Он мазнул по ней блудливым взглядом, посветил фонариком, опять держа его в руке; и она внутренне сжалась. Что ещё ему в голову придёт? Артистки… А топорик, как на зло — там, в другой комнате, в рюкзачке. И нож там. Тут только граната в кармане.

Но, видимо, её вид никак не отвечал его представлениям о вожделеемых им «тёлках»; и он отвёл луч фонарика:

— Надо ещё искать… бабка. На-ка, посвети мне сама. Деньги ещё должны бы быть, ещё какие… ценности. Фонарик, к примеру, свечи. Я ж говорю — тут не искали толком.

Она взяла фонарик, брезгливо вытерла его от слюны Рядового о своё пальто. «Бабка»! Это он про неё, что ли?? Какая-же она «бабка»? Она привыкла считать себя если и не «молодой женщиной», то и уж ну никак не «бабкой»! Можно было бы сказать «женщина средних лет…» Хотя каких это «средних лет»? — это определение предполагало женщину довольно уже «в возрасте»… Или это одно и то же?

В общем, она ощутила какой-то укол самолюбия. Никто никогда даже в шутку, не мог назвать её бабкой; — что-что, но она всегда следила за собой! Диеты, шейпинг, личный фитнес-тренер в тренажёрном зале; качественная косметика, кремы — она знала в этом толк. Одежда — совсем не с рынка! И вдруг — «бабка»!

Она еле сдержалась, чтобы не сказать Рядовому какую-нибудь колкость в ответ; но… сдержалась. Её удержало осознание глупости ситуации: по сути бомж назвал бомжиху «бабкой», пренебрёгши ею в плане «трахать» в пользу неких «артисток», «дающих» аж на три дня за цепочку и кормёжку. И что ей теперь — возмутиться этим?? Она чуть не фыркнула.

А Рядовой, видимо, окончательно сделал вывод относительно её, и теперь, продолжая болтать и указывая ей где светить, поочерёдно называл её то по-обыкновению «вороной», то «бабкой»:

— Вот тут посвети. Выше. Ну-ка, в вазочке… ничего. За шкафчиками поглядим… в вытяжке… за батареей… правее свети, бабка, не видишь?? Вот развелось в Державе идиоток — и ведь не перемёрли, топчут землю ещё… воздух коптят. Пошли в ванную. Что? Ну и пусть насрано, что, брезгливая, что ли?.. Ворона. Должна бы привыкнуть уже, небось не олигархова дырка… ворона!

Она молчала, хотя её коробило от его эпитетов. Тут, за это время, этот вонючий бомж как бы между делом оскорбил её столько раз, сколько ей не пришлось выслушать за всю предыдущую жизнь с Олегом… и приходилось молчать. Она сказала себе — всё это не просто так. Раз у этого «Рядового» такая потребность постоянно и непрерывно кого-то унижать, — вот как сейчас её, — значит у него не всё нормально с психикой, с самоидентификацией. Что-то его съедает изнутри, какой-то комплекс — ведь только комплексы могут требовать непрерывно повышать свою значимость за счёт унижения окружающих. От этой мысли ей стало легче, хотя симпатий к Рядовому не прибавилось…

В конце концов он обыскал всю квартиру, и действительно, нашёл ещё полезное: потёртый бумажник с деньгами — старые евро и доллары, — приклеенный скотчем к наружной части дна выдвижного ящика в шкафу. Полиэтиленовый пакет с носками — обычными х/б носками, старыми стираными, целыми и в дырках, — видимо, самого этого покойника. Половину коробочки спичек в тумбочке для обуви в прихожей. Начатое туалетное мыло. Надорванный пакетик с сухой горчицей. Целый, неначатый пакет с турецкими одноразовыми бритвенными станками — шесть штук! И валяющуюся в комнате буквально под ногами поллитровую прямоугольную бутылку из-под оливкового масла, открытую — в которой, против ожидания, сохранились остатки этого самого масла. И пачку газет.

Всё это она выложил на стол в кухне, и гордо сказал Лене:

— Ну?!.. Ты поняла, как искать надо?? Видала! Добра-то сколько! Вот! Вор-рона! А ты тут — как дура: «Нету ничего, нету ничего!» Вот что значит с умом подходит к делу!

И, усевшись на табурет, принялся расшнуровывать берцы, явно с целью поменять носки на чистые, найденные — две пары из них, не очень дырявые, он сразу отложил в сторону. Пакет с остальными великодушно подтолкнул ей:

— На, приоденься. За ногами следить надо! — это самое важное. В нашем деле.

Лена не стала уточнять, какое из «дел» Рядовой считает «нашим», и с какой стати. Не иначе «битву за Державу», саркастически подумала она, и не притронулась к чужим носкам.

Рядовой же, покончив с переобуванием, поставил, перевернув, сливаться остатки масла из бутылки в найденную под мойкой поллитровую баночку (там он тоже всё тщательно обшарил; но не нашёл ничего кроме клубков сгнившей и смёрзшейся картошки).

— Видала! Масло. Загустело, конечно — но настоящее оливковое масло! — судя по запаху. И по бутылке. Вот так вот, ворона! Щас я его ещё маленько подогрею — и шустрей потечёт. Его есть можно. И — вот, в банке, светильник сделать. Умеешь, нет?.. Нет конечно — на то ты и дура-ворона. В таком Клондайке на ночь устроилась — и ничего не нашла. Эх ты!..

То ли он специально провоцировал её, то ли просто болтал в силу довлеющих над ним комплексов, требующих постоянно самоутверждаться хотя бы и в глазах случайно встреченной неопытной бомжихи, которой она, Лена, безусловно, в его глазах и являлась; но почему-то сказанное им на этот раз задело её. Оскорбления — все эти «дура» и «ворона», за малую часть из которых, случись такое, она бы моментально прервала бы любое общение с Олегом, да и с любым человеком «из той жизни», — она принимала достаточно спокойно, справедливо списывая на комплексы нового знакомого; а вот это глумливое высказывание насчёт её «личной неуспешности» задело. Да кто он такой, чтобы судить насколько она успешна или неуспешна?!

Подталкиваемая вдруг появившимся желанием показать «этому мужчинке», что она совсем не такая уж неумеха; и может приспособиться к любым обстоятельствам; и ей, несмотря ни на что, сопутствует удача, она произнесла:

— Не очень-то зазнавайтесь. Что вы тут нашли? — пустяки! Всё, что осталось. А я нашла тут действительно ценную вещь!

— Какую?? — тут же чуть не подскочил Рядовой.

— Солнечную зарядку! Висела себе на окне в той комнате, за шторой — а вы туда и неудосужились заглянуть! — наслаждаясь его реакцией, сообщила Лена.

— Ого! Нерабочая небось?? — попытался перебить степень её успеха Рядовой.

— Рабочая! На ней — вот, телефон висел; полностью заряжен! — с торжеством продемонстрировала Лена вынутый из кармана аппарат. Включила его — зажёгся экран, появилась картинка с той тёткой на фоне моря.

Глаза Рядового загорелись.

— Да, бл… Ворона — ворона, а поди ж ты! Это реально ценная вещь! Таких давно уж не делают, не у всех есть. Где она у тебя? — тащи сюда!

— Сейчас — разбежалась! — независимо произнесла Лена; и вновь пожалела, что у неё нет с собой её топорика. Действительно — какой смысл в оружии, если оно не постоянно при себе? Недаром «крысы» постоянно носили пистолеты с собой, даже за обедом… впрочем, то дело прошлое.

Но Рядовой не проявил агрессивности, а лишь законючил как маленький:

— Ну чо тыыы… Ну покажи! Интересно же. Это большой дефицит сейчас — батарейки заряжать! Можно сменять на что-нибудь очень выгодное, а лучше и не менять — себе подзаряжать; всегда со светом быть! Покажи, а?

— Не покажу! — отрезала Лена, обрадовавшись возможности посчитаться за «дуру» и за «ворону».

— Ну ладно…

Между тем Рядовой «занялся хозяйством».

Снова забравшись, встав на четвереньки, в шкафчик под мойкой, он выудил оттуда пустую, молочно-белого цвета, бутылку из-под кефира. Взял фонарик, и обернул его рефлектор полоской картона; вставил его в бутылку, включил — бутылка засветилась как белая настольная лампа, осветив кухню бледным, но вполне ясным светом. Стало удобно видеть окружающую обстановку и друг друга.

Покосившись опасливо на окно, Рядовой прикрыл импровизированный светильник от окна вырванным из упаковки куском картона.

Затем, судя по всему — Лена следила за ним, сидя напротив за кухонным столом на табурете, — занялся приготовлением ужина.

Всё у него было, не в пример Лене, продумано. Он не стал разводить костерок, а достал из рюкзака обшарпанный армейский плоский котелок; извлёк из него жестяную подставку, небольшую баночку и пластиковую бутылочку с жидкостью.