Оказавшись наконец на свободе, полковник Сошников на мгновение прикрыл глаза и судорожно перевел дух. Затем сумрачно поджал тонкие губы и стремительно зашагал по коридору. Ворвавшись к себе, в куда более скромный кабинет на одном из нижних этажей Большого дома, он, не замечая настороженных взглядов подчиненных, угрюмо плюхнулся в кресло, нервно закурил неизменное свое «Мальборо» и холодно приказал:

— Лагутина ко мне. Живо!..

Между тем, наверху, в просторном министерского вида кабинете с державным портретом, невысокий плотный человек с чеканным мужественным лицом и стальным взглядом полуприщуренных глаз не спеша подошел к окну, постоял в раздумье, глядя на занесенную мокрым снегом круглую клумбу в центре площади, на сопливо хлюпающие в киселе декабрьской оттепели бесконечные потоки машин, загадочно улыбнулся чему-то и со вздохом направился к массивному железному сейфу. Раскрыл пудовую дверь, извлек из-под груды деловых папок и бумаг архивный скоросшиватель с личным делом и, снова усевшись за стол, мясистыми пальцами отвернул его картонную обложку.

С официальной черно-белой фотографии неподвижно смотрел на него средних лет мужчина с мужественными чертами несколько грубоватого простого русского лица и твердым взглядом таких же стальных, с легкой грустью, умных глаз; на плечах его парадного кителя красовались погоны капитана.

— КатаргИн Глеб Александрович, — не спеша прочел вслух генерал. — 195.. года рождения. Уроженец Воронежской области. Беспартийный. Холост. Образование высшее, В 197.. году закончил… спецшколу офицеров ГРУ. С отличием. — Хозяин кабинета покачал седой головой. — Принимал участие в следующих операциях…

Через полчаса, с дымящейся папиросой в зубах, он уже звонил по одному из многочисленных телефонов правительственной связи.

9

— Распишитесь, — зевая сказал вернувшийся с мороза розовощекий дежурный офицер, совсем еще мальчишка, с новенькими лейтенантскими погонами. — Вот деньги. Документы об освобождении. Справки… Вернетесь по месту постоянной прописки, зайдите в райотдел милиции и там получите по ним паспорт… А вы где раньше жили? — полюбопытствовал он, от непосильной лени не в силах даже заглянуть в сопроводительные бумаги.

— Что? — вздрогнул Глеб. — А… В Москве…

Потом осторожно взял предложенную ему шариковую ручку, с обкусанным колпачком, и, помедлив, твердо расписался.

— Надо же! Везет людям… А у меня там сестра живет. Старшая, — обрадовался дежурный. — На Садово-Черногрязской. Училась в ветеринарной академии, а потом бросила и замуж выскочила… Теперь тоже москвичка. Ну, кланяйтесь первопрестольной! — сказал он на прощание и с непринужденной усмешкой добавил: — А к нам больше не попадайте…

— Да уж постараюсь… — угрюмо буркнул Глеб. Небрежною рукой сложил и сунул во внутренний карман документы, деньги и, развернувшись, зашагал к выходу. Без конвоя.

Это было основательно забытое ощущение, головокружительное и тревожное. Казалось, еще мгновение — и резкий собачий окрик лагерного вертухая вернет Глеба к реальной действительности…

Лишь когда за его спиной с ненасытным лязгом сомкнулись высокие железные ворота зоны, когда студеный сибирский ветер с размаху ударил его в грудь и пробрал до костей, только тогда Глеб наконец поверил, что все это правда, что он и в самом деле свободен, как этот неприкаянный ветер.

Год назад его привезли сюда, избитого и озверевшего от ненависти; швырнули в ледяной карцер…

Все произошло стремительно, как в крутом боевике. Бравые чекисты повязали его прямо на шикарной московской квартире, которую он тогда снимал. Вломились среди ночи. Устроили погром… Разумеется, он так просто не дался. Кому-то ребра, кому-то челюсть переломал. Откуда ему было знать, что это оперативники? А уж про заурядную подлянку с пистолетом он в суматохе даже и не подумал…

Пистолет у него действительно был. Газовый. Больше для отвода глаз, нежели по необходимости. В случае чего, он и без пушки прекрасно мог бы обойтись. Незадолго до этого Князь слинял во Францию, и таскать в кармане ствол, пусть и зарегистрированный, было уже незачем.

И вот надо же: на суде, устроенном едва ли не на следующий день и откровенно походившем на фарс, эта, в сущности, невинная игрушка внезапно превратилась в «ТТ».

Обвинение было серьезным. Мало того, что он при задержании осмелился оказать сопротивление сотрудникам ФСБ — и какое сопротивление, весь дом на ушах стоял! — так вдобавок еще угрожал им этой злополучной пушкой, которую до суда даже не видел.

Приговор последовал незамедлительно: четыре года. Эх, будь в Москве Князь — не пришлось бы Глебу сидеть в этой зарешеченной клетке со скамьей и скрежетать зубами от бешенства. Но Князь тогда уже и сам ходил по самому краю…

Помнится, в первую минуту Глеб даже подумал, что, при столь весомых обвинениях, приговор оказался исключительно мягким. Но это только в первую минуту.

Потом была пересыльная тюрьма. Вонючий, заплеванный пол «вагонзака». И пудовые сапоги вохровцев, зверски выбивавших из новоявленного з/к строптивую душу…

Нет, в зоне он устроился неплохо. В глубине души всегда был готов к такому повороту судьбы. Должно быть, это гены его раскулаченного деда. Если уж угораздило тебя родиться русским, то от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Местные урки поначалу пытались было на него наезжать. Скорее для порядка. И он для порядка окоротил их соответственно. После этого его уже никто не осмеливался тронуть. Даже самые крутые паханы предпочитали водить с Глебом тихую дружбу. Чем-то он им понравился. Не человек был — кремень.

Кстати пришлась и полученная в юности рабочая специальность. Еще сопливым пацаном Глеб работал в Воронеже на механическом заводе учеником токаря.

Запросто встал к станку, проверил заднюю бабку, специальным ключом зажал в шпиндель ржавую болванку. Сколько лет прошло — а надо же, руки все помнят…

Известие об освобождении застало его за работой. Начальник смены, вольный, подошел к нему, дружелюбно похлопал по плечу.

— Кончай работу, пролетарий! — усмехнулся он. — Тебе тут, говорят, амнистия вышла по случаю очередных выборов…

Сняв очки, Глеб смерил его презрительным взглядом.

— Да пошел ты!..

— Ну, дело твое… По мне хоть добровольно оттруби до конца срока, ха-ха. Может, почетную грамоту получишь…

Выругался и ушел.

Сердце в груди у Глеба захолонуло, дало перебой. Непослушными руками он остановил станок. Сбросил с плеч долой старый, вдрызг промасленный рабочий халат и, не выпуская из рук очки, недоверчиво зашагал в лагерную комендатуру.

Оказалось правда. Не иначе вернулся в Россию Князь и поспешил вытащить его из этой дыры. Нет, не может быть. Слишком все это походило на жестокую шутку. Шутя посадили, шутя выпускают. И, несмотря на пронзительный январский мороз, Глебу вдруг сделалось жарко…

…Он стоял на ледяном ветру, обалдевший, в полной нерешительности. Что же делать дальше? Одежонка у него было плохонькая. Куцее пальтецо на рыбьем меху. Старенький, деревенского вида, костюмчик. Все с чужого плеча. Впрочем, спасибо каптеру и за это. На ногах — валенки. На стриженой ежастой голове — новая лагерная шапка. Вещей не было никаких. Какие у заключенного вещи?

Ну, дела! Неужто и в самом деле свобода?!

Вскоре он уже шагал по заснеженным улицам небольшого сибирского городишки, куда забросила его злая судьба. Весело шагал. Ног под собою не чуял. Неказистые деревянные дома. Покосившиеся заборы. Деревянные столбы с обвисшими заиндевелыми проводами. Воронье на окостеневших деревцах. Вывески. Старенький дребезжащий автобус с белесыми окнами. Раскрасневшиеся редкие прохожие. Бабы… Все казалось Глебу прекрасным после глухой лагерной стены с колючей проволокой поверху, обшарпанных низких бараков, вышек с недремлющими часовыми…

Поднявшись на крыльцо занесенного снегом до самых окон старого деревянного дома, Глеб нетерпеливо постучал.

— Кто там? — удивленно отозвалась сквозь заливистый собачий лай хозяйка.