Справедливость требует заметить, что он много выстрадал за время Дориной болезни и что его первое решение относительно дальнейшей судьбы дочери было значительно суровее того, которое он сообщил ей. Он даже упрекал себя в излишней слабости по отношению к ней, в неумении до конца выдержать характер. Честно ли он поступает, прибегая ко лжи и утайке, чтобы спасти свое имя от громкого скандала? В праве ли от избавлять дочь от должного возмездия на её ужасный грех? Не обязан-ли он открыто отречься от неё, хотя и любит ее?
Итак, он объявил дочери о своем решении отнять у неё ребенка и отдать его кому-нибудь на усыновление, ей же он милостиво разрешил остаться жить у него в доме.
Он был очень поражен и совершенно убит горем, когда ему сообщили о её побеге. Она должно быть помешалась, иначе он не мог объяснить себе её поступка. Ему казалось немыслимым, чтобы его дочь настолько утратила всякое представление о стыде, чтобы открыто объявить всему свету о своем материнстве. Он скорее бы понял, если бы она ненавидела своего ребенка, а не любила его. Да, несомненно, у неё был бред, когда она бежала из дому. Необходимо сейчас же принять меры к её розыску. Он решил не обращаться в полицию, а поручить дело частному агенту. Все было вскоре устроено и судья нетерпеливо сталь ждать результатов. Он просидел все первое января в полном одиночестве с спущенными занавесями у себя в библиотеке, погруженный в мрачную мысль. Жива ли она? Неужели все теперь узнают правду? Ему рисовалась мрачная картина: его обезумевшая дочь блуждает одна ночью по городу. Мысли о страданиях мучили его, он не столько страшился её смерти, сколько того скандала, который неминуемо тогда разразился бы, он боялся сплетен и толков людей своего круга.
День был почти на исходе, а сведений все еще не было. В восемь часов в библиотеку вошел дворецкий и нерешительно доложил, что мисс Лу желает видеть судью. Судья сердито нахмурился.
– Я уже говорил ей, сэр, что вы никого не принимаете, не она ни за что не хочет уйти, не повидавшись сперва с вами.
– Я не приму ее, – медленно проговорил судья.
Дворецкий повернулся к двери, которая быстро распахнулась и в комнату влетела Лу. Глаза её возбужденно горели, густая краска заливала её щеки.
– Мне необходимо повидаться с Дорою, – заявила она пораженному её неожиданным появлением судье. Голос её сильно дрожал, но тон был очень решителен. Она, видимо, очень волновалась, но храбро посмотрела судье прямо в глаза.
Он выслал из комнаты дворецкого и указал Лу на стул.
– Доры нет здесь, – торжественно проговорил он, невольно выдавая своим тоном и выражением осунувшегося лица овладевшую им тревогу.
– Где же она? Неужели вы не скажете мне, где она? С нею что-нибудь случилось? Разве вы не знаете, как мы любим друг друга? Вот уже шесть месяцев, как я не видела ее, а она так больна.
В комнату вошел дворецкий, подошел к судье и подал ему чью-то визитную карточку. Судья взглянул на нее и торопливо вышел из комнаты.
Через несколько минут он вернулся в библиотеку в очень взволнованном состоянии. Он закрыл за собою двери и вопросительно взглянул на Лу, как будто желая убедиться, можно-ли на нее полагаться, не выдаст-ли она его.
– Я хочу вам все рассказать, – сказал он. – Мне необходима ваша помощь. Кажется, я могу на вас положиться?
– Говорите – в чем дело?
– Она ушла вчера ночью из дому в одном капоте. Она была в бреду. Сыщик только-что сообщил мне, что сегодня ночью в воспитательный дом явилась девушка, похожая по описанию на нее, но фамилия её неизвестна администрации. Она и теперь там. Мне-бы очень хотелось, чтобы вы съездили со мною туда.
Ему необходимо было узнать, не Дора ли эта девушка, и если это окажется она, то надо тотчас увести ее домой. Его там никто не узнает, но он предпочел бы не показываться, если можно. О ребенке он ничего не сказал Лу, пусть увидит его, если только он еще не умер.
Лу ужаснулась, узнав, где находится её подруга, но ее радовало близкое свидание с Дорою и она охотно поехала с судьею в воспитательный дом на его лошадях. Они быстро промчались по Лексинтон Авеню и повернули за угол Шестьдесят восьмой улицы.
– Войдите, пожалуйста, а подожду вас в экипаже, – сказал он. – Если она там, возьмите ее с собою. Не говорите им, кто она такая. Если будут какие-нибудь затруднения, то я, конечно, сам явлюсь туда.
Она еле слышала то, что он говорил, и не успел еще экипаж остановиться, как она выскочила из него, позвонила и тотчас же скрылась за захлопнувшейся за нею дверью.
– Я желаю видеть ваших больных, – сказала она, стараясь говорить спокойно. – У нас случилось большое горе – скрылась дорогая нам особа – и вы думаем, что она, быт может, здесь. Можно мне заглянут в палаты?
Сестра тотчас же провела ее в длинную комнату, в которой рядами стояли кровати. Еще не было девяти часов и кое-где горели лампы.
– Когда она пришла сюда?
– Вчера ночью. На ней был капот. Она девушка. Ей девятнадцать лет. Она…
– Знаю. Если это та, про которую я думаю, то ее нельзя будит. Она была в ужасном состоянии, теперь она спит и этот сон может спасти ей жизнь. Вот её кровать.
Лу судорожно ухватилась за руку сестры. На кровати лежала Дора с мертвенно-бледным, изможденным лицом, а на руках у неё лежал ребенок.
– Ребенок? – прошептала Лу. – Это её собственный? Дора – моя бедная, дорогая Дора!
Сестра поспешно увела ее прочь.
– Ее ни в коем случае нельзя будить, – сказала она. – Если желаете, то можете с нею повидаться завтра утром. Но смотрите, будьте осторожнее, ей вредно волноваться.
– Когда ее можно будет взять домой?
– Завтра виднее будет, теперь же ничего не могу вам ответить.
Сраженная, убитая сделанным ею открытием, Лу, спотыкаясь, дошла до экипажа, села на свое место, и откинувшись назад, судорожно зарыдала. Прошло несколько минут, прежде чем она настолько овладела собою, чтобы передать судье слова сестры милосердия.
– И вы уверены, что это Дора, вы не ошиблись?
– Нет, нет, я не ошиблась. Ребенок её?
– Да.
– Но где же Дик?
Судья ничего не ответил ей.
– Где Дик?
– Замолчите! – хрипло проговорил судья, чуть не задыхаясь от бешенства. – Я не желаю слышат его имени.
Ужасное проклятие сорвалось с его губ.
Лу молча рыдала, судья с усилием совладал с собою. Подъезжая к дому, он медленно проговорил:
– Пожалуйста, возьмите на себя заботы о Доре и как только будет возможно, перевезите ее домой. Ребенка – его можно будет оставить так же, где он теперь.
Лу с удивлением взглянула на него.
– Что вы говорите? – спросила она, но раньше, чем он успел ответить ей, Лу вдруг сообразила истинный характер его отношений к Доре, и что она, несчастная, должна была пережит на эти шесть месяцев.
– Как вы обращались с Дорой все это время? – резко спросила она. – Ответьте мне на мой вопрос. Неужели вы думаете, что она согласится оставить там своего ребенка? Не оттого-ли она и убежала из вашего дома? Что вы ей грозили с ним сделать?
Он с удивлением взглянул на Лу. Какие она говорила странные слова. Он раскаивался, что доверил ей свою тайну. Он моментально сделался чрезвычайно холоден и сдержан, замолчал и почувствовал себя очень нехорошо в её присутствии. Лу также замолчала, теперь ей стала понятна длинная трагедия Дориных страданий, дальнейший план действий уже был готов.
– Если позволите, кучер отвезет вас домой, – сказал судья, выходя из экипажа.
– Я предпочитаю пройтись пешком.
Он протянул ей руку и захлопнул за нею дверцу.
– Прошу вас больше не беспокоиться по этому делу. Надеюсь, вы забудете то, что видели.
– Я буду у Доры утром, – спокойно сказала она и рассталась с ним.
Придя дохой, она тотчас же прошла в свою комнату. Она не могла ни с кем разговаривать сегодня вечером. Ей казалось, что утро никогда не настанет, что у неё не хватит сил перенести эту длинную, томительную ночь. Как бы ей хотелось теперь хорошенько выплакаться в объятиях Доры! Она не разбиралась в случившемся и всю ночь проворочалась в кровати, полная скорби и нежной жалости к своей подруге. Перед её глазами неотступно, как живая, стояла спящая Дора и её ребенок. Но постепенно волнение несколько улеглось и она стала серьезно обдумывать, как ей теперь поступить.