Ливий приступал к своему труду с определенной уверенностью относительно Рима, что никогда не существовало государства более великого, более нравственного, более богатого добрыми примерами, в которое бы столь поздно проникли жадность и роскошь и где бы дольше оказывался столь великий почет бедности и воздержанию.[163]
При таком взгляде на предмет выяснения причин исторических событий, критика источников, их анализ отступают на последнее место. Ливия также мало интересует вопрос о достоверности того, что он сообщает. Он сам не всему верит из того, что сообщает. Его мало интересует вопрос о том, что было и чего не было, — он вполне удовлетворен, если ему удалось занимательно рассказать какую-нибудь поучительную историю. Ливий в первую очередь хотел создать художественное произведение, проникнутое патриотически-этическим содержанием. От этого зависел его подход к источникам.[164] Не ставя [92] своей задачей написания критической истории, при передаче содержания источников давал им собственную религиозную, патриотическую, политическую и моральную интерпретацию. Ливий проявил себя как историк-компилятор и вследствие этого он не пользовался подлинными документами, а писал свой труд, основываясь на произведениях историков, живших до него. Ливий не обращался к первоисточникам, не использовал в своем труде древних законов, книг, принадлежавших консулам, преторам и другим должностным лицам, актов сената и др. Он не был знаком непосредственно с великими анналами понтификов, относящимися ко II в. до н. э. и опубликованными М. Сцеволой под названием «Annales Maximi». Он пользовался одними литературно обработанными источниками, по преимуществу анналистами. Но и среди писателей он многими пренебрег, такими, как Сульпиций Гальба, Лутаций, Варрон и др. Им не были использованы «Начала» Катона. Не всегда источники Ливия вообще можно установить.[165] Свои источники Ливий не подвергал критическому анализу, поэтому не мог полностью использовать их; без всякой критики он брал то, в чем они были согласны.[166] Если источники противоречили друг другу, Ливий следовал за большинством.[167] В других [93] случаях он отдавал предпочтение более древним писателям, например Фабию Пиктору. На свои источники Ливий почти не указывает. Обычно он ограничивается формулой: рассказывают, по свидетельству некоторых...[168]
В труде Ливия недостаточное внимание уделено внутренней жизни Рима, происхождению государственных учреждений, культуре прошлого. В изложении событий Ливий часто стоит на той точке зрения, что их ход определяется деятельностью законодателя. В этом отношении характерна для него история царей. Вместе с этим Ливий видит классовую борьбу в римском обществе и уделяет ей немало места. Картины классовой борьбы нарисованы с большим драматизмом. Ливий с презрением говорит о народе, как о черни: «Чернь у всех свободных племен и народов, повсюду, как это обыкновенно бывает, держалась худшей партии, склоняясь на сторону царя и македонян».[169] Ливий с умилением говорит о классовом мире. Он недоволен неуступчивостью патрициев и слишком «большими» требованиями плебеев. Ливий не только видит политическую борьбу, но понимает, что в основе ее лежат экономические интересы плебеев и патрициев.[170] Поэтому мы никак не можем согласиться с историком Уолшем, который считает, что у Ливия отсутствует обсуждение социально-экономических вопросов и он писал свою историю Рима без прямого отношения к таким темам. Характерно, что Уолш выражает удовлетворение тем, что римский историк пренебрегает этими вопросами.[171]
Хотя Ливий и выступает за классовый мир, все его симпатии целиком на стороне патрициев. Он за умеренную свободу, [94] за то, чтобы она была своевременной. Это видно из его изображения толпы, которая, по его мщению, всегда нуждается в узах, а также из его отношения к консулу Фламинию, заслужившему ненависть знати, но зато любовь народа.
Как республиканец Ливий идеализировал Римское государство и сенат, его политическое руководство и администрацию, с симпатией относился к Риму, его воинам и полководцам. Он старается подчеркнуть, что хочет быть беспристрастным. Ливий говорит, что никого не ненавидит, поэтому у него нет повода «а кого-нибудь наговаривать; он ничего не скрывает из-за пристрастия, но сожалеет и радуется, одобряет и негодует не за себя, а за других, за правду, и это неизбежно вносит и в изображение и даже в самый процесс изучения субъективное чувство — Ливий хочет, как он говорит, «приблизиться к совершенной истине», но не достигает ее именно потому, что пристрастен к Риму, к патрициям, к народу, который он презрительно называет «чернью».
В своем труде Ливий уделил много места обрядам и гаданиям.[172] Он разделяет все религиозные представления своего времени. Но будучи человеком религиозным, Ливий тем не менее критически относился к попыткам придать чудесным знамениям первенствующее в истории значение. Он сам говорил, что «подтверждать или опровергать подобные легенды, которые более годятся для сцены, интересующейся диковинами, чем для достоверной истории, не стоит труда».[173] Мифы и легенды, которые широко используются при рассмотрении раннего периода истории Рима и значительной части периода войны с Ганнибалом, Ливий рационализирует с позиций неостоицизма.
Ливий большой мастер занимательного рассказа. Содержание его заключено в высокую художественную форму. Важную роль в нем играют речи.[174] В большинстве случаев полны [95] драматизма описания сражений. Это особенно относится к сражениям с Ганнибалом (при Каннах, при Тразименском озере).
Ливий — историк-художник. Он дает много ярких, запоминающихся картин.[175] Ливий много внимания уделяет личностям. Большую роль в рассказе Ливия играет портретная характеристика героев. Со стилистической стороны характеристики написаны блестяще, но существенный их недостаток в том, что они мало реалистичны. Ливий старается как можно резче подчеркнуть наиболее яркие черты исторического деятеля, заботясь лишь о том, чтобы сильнее подействовать на чувства читателя.[176]
При оценке различных исторических деятелей Ливий часто следует за Полибием. Например, они оба сходятся в оценке Сципиона Африканского. Оба они проявляют критическое отношение к его политическим целям, хотя Ливий в большей степени, чем Полибий, подходит к оценке политических деятелей как моралист. При этом он проявляет известную ограниченность, ибо интересуется преимущественно римлянами.
С точки зрения Ливия, в истории господствуют идеализированные им герои и очерненные злодеи. «Он фальсифицировал историю не вследствие заблуждения, а с заранее обдуманным намерением».[177]
По силе проникновения в сущность исторических событий Тит Ливий далеко уступает Фукидиду, Тациту и некоторым другим древним историкам. Он пользуется материалом из [96] вторых рук, не обладает достаточными географическими познаниями, благодаря чему в изложении имеется путаница в географических понятиях. Ливий часто не дает точных указаний относительно мест, где происходили те или иные события. Будучи плохим знатоком политики и военного дела, Ливий допускал исторические ошибки и в ряде случаев оказался не способным к точной оценке исторических событий. Ливий преследовал не только исторические, но и литературные цели. Это не могло не отразиться и на качестве его как историка. В некоторых случаях строгая историческая точность страдала от стремления автора к повышенным драматическим эффектам.
163
Там же.
164
Арт. Розенберг указывает, что своеобразное отношение Ливия к историческим источникам было вполне сознательным. «Ливий был очень умным человеком, — пишет он, — и знал так же хорошо, как и мы, что данные об эпохе, предшествовавшей пожару Рима после его взятия галлами, очень сомнительны, что Полибий является надежным источником, а Туберон плох, что Клавдий и Антий часто лгут, а Мацер искажает исторические факты. Однако он пользовался ими, потому, что не собирался вообще писать научный труд» (см. Art. Rosenberg указ. соч., стр. 147).
165
Почти невозможно определить источники Ливия по первой декаде, вероятнее всего — это были младшие анналисты. Для третьей декады основным источником явился специальный труд Целия Антипатра, лишь во вторую очередь привлекались Антий и Клавдий. В этом разделе своего труда Ливий привлекает также Полибия для изложения событий, происходивших в Сиракузах и Таренте, в Испании и на Востоке вплоть до похода Сципиона в Африку. Поэтому здесь изложение Ливия отличается большей точностью и содержательностью. Только в некоторых местах оно становится менее ценным вследствие сознательных попыток Ливия улучшить текст своего основного источника — Полибия.
Для 4-5 декад Ливий пользовался почти исключительно Полибием. Этот источник он меняет в отношении порядка изложения и добавляет новый материал для того, чтобы добиться больших по величине драматических эффектов. Ливий сокращал полибианский текст или совсем его опускал в том случае, если содержание было менее интересно. Там, где Ливий только переписывает Полибия, а не занимается отбором и истолкованием материала греческого историка, главным образом в описании событий в Греции и Азии, там результаты становятся значительно более ценными. Наоборот, менее детальным и менее ценным становится у Ливия изложение событий в Италии и в Западной части Средиземного моря, потому что здесь у него не было Полибия (см. Walsh, указ. соч., стр. 173-190).
166
Обычно Ливий работал одновременно с 3-4 авторами, служившими для него источниками. Греческие источники он переводил свободно, латинские — придерживаясь своего стиля.
167
Так, в эпизоде о Цинцинате Ливий ссылается сразу на несколько источников. «Посланные нашли, — говорит он, — Цинцината в поле, по одним свидетельствам, в то время, как он копал ров и стоял, нагнувшись над лопатой, по другим — за сохой; но во всяком случае за сельской работой, это достоверно» (III.26). В другом месте он говорит: «Бедствия начались голодом, потому ли, что год был неурожайный, или потому, что увлечения народными собраниями и городской жизнью заставили покинуть земледелие. Ссылаются на обе причины» (IV.12). Ливий приводит чужие мнения, дело читателя выбирать между ними (XXXVI.6, 7, 27; XXIX.25).
168
По свидетельству некоторых, Сагунт пал через 8 месяцев, считая с начала осады (XXI.15).
169
Liv., XLII.30.
170
На это обратил внимание Г. В. Плеханов в работе «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». В полемике с народниками он писал, что в основе греческой и римской истории лежала борьба классов, это не могло быть неизвестно Марксу и Энгельсу в конце 40-х гг. уже просто потому, что это известно было еще греческим и римским писателям. «Почитайте Фукидида, Ксенофонта, Аристотеля, почитайте римских историков, даже хотя бы Т. Ливия, который в описании событий слишком часто переносится, впрочем, на «субъективную» точку зрения, — и у каждого из них вы увидите твердое убеждение в том, что экономические отношения и вызываемая ими борьба классов служили основанием внутренней истории тогдашних обществ» (стр. 127).
171
Р. G. Walsh. Указ. соч., стр. 271, сл.
172
Каждому крупному событию у Ливия предшествуют предзнаменования. Так, когда Фламиний был избран консулом и стал приносить жертву богам, раненый телец, — отмечает Ливий, — вырвался из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствующих. Это означало предзнаменование больших несчастий для государства (XXI.63). Ливий рассказывает о том, как в тревожную зиму при нашествии Ганнибала в Пицене шел каменный дождь, в Галлии волк выхватил у караула меч из ножен и унес его; в храм Юноны влетел ворон и сел как раз на ложе богини. Ливий говорит, что два дня шел кровавый дождь на площади Согласия; недалеко от Сицилии поднялся из моря новый остров, которого раньше не было (XXXIX.56); или: в Реате родился ребенок с пятью ногами (XXX.2); в Кампании заговорил бык (XLI.21).
173
Liv., V.21.
174
Речи служат Ливию для самых разнообразных целей; или для характеристики политических группировок (например, речь Ганнона), или для характеристики политических деятелей (напр., речь Ганнибала во время похода через Альпы). Через речь исторических деятелей Ливий высказывает свое собственное понимание событий, их причинный характер.
Речи носят условный характер, в большинстве случаев мало индивидуальны, часто не соответствуют ни обстановке, в которой они произносятся, ни характеру того, кто их произносит: напр., древние римляне произносят речи на изысканном литературном языке, произносят длиннейшие речи в минуты самого глубокого душевного волнения (I.58).
175
Примером такой картины может быть переход Ганнибала через Альпы. «На рассвете лагерь был снят, и войско лениво двинулось вперед по дороге, на всем протяжении занесенной снегом, — у всех на лицах лежал отпечаток тоски и уныния. Тогда Ганнибал, опередив знамена, велел воинам остановиться на горном выступе, откуда можно было обозревать широкое и далекое пространство, и показал им Италию и расстилавшуюся у подножья Альп равнину По. «Теперь вы переходите, — сказал он им, — стены не Италии только, но и Рима. Отныне все пойдет как по ровному, отлогому склону; одна или много две битвы отдадут в наши руки и нашу власть Кремль и столицу Италии» (XXI.35).
176
Среди лучших портретных характеристик Ливию принадлежит характеристика Ганнибала. «Часто его видели, как он, завернувшись в военный плащ, спал среди воинов, стоящих на карауле или в пикете. Одеждой он не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой остальных; первым устремлялся в бой, последним после сражения оставлял поле» (XXI.4).
177
Р. G. Walsh. Указ. соч., стр. 109.