Внезапно, среди стоявших по правую руку в парадном строю многочисленных аппаратов правительственной связи, новеньких, с двуглавым орлом на глухом наборном диске, призывно заверещал внутренний телефон.
Человек неторопливо снял трубку.
— У аппарата!
— Товарищ генерал, — послышался в ответ почтительный голос дежурного, — вас генерал-лейтенант Свешников спрашивает, по общегородскому!
— Федор Степанович? — удивился человек. — По общегородскому, говоришь? Ну, что ж, валяй, родимый, соединяй!
Послышался короткий щелчок, и тотчас где-то вдалеке усталый одышливый голос нетерпеливо произнес:
— Михаил Васильич! Алло?! Ты меня слышишь?
Человек улыбнулся.
— Слышу Федор Степанович! Здорово, родимый…
Последовал неизменный обмен любезностями: как здоровье? сколько лет сколько зим? почему не звонишь старому другу?
— Дел, Федор Степанович, выше крыши, — продолжал улыбаться человек с сединой. — Ты уж не серчай. Я тебя, брат, частенько вспоминаю…
Поговорили о том, о сем. Про стариковское свое житье-бытье. Про детей. Про внуков. Но человек за столом сразу почувствовал, что старый друг звонил не за этим, и все сказанное было не более, чем предисловием к чему-то иному, что куда важнее обмена любезностями. И как всегда не ошибся.
— Слушай, Михаил Васильич, — с некоторой долей смущения начал стариковский голос в трубке. — Дело у меня к тебе есть.
— Дело говоришь? — притворно изумился человек за столом и настороженно сдвинул кустистые брови. — Ну, валяй, выкладывай. Ежели смогу — помогу. А ежели нет — так не обижайся на меня, дурака старого.
— Будет тебе, Михаил Васильич, не прибедняйся, — улыбчиво загудела трубка. — Сколько лет друг друга знаем, а ты все такой же. Все скромничаешь…
— Скромность украшает человека, — шутливо сказал Михаил Васильич со знаменитым кавказским акцентом и, сделавшись в одночасье серьезным, спросил: — Так чего у тебя за дело?
— Гм… Надо бы, Михаил Васильич, похлопотать за одного человечка, — нерешительно начал далекий голос.
— Кто такой? Фамилия?
— Да знаешь ты его… Полтора года назад твои орлы его загребли… Так до сих пор и сидит… Хороший человек… Лучший мой ученик… Редкий профессионал в своем деле…
— Нечего было нос в чужие дела совать, — угрюмо заметил человек за столом. — Не лазил бы туда, куда собака х… не совала, гулял бы и сейчас на свободе!
В трубке послышался глубокий вздох. Возникла напряженная пауза. Затем далекий старческий голос с неожиданной твердостью произнес:
— Слушай, Михаил Васильич, ты сам лучше меня знаешь, сколько раз я тебя выручал, пока сильный был, и что просить сдуру ни о чем не стану, тоже знаешь… Если тебе на меня плюнуть и растереть — то клади трубку и дело с концом! Извини, старого друга, что побеспокоил…
— Будет, Федор Степанович, не кипятись, — примирительно загудел человек. — Не рви сердце… — И, бросив исподлобья угрюмый взгляд на газетную фотографию, добавил со вздохом искреннего сожаления: — Человек твой, конечно, редкий профессионал, но в людях разбирается паршиво… Думать надо было, с кем связываешься! Красивой жизни, видишь ли, ему захотелось… И вообще, ежели он так тебе дорог, какого хрена ты его от своей груди оторвал?!
— Смеешься ты надо мной, что ли Михаил Васильич?! — обиделся далекий голос. — Будто не помнишь сам, что тогда и у нас, и у вас, между прочим, творилось?!
— Помню… — вздохнул человек и стиснул зубы.
— В общем так, — решительно заявила трубка. — Думай обо мне, Михаил Васильич, что хочешь, но, считай, что я не за постороннего человека, а за сына своего прошу… Ведь он мне в самом деле как сын… С Алешкой моим они вместе служили… Друзья были неразлучные… Да понимаешь ли ты, что он сына моего, Алешку, двадцать километров на своем горбу тащил, когда они под Кандагаром в засаду попали?! Сам раненый — мертвого нес…
Трубка взволнованно замолчала.
— Ладно, — после короткой паузы веско произнес человек с сединой. — Успокойся, Федор Степанович. Так и быть, попробую похлопотать за твоего человечка… Сам знаешь, три года еще у него. Так-то, родимый.
— Ты уж похлопочи, — с облегчением вздохнул далекий голос. — Уважь старика по дружбе…
— Сказал сделаю — и дело с концом! Только обещать заранее ничего не буду. Порядки нынче не чета прежним… Словом, если получится чего — сам к тебе придет и в ножки поклонится… И будет об этом! — Грузно откинувшись в кресле, человек перевел разговор на другую тему: — На дачу-то ко мне когда приедешь? Чего? А… Печень — это серьезно… Слушай, Федор Степанович, тут у меня лекаришка один знакомый есть, так может тебе того, телефончик его сосватать? Мигом на ноги поставит. Да. Ну, записывай…
Положив трубку, человек за столом посидел минуту в угрюмой задумчивости, но руки с аппарата не снял. Потом глухо кашлянул и решительно вызвал дежурного.
— Ну где там Сошников? Появился уже? Так… Ко мне его. Живо!
Спустя каких-то несколько минут массивная дверь кабинета слегка приоткрылась, и внутрь деликатно заглянул высокий, средних лет невзрачный мужчина.
— Вызывали, товарищ генерал? — устало спросил он, задержавшись в дверях.
Человек за столом цепко вскинул на вошедшего полуприщуренные стальные глаза из-под кустистых бровей и вдруг дружелюбно улыбнулся.
— А… Сошников! Ну, заходи, родимый…
Вошедший неслышно приблизился к столу той настороженной кошачьей походкой, которая отличает людей скрытных и отчасти в себе неуверенных, и, дождавшись небрежного приглашающего кивка, сел, придвинувшись поближе к столу вместе с большим кожаным креслом на колесиках.
В его манере держаться, в напряженном выражении гладко выбритого невыразительного лица с такими же невыразительными, но цепкими водянистыми глазами, сквозило странное беспокойство, совершенно неприметное для стороннего взгляда, но не для стальных глаз хозяина кабинета. Подобно хозяину, вошедший был одет в строгий цивильный костюм, который сидел на нем безупречно, если не считать слегка сбившегося на сторону модного галстука.
— Как жизнь, Аркаша? — глядя на него в упор, спросил хозяин огромного кабинета.
— Спасибо, товарищ генерал…
— Да будет тебе! Давай, брат, по-простому. Без «ваших благородие в»… Дома-то как, все в порядке?
Под стальным взглядом полуприщуренных глаз вошедший невнятно повел плечом и потупился.
— Да вроде…
Взгляд хозяина кабинета, казалось, пронизывал насквозь, и под этим слегка насмешливым взглядом вошедший чувствовал себя как уж на сковородке.
— Вот и славно. А то, брат, смотри, если помощь какая нужна, не стесняйся. Валяй ко мне, как к отцу родному… Закурим, что ли?
Человек под портретом президента неторопливо сунулся рукою в приоткрытый ящик огромного письменного стола. Одновременно и вошедший извлек из кармана пиджака пачку «Мальборо» и одноразовую зажигалку.
— Эх, молодежь… — презрительно усмехнулся хозяин кабинета. — Все то им заморское подавай. Ну, никакого патриотизма, ха-ха!
Вынув изо рта незажженную сигарету, вошедший смущенно мял ее в нервной белой руке, гладкой, как у врача или учителя.
— Родину надо любить, Сошников, Родину! — весело заявил генерал, выложив на стол резко пахнущую пачку папирос. — Да брось ты эту гадость! Давай-ка, брат, вдарим по «беломору», — не без удовольствия загудел он, протягивая подчиненному раскрытую пачку. — Забыл уж, небось, родной наш расейский самосад, а, Сошников? — Вошедший неуверенно взял папиросу, неловко смял нервными пальцами мундштук. — Давай-давай! Не стесняйся, Аркаша! — с папиросой в зубах криво усмехнулся хозяин кабинета и поднес вошедшему пыхнувшую высоким газовым пламенем дорогую настольную зажигалку. — Неровен час, пригодится…
Окутавшись клубами синеватого едкого дыма, вошедший с непривычки закашлялся.
— Вот гляжу я на тебя и думаю, — удобно откинувшись в кресле, с насмешливым прищуром прогудел генерал. — Куда вам, нынешним, с заграницей тягаться? Кишка тонка! Эх, вас бы в наше время хоть на годик-другой отправить на какой-нибудь машине времени… Узнали бы, почем фунт лиха! А то привыкли на всем готовом. Да игрушки заморские, да заграницы… Тьфу! Кишку надо закалять, Сошников! В нашем деле без стальной кишки нельзя, не то разом обделаешься, когда припечет. Так-то, родимый…