Парень совсем вышел из себя. У него бешено задергался глаз в невиданном мной доселе нервном тике, из перекошенного рта коричневой конфетной струей слюни полились без остановки.
— Конфетку-у-у, конфетку-у-у, — вдруг как-то совсем по-волчьи завыл он в сторону спрятавшейся луны, и я, малодушно сунув ему в ходуном ходящие, потные и липкие ладони остатки запасов «Белочек», кинулась прочь по аллее, все время на ходу прислушиваясь, не раздаются ли сзади звуки погони.
Удивительное дело, но, то ли от ужаса, то ли от чего-то, направляющего меня свыше на верный путь, я очень быстро выбежала из парка прямо к станции метро. Оглянувшись, поняла, что у моего страха были очень велики глаза, так как то, что ещё несколько минут назад казалось мне непроходимыми дебрями, со стороны смотрелось, как несколько чахлых безлистных кустиков, коротким рядом высаженных вдоль небольшой дорожки, ведущей от театра к станции метро. Фигуры столь малодушно оставленного мной сумасшедшего не просматривалось. И аллея как-то сразу наполнилась людьми, бегущими по своим делам вдоль чахлых кустов.
***
Дома, повесив на плечики испорченное платье, я отложила до утра выяснение степени его повреждения. Приняла горячую ванну, где немного успокоила бившую меня внутреннюю дрожь, и улеглась в постель, натянув одеяло до самого носа. Наверное, я все-таки быстро задремала, потому что как-то сразу пришел Влад. На часах, между тем, было уже опять те же самые роковые полтретьего ночи. Муж быстро разделся, и примостился рядом, как-то особенно тяжко вздыхая.
— Влад, — сказала я, опять закрыв глаза, — ты бросил меня едва одетую практически посреди холодной осенней улицы.
— Ну, с тобой же ничего не случилось? И я извинился. Не капризничай и не дуйся, — тоном, которым говорят с избалованным ребенком, сказал мне муж, и выключил светильник.
Вот таким образом Берта сказала мне «до свидания». И пообещала вернуться. Влад, немного поворочавшись, засопел ровно и спокойно. Я смотрела на сбившийся упрямый хохолок на нестриженом затылке, подмятую подушкой теплую, чуть тронутую щетиной щеку, и ком поднимался к горлу от любви, нежности и невозможности счастья. Скорчившись в углу нашей общей кровати, я вспоминала идиота, которого встретила сегодня на аллее и давила в себе рыдания. И думала, что все равно буду бороться. Чего бы мне это не стоило. Тогда я не подозревала, что борьба за близкого человека в некоторых случаях неминуемо переходит в борьбу с близким человеком.
Глава седьмая. Кто ходит ночью под дождем?
Ливень упал вдруг. Мощный, безжалостный и беспощадный. Вместе с ливнем на горы спустился не менее мощный ветер. За окном одновременно шумело и ухало. Порывы ветра бухали в стекла, струи ливня выгибали раму, а потом во всей деревне сразу и внезапно погас свет. На улицы и в дома упала кромешная тьма.
Я закрыла ноутбук, потянулась и сказала:
- Это что значит?
- Это значит, что света нет, - глубокомысленно сказал Алекс. Его стрелялки на экране компьютера предательски дрогнули, мигнули и тут же пропали. Он с обиженным недоумением уставился на абсолютно темный монитор. Лия сладко спала в спальне наверху, скорее всего, даже и не заметила упавшей вдруг на дом тьмы.
- Ну, теперь уже точно, спокойной ночи, - восприняла я отключение, как перст судьбы, который указывал на то, что работать на сегодня хватит.
- Я тоже иду спать, - чуть обиженно сказал Алекс. – Что мне теперь тут делать?
Я поднималась в кромешной тьме на второй этаж, сначала вытянув руки перед собой, затем нащупывая рукой лестничные перила – упругие, гладкие и как никогда спасительные. Потом, скинув теплый халат, нырнула под два одеяла, немного поворочалась, согревая собой свой уютный сонный мир, и, наверное, заснула.
Но только, наверное. Потому что буря даже во сне продолжала громыхать вокруг и во мне. Сквозь сон я ощущала даже на фоне шумного ливня и завываний ветра каждый шорох веток, бросавшихся в окно. И мне было страшно. Почему-то казалось, что кто-то чужой и страшный пытается заглянуть в окно, хотя это было бы проблематично для человека, например. Окно было на втором этаже. То есть невозможно было заглянуть в него мимоходом. С одной стороны, это было очень приятно – бояться не безработицы, безденежья и приступов безумия у близкого человека, а чего-то непонятного, бродящего в ночи. С другой…
- Ой, мамочки, - прошептала я, натягивая одеяло до подбородка. Потому что в окне действительно хоть и размытый дождем, без конкретных очертаний, но смотрел на меня чей-то лик.
Только что был, и исчез. Словно не был. Словно растворился в ливне. Словно ветер отнес клочками в неведомые выси и дали, словно вместе со струями впитался в рыхлую влажную землю. Осталось только ощущение пронзительно тоскливого взгляда. Такого одинокого, какого не бывает у детей Божьих.
Пробуждение же было вполне мирным. Только обнаружилось две досадные неувязочки: первая заключалось в том, что дома я совсем одна, а вторая настаивала, что выйти в большой мир, в частности, в деревенский магазин, мне все-таки придется. И прямо сейчас. И без Лии. Причина была достаточно уважительная: с вечера в доме не осталось ни кусочка хлеба.
Выйдя из дома, я старательно оглядела мандариновое дерево, кренившееся к стене дома с наружной стороны. На нем уже вовсю сияли оранжевым любимым цветом Алекса мандаринки, но никаких признаков того, что кто-либо мог забраться по дереву к окну моей спальне, не было. Все было, как всегда. Ветви шелестели, солнце светило, горы высились.
В местном деревенском магазине было только самое необходимое, за чем-то посложнее хлеба, молока и печенюшек, нужно было спускаться в город, который курортно раскинулся у подножия горы. Впрочем, в это время «бздыхов», то есть курортников, наблюдалось совсем немного.
Мой путь как раз лежал мимо автобусной остановки. И время было самое, что ни есть неподходящее - перед самым приходом автобуса. Это несколько напрягало. И вот почему. Остановка была в деревне чем-то, вроде клуба по интересам, светского салона и культурного центра. За полчаса до прихода автобуса здесь собиралось полдеревни. Некоторые дамы приходили с детьми. На самом деле, ждали автобус с намерениями уехать на нем обычно только два-три человека из компании. Остальные просто сидели на лавочке или стояли под плотным козырьком, защищающим от яркого даже в ноябре солнца. Насколько я понимаю, какого-то определенного плана или порядка у «остановочного кружка» не было. Думаю, они просто обменивались полезной информацией.
Ещё мной было замечено, что так же совместными усилиями здесь осуществлялось воспитание пса Мухтара, который жил как раз напротив остановки во дворе затейливого домика с узорчатой верандой и резной мансардой. Мухтар был овчаркой, молодой и жизнерадостной. Компания, собравшаяся на остановке, давала псу Мухтару советы. И команды. В прошлый раз, когда мы с Лией проходили мимо, пес получал основы курса хорошего тона «Как вести себя с хулиганскими собаками». Как раз к дому, где бодро познавал основы мира всеобщий любимец Мухтар, подвалили два беспутных песьих разгильдяя весьма задорной наружности. Оба коротконогие, с закрученными колечками тугими хвостами, и веселыми мордами. Они изощренно начинали дразнить честно сторожившего свою территорию Мухтара. Когда же пес начал реагировать на хулиганов громким лаем (надо сказать делал он это с большим удовольствием), с остановки сразу многоголосьем неслись команды:
- Фу, Мухтар!
- Нельзя, Мухтар.
- Мухтар, тихо!
В общем, каждый, сидевший на остановке в ожидании автобуса, считал своим не только правом, но и долгом принять участие в наставлении Мухтара на праведный путь, не вставая с лавочки.
В этот раз ещё на подходе я поняла, что на остановке подозрительно тихо. Люди собрались, как всегда, я это видела издалека, но не было слышно голосов, и ощущение какой-то всеобщей растерянности витало в осеннем воздухе. Я подошла ближе, уже взволнованная и, наверное, от этого несколько забывшая о своей социофобии, выхватила глазами невысокую плотную черноглазую женщину неопределенного возраста в светлых трикотажных бриджах до колен и просторной футболке. На голове у черноокой жительницы Аштарака на самой макушке торчал, как задорный хохолок, перехваченный резинкой явно обесцвеченный хвост. Почему-то она больше всех остальных сразу же располагала к себе. Преодолевая дрожь в коленях и спазм в горле, я зацепилась взглядом за неё, чтобы не обращаться сразу ко всем, и громко поздоровалась.