то уголок мозга умудрялся в этой вакханалии вычислять, перечить. Нет, она не твоя, она своя собственная и все решила. Но если Конкордия опоздает к сегодняшней карете, то задержится дня на три до следующей. А в эти три дня много чего может произойти.

Но страсть, как и все испепеляющее, была быстротечной.

Через полчаса Аркадий лежал выжатый на кровати, а Конкордия приводила в порядок свое платье.

— Я поеду с тобой, — сообщил юноша.

— Это исключено. Ты погубишь себя и меня. В конце концов, я буду защищаться. Я пожалуюсь в полицию, что ты меня преследуешь.

И, увидав слезы в глазах своего любовника, заплакала сама.

— Пойми… Ты поймешь в один день, что это расставание — к лучшему. И мы, если на то воля Господняя будет — встретимся снова, в других местах, под другими звездами.

— Конкордия… Ты делаешь ошибку.

— Может, и так. Но дай мне это понять самой, отпусти меня.

И он отпустил. Ему казалось тогда: нить между ними натянется, но не порвется. Он закончит это расследование и тронется в путь. С такой историей карьера его обеспечена, может быть, даже пригласят в «Санктъ-Петербургскіе вѣдомости».

А пока — следовало собираться…

Аркадий проводил Конкордию прямо к почтовой карете. По оживленной, главной улице он нес ее чемоданы, баулы. Конкордия, несомненно, была изящна, она носила красивые платья, воздушное белье. Но ее багаж был словно набит булыжниками.

Конечно же их вместе видели горожане. Конечно же, о них будут судачить.

«Ну и пусть!» — мысленно огрызался Аркадий.

Это была его женщина, он обладал ей, оставил в ней след. Сплетни — это не цена за такое счастье, сокровище.

Сколь удивительна жизнь, — неслись мысли далее. — Он сам незнатен, не всегда досыта снедает, а сын его будет полным графом, вряд ли в чем будет испытывать нужду — разве что в отцовском воспитании.

Карета, к разочарованию Аркадия уже ждала своих пассажиров. Ямщик принял поклажу, стал устраивать ее на крыше карты. В руках Конкордии остался лишь скромный саквояж. Хотелось обнять ее, впиться в губы любимой еще раз. Но пришлось сдержаться, да и женщина наверняка оказалась бы против.

— У меня тебе подарок, Аркадий, — сказала она.

Она открыла саквояж и достала из него деревянный пенал, похожий на детский гробик, подала его Аркадию. Юноша откинул крючок, запирающий крышку.

В ящичке покоился «Дерринджер» — тот самый, которым угрожала Конкордия в день, когда Аркадий впервые проник в ее номер. Рядышком лежала пулелейка, пороховница, запас готовых пуль, коробочка с капсюлями и устройство для запрессовки пуль.

— Ты мальчишка, Аркадий. Ты играешь в какую-то опасную игру. Я не хочу, чтоб отец моего ребенка погиб в юности.

В голове даже не возникло мысли от такого особенного подарка отказаться. Позже промелькнуло: все же эта женщина заботится, а, стало быть, любит…

— Счастливо оставаться!

И молниеносно поцеловала его. Но не в губы, как целуют любовника, не в щеку — как любимого. А в лоб — как мать целует дочь, как сын целует безвременно почивших родителей.

На том и расстались.

Он вернулся к себе уже на закате. На столе стояла та самая дорогущая бутылка вина. Быть может, ее бы получилось вернуть лавочнику. Это сняло бы часть слухов, хотя, возможно, породило бы иные…

А ведь он даже не сказал ей про свое предложение, про кольца… Все сложилось, не так как он хотел. Все сложилось, как карточный домик.

Однако к чертям все… Аркадий выбил пробку, и стал пить вино прямо из горла — хотелось напиться вусмерть. В этом он изрядно преуспел…

Межвременье

Похмелья не было. Просто когда Аркадий проснулся следующим утром, он был еще пьян. И потихоньку он пьянел в обратном направлении, наизнанку. Колодезная вода не освежала и, помыкавшись, снова лег спать. Снова встал около полудня еще не вполне трезвый, но с чувством вины — ведь пока он спит, шпион что-то замышляет. Хотя, кто знает, может, история и закончилась?.. Может быть, пока он валялся в хижине француза, английский агент встретился со своими работодателями, выполнил то, что намеревался, передал находку Ситнева, и обе стороны были таковы.

Однако же, представившись корреспондентом «Московских ведомостей», он связался с Ялтой, полюбопытствовал, кто виновен в нынешнем проникновении врага в Азовское море и беспрепятственном выходе из оного. Корреспонденту отвечали, что враг обратно еще не проходил и, несомненно, пожалеет о своей дерзости. Как командование намеревалось превратить Азовское море в ловушку, не уточнялось — военная тайна.

Выходило: что-то еще держит в этих краях англичан.

Телеграмму отбил в долг знакомый телеграфист, однако же с ним следовало расплатиться до заката. Для этого пришлось все же заглянуть в тайник и разменять у чумаков за рекой еще один десятирублевый кредитный билет.

Возвращаясь домой, Аркадий заметил на улице приметную бричку, а в ней — горшок с геранью. Тут же стояла двуколка протоирея. Они были тут же, осматривая английское ядро, засевшее в стене церквушки. Вокруг них уже собрались зеваки.

— Ты знаешь, что надо делать? — спросил городничий у подошедшего Аркадия.

— Нет.

— Тоже хорошо.

В городе строили много, но своего архитектора не имелось, и заключить, что делать с ядром никто сказать не мог. Хотя некоторые мнения имелись.

— Вытащим — вся стена обвалится, — говорил один обыватель.

— Да что с ней станется! Стояла и стоять будет! — отвечал иной.

Спросили протоирея Афанасия, тот ответил весьма уклончиво:

— На все воля Господня!

— Ну, раз Господня, тогда подождем, — махнул рукой городничий. — Оставим, как стало. Авось, пронесет.

Посетили Бастион. От батареи в две дюжины пусть и устаревших орудий осталось три пушки и два лафета, много ядер, но всего пять зарядных картузов. Город стал беззащитным, приходи, бери кто хочет… Но о том англичане не то не знали, не то было им не до города, не то не успели воспользоваться. А как раз незадолго до визита городничего из степи пригрохотал обоз в дюжину телег с безусым лейтенантиком во главе, двумя унтерами и двумя десятками солдат.