Пес проснулся от сильного сердцебиения.

Он увидел сон, который никогда ему не снился, но все в нем было чрезвычайно знакомо. Где же он слышал про мисс Эллин? Где встречал мистера Гнэсинга? А сэр Бернар?!.. Не он ли это сам?.. И что за причина, от которой тот умер?.. Тайна… Тайна старого дома…

— Я раскрою тайну, — сказал все тот же скрипучий голос невидимки. Это случилось как раз под Рождество. К сэру Тэриблу явились духи убитых им соседей. Представ перед испуганным сэром Бернаром, они прокляли его на многие годы. И на следующее утро душа его покинула тело, чтобы долгие годы носиться по земле, в поисках прощения и покоя…

— Кто ты? — дрожащим голосом спросил пес.

— Дом, — ответил голос. — Я — ваш Дом, сэр. А вы, как ни странно, сэр Тэрибл собственной персоной!.. Много лет не было вас здесь. Вы были прокляты, но все же сумели смыть все грехи. Провидение дало вам шанс родиться собакой. Вы были благородны, добры, верны к друзьям и беспощадны к врагам. Этим вы и заслужили свое Возвращение.

Тут сэр Бернар почувствовал, что на нем рвется и сползает собачья шкура. Он в страхе кинул взгляд на каминное зеркало и увидел, что в кресле сидит старый-престарый старик.

— Как долго я не был дома!.. — прошептал он, узнавая каждый предмет в каминном зале. — И как жаль: силы на исходе… Да и разучился я быть человеком!.. Какой же смысл в моем возвращении? Уж лучше погибнуть собачьей смертью!..

— Жизнь не кончается, сэр, — как мог успокаивал его Дом Четырех Ветров. — Я ещё дождусь вас… Когда-нибудь вы появитесь совсем другим молодым и сильным, взбежите по ступенькам и рванете дверной колокольчик. Вы крикнете: «Эй, Старый Дом, открывай! Это пришел я, твой хозяин!»

Старик плакал.

— Поплачьте, сэр Бернар, поплачьте, — Дом его успокаивал. — Нет ничего лучше слез покаяния. Еще не все потеряно! Взгляните на меня. Мне — больше трехсот, а ведь я неплохо сохранился… Конечно, будь у меня хозяин, — я выглядел бы куда лучше… Домам и людям тяжело поодиночке… Возвращайтесь, сэр! И — поскорей… Я жду!

Дом прервал свою речь, а у остывшего камина в резном кресле остался сидеть мертвый старик с золотым медальоном на шее.

Погасли свечи. Умолкла скрипка. С новой силой закружила метель. Она раскачала ставни. Четыре ветра пронеслись над Старым Домом, и от их порыва разбились стекла в окнах. По комнатам полетел снег, укрывая вещь за вещью. Он укутал Хозяина Дома, скрыл черноту обугленных поленьев, покрыл мебель, лег ковром на пол и подоконники, и крышу, и скоро засыпал Дом на холме, изгородь и ворота, и холм с тропинками к Дому, и кладбище, и дорогу…

30 августа, в 17 часов 07 минут, в городе Зуеве вновь случилось неприятное событие: в один миг жаркое небо заволокло тучами, поднялся холодный ветер, на землю повалили мокрые хлопья снега. Следом ударил мороз, и не прошло четверти часа, как даже речка окоченела.

С городом Зуевым часто происходило что-нибудь необыкновенное: то вдруг ни с того-ни с сего выглянет в полночь солнце, то свалится на голову какой-нибудь инопланетянин, то юные краеведы найдут библиотеку Ивана Грозного. Однажды весь город — с домами, огородами, церквами, со всеми жителями и всякой живностью — невесть как был перенесен по воздуху в Соединенные Штаты, на правах пятьдесят первого. Правда, только на один день. Пока американцы и зуевчане протирали глаза, не зная: радоваться этому событию или печалиться, — город Зуев вновь возвратился на свою родную Русскую возвышенность.

Словом, был он городом необыкновенным во всех отношениях (а впрочем, почему «был»? — он и сейчас есть).

Однако зуевчане давно привыкли к чудачествам своего города, поэтому внезапно нагрянувшая зима их не застала врасплох: и часу не прошло, как над крышами задымились трубы. Некоторые горожане стали готовиться к встрече Нового года, — сразу вспомнив, что наши предки встречали его первого сентября.

Надо сказать, что город Зуев впервые был упомянут ещё в Х веке, в «Приокских ведомостях». От древней старины остался один лишь Кремль, переживший два пожара и являвшийся после них наутро ещё краше.

Стоял себе Зуев в стороне от больших дорог, от вражьих нашествий, от засилья цивилизаций, и жил своей удивительной и только ему понятной жизнью. Откуда взялась эта удивительность не знал никто: ни городской Голова, ни учитель географии одной-единственной на весь город школы, ни даже Плугов зуевский «Кулибин» — человек одинокий, очень самостоятельный, лет сорока пяти, умный до невозможного.

Появился Фёдор Филиппыч в Зуеве совсем недавно, а казалось, что давно. Купил домишко в рабочей слободке, прибил над воротами объявление:

— и стал себе мирно жить.

Человек он был некрупный, голова его была хоть и кудлатая, но уже седая, а борода небольшая, однако, черная. И глаза были черные, зато с золотой искрой.

— Ты, Федор Филиппович, из цыган? — интересовались зуевские из любопытных.

— Да, — отвечал он. — А как же. Из самых вольных.

Зуевские почему-то не доверяли.

— А сам, наверно, из староверов? Скрываешь?

— Нет, — отвечал он, — ничего не скрываю. Из староверов. Из мезенских. Из самых твердых.

— А мы думаем — из евреев, — допытывались зуевские. — Ты не из евреев, случайно?

Он опять соглашался.

— Не сомневайтесь. Из самых древних.

Всё-таки было сомнительно.

Но и года не прошло, как признали слободчане в нем своего и в благодарность за золотые руки прозвали его «Кулибиным» за глаза, а в глаза говорили: Филиппыч. Если требовалось починить зажигалку или, к примеру, переделать черно-белый телевизор на цветной, — ясное дело: бежали к Рубакину. А если велосипедный звонок не тренькал или компьютер барахлил тем более: к нему.

Правда, жил Филиппыч замкнуто, друзей не имел, в гости не ходил. Сам к другим не лез и в свою душу не пускал. Оттого никто не знал: кто он, откуда, был ли когда-нибудь женат, имел ли детей. Впрочем, кому какое дело!

А дело было в том, что все свое свободное время Федор Филиппович не чинил всякие разности. Он их изобретал.

Целыми днями он копался в старинных записях и книгах, что-то выискивал, выписывал. Затем долго чертил и вычислял. Потом принимался выпиливать, вытачивать, буравить, паять, варить, обжигать, закручивать, красить, разбирать, думать, снова собирать…

Столько разных штук изобрел! Например. Были в Зуеве перебои с электроэнергией — он придумал электрическую керосиновую лампочку. Для безопасности работы дружинников изобрел летающую табуретку: летит на ней человек, видит безобразие, оповестит милицию, а хулиганы его достать не могут!

А то — вертящийся мост через реку соорудил: рраз! и развернется себе мост на девяносто градусов, проходи хоть катер, хоть баржа. А надо перекрыть фарватер — рраз! и встанет мост на место.

Всего и не упомнишь! Как великий изобретатель, Федор Филиппович иногда и сам не ведал, что должно было получиться.

А в начале этого лета заперся Филиппыч в своем доме, никого не впускал, заказы не брал, на стук не отвечал. И вот в конце августа наступил в его жизни самый счастливый день. Наконец-то он понял, что изобрел: ни много-ни мало, — ТЕЛЕГУ ВРЕМЕНИ, которая должна была исчезать и появляться в Прошлом и в Будущем!

Конечно, кто-то спросит: «А в чём, собственно, разница между Машиной Времени и Телегой Времени?!..»

Э-э, не скажите!.. Телега-то на российских просторах — надежнее!

С виду — телега как телега: такая же неказистая и скрипучая. Только вот её основная загадка заключалась в колесах: если передние крутились, как и положено, — вперед, то задние, одновременно с ними и самым невероятным образом, — крутились назад. А оглобли предназначались вовсе не для лошадей — они были ловушками-сверхантеннами, которые улавливали ветра Прошлого и Будущего. И было в Телеге 999 тысяч лошадиных сил.