Вода из бочки убывала, и она стала слабой защитой. Это понял и стрелявший. В щель между досками просунулись кургузые стволы. Стрелок не стал ждать и выстрелил первым. Пулю за пулей он всаживал в то место, где застряв в заборе дёргался брошенный обрез.
Отполз в сторону пока не развеялся пороховой дым, привстал и прихрамывая бросился к забору. Проскользнул в щель между досками. Разбитая двуствольная «пистонка», густые кляксы и подтёки от обильных капель крови, сливающиеся в дорожку, пара фаланг оторванного и размочаленного большого пальца…
«Только постарайтесь сделать это без подранков…». От сломанных ребер перехватывало дыхание, мокрые штаны липли к коленкам, затёкшие ноги плохо слушались. Стрелок брёл по следу. Примятая трава, багрово-чёрные пятна на земле вели дальше в двор-колодец. Пустые провалы окон, расположенные высоко над грунтом, щерились острыми осколками выбитых стёкол, двери подъездов глухо заколоченные горбылём. Посреди двора серым монументом торчал перекошенный клозет. Из двора выхода не было… Только было видно, что только что сдвинули крышку выгребной ямы и попытались поставить её на место, но так и бросили поперёк горловины. Внутри корка из засохших фекалий была пробита и не сомкнулась до конца, влажная полоска тянулась в глубь. Пахнуло, выворачивающей желудок, вонью.
— Отсюда не выскочишь… Стрелок подошёл и рванул дверь и едва успел увернуться, она вылетела вместе с прогнившими петлями. Заглянул внутрь. Пусто. Только в дальнем углу, что белело.
Пальцы левой руки, обламывая наманикюреные ногти и загоняя под них занозы, вцепились в края отверстия. Лысина в красно-серых разводах блеснула между разошедшихся досок.
— Вытащи меня, недоумок Я тебя затаскаю по судам!
— Жди. Тебя даже опознавать не будут, а если и опознают…Даже за твоим гробом никто не пойдет. Ты жил в дерьме и подохнешь в нём. Феникс возрождается из пепла, из дерьма ещё никто ещё не возродился.
Стрелок взвёл курок. Выстрелы слились в один. Полетели в стороны обломки дерева и ошмётки кисти… Разошлась и сомкнулась зловонная жижа.
Под грубыми ботинками в лужах чавкала смесь ледяной крошки, апельсиновой кожуры, рыбьей чешуи, опилок и стружек, обрывков упаковочной бумаги и газет. В нос били запахи свежепиленных досок, дёгтя, тухлой солонины и гнилых бараньих кишок, керосина и подгнивших фруктов, гуано и кофе, корицы с тмином и смолы….и прочие портовые ароматы. Телеги с тюками, мешками и ящиками, под ругань возчиков, проталкивались сквозь уличную сутолоку. Под снегом с дождём вперевалку шли надменные англичане с пакетботов, проталкивались провонявшие прогорклым китовым жиром китобои, суетились латиносы с торговых кораблей, ищущие приключений на определённую часть тела, жестикулировали говорливые итальянцы, прижимались к обшарпанным стенам гаитянские негры и прочие чёрные, семенили гололобые китайцы, под зонтами прятались приказчики из торговых домов и клерки из пароходных контор. Между ними крутились малолетние оборвыши, расписывающие телесные прелести и сласти своих сестёр, прогуливавшихся неподалёку. Другие проститутки, размалёванные белилами и румянами, с густо накрашенными кармином губами, с начернёнными горелыми спичками глазами и бровями, размазанными каплями воды, предлагали сами свои услуги: «Short-time? Johnny? Jiggy-jiggy, soixante neuf?». Публику побогаче зазывал дом удовольствий «У изящных курочек». В отверстиях формы окон были вывешены портреты лучших «красоток». Похоже, что именно из-за скопления doudou,Jamette и Mollies[6] эти несколько кварталов и получили название Tenderloins[7].
У входов в пивнушки и бары кучковались бродяжки и безработные моряки с «винджаммеров», сутенёры в клетчатых штанах и шёлковых шляпах предлагали услуги уличных красоток, нищие попрошайки высовывали из немыслимых лохмотьев розово-лиловые культи, демонстрировали поддельные и естественные язвы, клянча пару монеток на выпивку.
Магазины, лавки, лотки, дома и пакгаузы с одной стороны, с другой причал с кораблями и лодками. Вопли зазывал, визг наждачного круга точильщика, перекрывающего музыку из дансингов «Лошадиный хвост» и «Белая королева», вопли разносчиков газет, тихий плеск волн о сваи набережной. Дохлая кошка болталась в стылой воде, застрявший окурок сигары метался в оскаленной пасти и казалось, что кошка гоняет его во рту. Мэтт стоял и смотрел на утопленницу, на людское скопление и прикидывал, где ему переночевать, не привлекая навязчивого внимания. Полиция в этот район не совалась.
— Сэр, десять центов и я откушу ей голову, — подошедший малец одной рукой настойчиво дёргал Стрелка за полу дождевика, в другой сжимал за горло живую крысу.
— Отвали. За пять я откушу тебе бестолковку.
Как кеглю отодвинул обалдевшего малого и влился в общий поток, лавируя между в клубах пара, вырывавшихся из окошек многочисленных ресторанчиков в подвалах домов.
Чтобы пропустить воз, Мэтт сделал два шага в сторону и упёрся в спины двух моряков, подталкивающих какую-то замурзанную девчонку в тёмный проулок между домами, чтобы там за мусорными баками и оприходовать задаром. Хотелось пройти мимо, но бесцветные глазёнки с такой безнадёжной тоской и ужасом молили о помощи….
— Послушайте, милейший. Иди, поищи подружку в другом месте, — Стрелок хлопнул ладонью по широченной спине.
— Вас ис дас?
Мэтт изобразил растерянность и испуг: «Простите, мистер… только не бейте… возьмите денег».
— Я сам смотрель, — шагнул вперёд и было потянулся к карманам Мэтта..
Стрелок бросил свой саквояж под ноги второму насильнику, — «Охраняй».
Резко присел и нанёс правой рукой два резких и косых удара в пах. Здоровяк, скрючился в поклоне на подогнувшихся ногах, и схватился за своё сокровище, выдохнув:
— О. о…Шайзе….,- Зрачки его стали настолько большими, что почти поглотили радужку.
Резко встав, Мэтт с разворотом корпуса ударил локтём немца в место на челюсти, прикрытое мочкой уха. Обмякнув всем телом, моряк рухнул тряпичной куклой.
Пришедший в себя от удивления, его дружок попытался свалить Стрелка прямым ударом в челюсть. Мэтт мгновенно шагнул навстречу, уходя от удара, и врезал основанием ладони в центр подбородка. Противник упал навзничь, с хрустом ударившись головой об угол здания, дрыгнул пару раз ногой и затих.
Стрелок поднял саквояж и схватил за руку девчонку, — «Пошли».
Тут же у лежащих в грязном месиве, какие-то босяки стали выворачивать карманы, подхватили и потащили в сумрак переулка, чтобы там ободрать до исподнего и оставить за помойкой, где они и останутся лежать припорошенные заледеневшим снегом… Клиент за себя платит.
— Ты где живёшь? — Только сейчас толком рассмотрел девчонку… Да… личико видно дали на благотворительной ярмарке. Волосы как старая пакля и такого же цвета Господи, какое тусклое и потрёпанное создание… Изжёванная шляпка, вместо пальто на костлявых плечах драный платок, покрытый коростой смерзшегося снега, старенькая юбчонка.
Шли недолго кривыми улочками, подворотнями и проходными дворами. Пока шли, Мэтт разговорил онемевшую от происшедшего замурзыку. Оказалась — обычная история.
С фермы. Корова сдохла, задолжали банку и ферму отобрали, а тут ещё папа сунул руку в молотилку и приключился антонов огонь[8], и он помер. Мать с малыми уехала к тётке, а она в город. Работала служанкой, прислугой в баре… снимает комнату вместе с подружкой…. Заболела, потеряла работу. Осталась должна за комнату и доктору… Сейчас живёт одна, подружка уехала на три дня.
Серый покосившийся дом в шеренге таких же собратьев, глядящий слепыми грязными окнами на свой близнец по другую сторону. Бельё, обвисшее на верёвках от стены до стены напротив. То ли бельё, то ли драные серые тряпки….
Щелястая разбитая дверь в «парадное» меблированных комнат хрюкнула, пропуская двоих. Из привратницкой на тренькнувший колокольчик высунулась дородная молодуха в бордовом полосатом платье. Прошлась по Мэтту игривым взглядом. Вздохнула, колыхнувши бюстом, который готов был порвать корсет: «А…это ты, Дебби. Гляди и мужчинку привела, а я, было, думала, ты так и лодырничать будешь… Вот наконец занялась делом, привыкай. Из заработка не забудь заплатить».