— Благодарю. Что я могу для тебя сделать.

— Ты уже сделал…

— До свидания, почтенный Цзан-Ли-О.

…И снова раскиселенная грязь под ногами, людская сутолока, брызги из под колёс экипажей и фургонов. Аптека, бойко торгующая настойкой опиума…

Свинцовосерая вода у причала болтает щепки, обрывки газет, полупритопленную бутылку…

Снова захрипела несмазанными петлями зелёная раздолбанная дверь. Не успел отбрякать звонок, как Мэтт был у входа в привратницкую. Не успевшая толком высунуться хозяйка была отброшена внутрь комнаты. Щёлкнули взводимые курки обреза.

— Не дёргайся подруга. Стой, где стоишь. А теперь медленно подними юбки.

— Я и так бы согласилась, красавчик, и без этих выкрутасов, — оскалилась в радостной улыбке и медленно потянула с двух сторон за подол. Чёрные розы на отделке декольте приподнялись и стали двигаться вместе с пышной грудью, — Ну, что же ты…

Шурша шёлком, цветастые юбки поднимались выше и выше. На полоске поросячьей розовой кожи над подвязкой кривился рукояткой маленький пистолетик.

— Двумя пальчиками вытаскивай свою игрушку и кидай сюда.

Брошенный револьверчик Стрелок послал ногой под комод. Пропятился спиной к пузатому буфету, нащупал левой рукой стакан, поставил его на стол, достал из кармана и щедро плеснул в него из фляжки виски, набулькал туда же из пузырька лауданума[11].

— Пей не стесняйся.

— Не пойму, что тебе от меня надо? Трахнуться, так я так вся твоя…Денег? Возьми в жестянке под бельём в верхнем ящике комода….

— Пей.

— Вот дерьмо… По трезвяне нам с тобой было бы веселее.

Стуча зубами о край, высосала всё налитое. Постояла некоторое время, обмякла и рухнула на стул.

— Ой, как похорошело… только бы не обгадится от счастья…. — Зрачки стали с булавочную головку, кожа побледнела, — Ну ты чо?… Может тебе помочь?

Мэтт снял с вешалки и бросил ей пальто и шляпку: «Пошли, на природе покувыркаемся. Попробуешь верещать — пристрелю».

Долго пыталась попасть в рукава, кое-как наперекосяк застегнулась. Набекрень нахлобучила шляпку, повозившись с лентами, отказалась от попытки их завязать.

С трудом Стрелок вытащил хозяйку, мотающуюся у него на руке как тряпка, из дома к стоящему рядом кэбу.

— Во как развезло! А я было думал, мистер, не в обиду сказано, что вы слиняли. Квартал ещё тот, — приветствовал Мэтта с козел кучер.

— Да вот жёнушку пришлось от подружки вытаскивать. Выпусти на минуту. Нам в дорогу, а она набралась как тварь. Ладно, в пути отоспится.

Вдвоём втащили толстушку в экипаж… Кучер чмокнул, щёлкнул кнутом, кэб покатился, лавируя, по забитым улицам.

…У трапа паровика их уже ждали. Толстячок в феске придирчиво осмотрел хозяйку, расстегнув на ней пальто и стащив шляпку. Повертел из стороны в сторону телеса, затянутые корсетом, облапил, пощупал выпуклости спереди и сзади. Глаза левантийца стали сальными Лицо залоснилось. От нескрываемого восторга он кудахтал и шипел… Молодуха даже и не сопротивлялась, когда два матроса тащили её на судно, только пьяненько хихикала.

Ахмед-эфенди вытащил конверт, подумал, достал из жилетного кармана и вложил еще несколько банкнот.

— Вах… Какой женщина….Ц-ц-ц-ц-пст…

— Вам нравятся такие булочки?

— Европейцы не понимают в женщинах. Толстый женщина — здоровый женщина… Это такое…как это наслаждение смотреть как долго-долго такой женщина снимает с себя платье, один и второй юбка и ещё много-много чего…готов лопнуть от желаня…а потом…кейф. Нет, вы кяфиры этого не понимаете… Ещё такой будет — куплю.

Становилось темнее. Через падающую снежную мокротень тускло светили газовые фонари. Зайдя к старьёвщику и недолго поторговавшись Мэтт купил почти неношеное пальто, крепкие сапожки, тёплую юбку и ещё кой-какое женское барахлишко.

Возвращался в комнату Дебби тем же путём — через пожарную лестницу, балансирую с узлом за плечами. Открыл окно, раскорячившись между ступеньками и подоконником, спрыгнул и затёрев обшлагом рукава мокрые грязные следы, опустил раму.

— Слышишь, Дебби. Давай просыпайся.

— А?…Что? За окошком темно то как. А сейчас утро или ещё вечер?

— Вечер. Давай одевайся. Вот вещички, — Мэтт протянул ей свёрток.

— Ой, а это что всё мне?

— И не только это, — Мэтт протянул ей полученный от Ахмед-эфенди конверт с деньгами.

— …?! Отрадясь столько деньжищ не видела. Мне столько и за год-два не заработать. А за что?

— Слишком много вопросов. Ты сейчас уезжаешь к маме и в этом городе никогда больше не показываешься и писем никому не пишешь. Меня ты не видела и не знаешь. Собирай свои вещички и поехали на вокзал.

Санта-Клаус проездом…

…с грохотом из под ног выкатилась табуретка…тело выгнулось дугой и забилось в поединке с туго натянутой веревкой. Сине-багровый язык вытянулся до подбородка…агония стихала и из штанины закапала противная и вонючая жидкость…..

«Это только в книжках герои умирают красиво, а подонки подыхают одинаково».

Из распоротого брюха тучи валил снег. Хлопья падали на грязную дорогу, клочковатыми хлопьями оседая на стерне, будулыгах, кучкующихся в канавах, на ломанных стеблях маиса, плотным кисейным покрывалом закрывая лачуги мексиканских трущоб…

«Вот очередного мерзавца повесили. И сколько их ещё будет… умиротворение, человеколюбие, гуманизм и прочее словоблудие…До Харлингена сегодня не добраться, не лучший способ встретить Рождество.»

— Дядя, Стрелок! Дядя, Стрелок!. С этим тонким криком с горки бежал пухлый ком тряпья, огибая комья земли и перепрыгивая через ямки. Упал и покатился прямо под ноги коня, задирая к небу тонкие ножки в громадных драных башмаках, что были бы в пору здоровому мужику. Стрелок спрыгнул с седла и едва успел подхватить на краю громадной мутносвинцовой лужи этот свёрток. Из кучи ветоши, состоящей из кусков старого одеяла перетянутого верёвкой и изображавшего пончо, платья из мешковины, явно пошитого на вырост, и старой громадной замызганной шляпы, высовывались худые лапки и торчала чумазая рожица с косичками в разные стороны.

— Как звать тебя маленькая?

Зажмурила глазки и протрещала сорокой: «Аусилиадора Каридад Асусена. Вот! А мама говорила, что я никогда не запомню».

— Хорошие имена. Давай сначала ототрём мордашку и ладошки от грязи, а потом мы с тобой поговорим.

Вытащил большой клетчатый платок, плеснул на него воды из фляжки и стал заботливо оттирать замурзыканное личико.

— Дядя, Стрелок! Вот. Чуть не забыла. Малышка засунула ручоку себе за пазуху и достала что-то завёрнутое в чистую тряпицу — Вот, это тортильи. Это мама сказала тебе отдать, а то тебе на Рождество в башмак никто подарка не покладёт, ты один как койот в прерии. У всех есть подарки, а у тебя нет. Папа не хотел меня отпускать, а сам побоялся идти. Мама сказала, что они с дядей Лопесом мужчины только тогда, когда текилы перепьют, а Стрелок с ребёнками не воюет, и чтобы он вытряхался из башмаков и отдала их мне.

— А, что тебе Санта-Клаус на Рождество подарит?

— Тряпичную куклу. Я хотела серёжки как у дочки мэра, а мама говорит — у Санты столько деньгов нету.

— А, что твоя мама хочет на Рождество?

— Мама смеялась и сказала, что папа ей подарок и так настругал, а я не поняла. А от Санты не дождёшься. Может она плохо себя вела?

— Ну, тогда поехали за подарком для мамы.

Стрелок посадил девочку на жеребца, не спеша сел сам в седло и расстегнув пыльник его полами прикрыл свою маленькую спутницу, затем развернув коня обратно в городок, не торопясь поехал обратно.

Снова потянулись вдоль досчатые изгороди вдоль дороги, дома с надписями, вывесками и без, редкие прохожие, пробирающиеся сквозь белую пуховую круговерть….

— Тётя Инмакулада! Тётя Инмакулада! — радостно заверещала малышка.

Мрачная худая мексиканка, идущая вдоль улицы подняла голову. «Пресвятая Дева Мария Гуадалупе. Это же el cazador de cabezas…» и застыла в немом изумлении.