— А где, где он сам сейчас?? — перебил её Вовчик, — Этот Борис Андреевич, который Артист??

— Так ушёл же… — она пожала плечами, — Вы же его и отпустили…

— Как!.. — поразился Вовчик, — Что значит «отпустили»?? Его же не было в доме — мы там всё обыскали; и подпол тоже! Только старик этот, что за домом следил.

— Какой старик… Это же он и был…

— Он???

— Ну да… Я смотрела в окошко. Как вы уехали, он засобирался. Вышел — переоделся, взял рюкзак. И ушёл. В лес. Хотя хромал. Вы его не узнали, наверное? Он же артист… Он, когда с Мэгги, я видела… он очень разный мог быть; прямо преображался весь; а если ещё грим, борода, усы… У него с собой целая косметичка была, и коробка с париками. Я его иногда сама узнать не могла…

Она перевела дух и продолжила:

— Я сначала не выходила; думала вдруг он вернётся. Потом, через некоторое время, Альберт пришёл; и тоже хромал. Потом он тоже вышел; с мешком; — и ушёл. Тогда мы с девочками пошли вот… к вам. Не прогоняйте нас, пожалуйста!

Все молчали. В толпе кто-то тяжело вздохнул.

— Так что, — там сейчас никого нет? В доме? — уточнил Вовчик.

— Нет…

— Первая тройка — к дому старосты! — скомандовал Вовчик, — Ах да, вы же не знаете, где это. Адель, тогда лучше вы с Белкой туда. Осмотрите там всё. И будьте в доме. Вдруг вернётся. Ах, как же мы так!..

— Артист же… — пожала плечами «жена» старосты.

ЯВЛЕНИЕ

Это была неприятная новость — что староста остался жив. Честно говоря, Вовчик, чувствуя за старостой какой-то нехороший «хвост»; что-то тёмное, грязное, и, возможно, кровавое; особенно после такого подозрительного «самоубийства» Надьки, очень рассчитывал, что его убили во время атаки на Пригорок — пленные тогда ещё, вчерашним вечером, уже сказали, что Гришка погнал на штурм всех, без исключения. Надеялся, что найдут его тело в какой-нибудь окопной норе. А он видишь что! — всего-то охромел. И так ловко провёл их! И сейчас, небось, удрал уже… Это понятно, что по зимнему лесу сейчас идти не то что летом в парке прогуливаться, — но если на лыжах, да с припасами… Эх, надо было кого-нибудь на охрану оставить — да кто же знал! Думали, старик присмотрит; а он видишь… Теперь преследовать его по лесу было, конечно, бессмысленно — скоро ночь. И, главное, опасно! — терять ему нечего. Ах ты ж чёрт!..

Он ещё какое-то время, уже без всякого микрофона, отвечал на вопросы столпившихся вокруг жителей. Все видели в нём новую власть; и спешили выяснить самые животрепещущие вопросы. В первую очередь, конечно, «- …что с моим Лёнькой-то? А с Мишкой?.. А с моим?? А вот у меня двое Никоновских стояли; Федька и Богдан; там ещё их вещи остались… спальные мешки там, бельё, мыльно-рыльное… это как; можно забрать себе или как?.». и прочее.

Машинально отвечал, между делом думая, какие опять проблемы возникли. Вот всегда так! — одни проблемы решаются, другие возникают; вся жизнь так; и нет никакого покоя… Взялся — вези… И не кинешь так просто, не упятишься обратно на Пригорок, оставив всё как есть, — правильно вон Вовка говорит: место пусто не будет. Образуется опять какая-нибудь «власть» — вон, Никишина, установит; хищная и хитрая бабка, и всё семейство её такое. Да! Надо сразу объявить, что всякое тут «рабство» отменяется; мувские порядки нам не указ; что те «пеоны», кто у «хозяев» живут, опять же могут подаваться в «кандидаты в общину». Работать тоже пока «за еду». А там посмотрим. Долги все — списываются! Вон, Тамара, видно — энергичная женщина; глаза горят; не смогла её бабка Никишина, у которой она живёт, окончательно затюкать. Вот, на таких надо опираться. Или вот этот вот парень, назвавшийся «Толстым». Организовать самоуправление; самому — общий надзор и внешняя оборона…

Ааа!! Смотрите-смотрите!! Глядите! Не может быть!! — послышалось из-за бока Слонопотама; и Вовчик похолодел: опять какое-то непрогнозируемое событие!! Эти неожиданности страшнее всего! Поскольку давно он уже перестал ждать неожиданностей приятных, полезных. Но так и лучше — вот с «явлением» Вовки это было реально потрясающая неожиданность; а вообще — только ещё какая-нибудь гадость! Вроде открытия, что они, оказывается, самого старосту-то и упустили!..

Толпа опять как по команде расступилась.

Стало видно, как к конторе, на вытоптанную площадку, медленно и трудно идёт человек. На этот раз — мужчина. В старом драном бушлате с зелёными петлицами «природоохраны»; в затрёпанной меховой шапке; тяжело опираясь на самодельный костыль, сделанный из ствола деревца с развилкой.

Лицо его было донельзя измождено; глаза запали, вернее — один глаз; потому что другой скрывала повязанная наискосок тряпка. Сквозь тонкую кожу щёк, казалось, проступали зубы; чёрная короста на губах; длинная щетина или короткая бородка, неровно остриженная, видимо, ножницами.

Он шёл медленно; очевидно, что каждый шаг вызывал у него боль; лицо его кривилось. Кто это?? Откуда он взялся?..

— Это же Илья Лагутин! — произнёс кто-то в толпе, узнавая, — Которого Витька Хронов убил!

Толпа ахнула и шарахнулась в стороны. Старухи торопливо закрестились.

Вовчик сначала не понял; потом до него дошло: это был тот самый Илья Лагутин, который сначала был в хроновской дружине; и, обладая несомненно лидерскими качествами, в чём-то, очевидно, с Витькой и конфликтовал. За что тот его и посадил «в карцер», то есть в подпол, под замок.

Потом, когда случилось нападение «чёрных»; а дружина, которая и была создана именно для того, чтобы отражать такие вот нападения, и не подумала вмешаться — Илья, каким-то образом выбравшийся из-под замка, уже на Пригорке возле церкви подрался с Хроновым. И, как и следовало ожидать, прилично набил ему морду. Прямо при всех.

А затем… — опять же, как и следовало ожидать! — ночью Витька пришёл к его дому «посчитаться». Вызвал его на улицу. И, вместо «честной драки», на которую, возможно, рассчитывал Илья, выстрелил ему в лицо из травматического пистолета.

Илья после этого впал в кому; а Хронову, к тому времени уже нагло и беззастенчиво подгрёбшему под себя всю «силовую» компоненту власти в Озерье, никто и слова не рискнул сказать. Напротив — с семьёй Лагутиных стали обращаться как со скотами, — в первую очередь семья же одного из приближённых Хронова, Дени-Волка, которые были у Лагутиных «на подселении».

Потом, со временем, Илья стал поправляться. Во всяком случае стал приходить в сознание; и даже пытался вставать… Подлый Витька, всего скорее, решил, тем не менее, «довести дело до конца»; и, когда Никоновский отряд вошёл в Озерье — договорился, видимо, на «тотальную зачистку всех недовольных».

Это было ещё то зверство! — беспомощного Илью вытащили из постели, из дома; и, избив ногами, привязав за ноги к машине, потащили через деревню, к дому бывшего директора лесхоза, Петра Ивановича Степанова, к которому у Хронова тоже были счёты. Как и у старосты, кстати, который считал, что авторитет старого, удалившегося от дел ветерана, вредит его личному авторитету.

Петра Ивановича застрелили на пороге его дома; а Илью просто бросили, посчитав, что он точно уже мёртвый…

В общем-то на 90 % так и было. Но вмешалась случайность. Невестка старика «выкупила» за золотые серёжки «право» похоронить его сама. Никто не спорил — кому охота возиться с трупами? Велели за одно закопать «где-нибудь в огороде» и Илью…

А он выжил!

Здоровый организм парня чудесным образом вынес такое, от чего любой другой бы давно перестал сопротивляться. Он лишился глаза; у него была в двух местах сломана нога и несколько рёбер; он получил жестокую пневмонию, — и, несмотря ни на что; несмотря даже на то, что лечить его было, собственно, нечем, — он выжил.

Семья Степановых ютилась в маленьком домике старика на отшибе деревни; и к ним никого не подселяли — неудобно, далеко от деревни. Про них, по сути забыли. Они же по мере сил выхаживали Илью; боясь сказать что он жив даже общинским. Если бы Витька узнал, что его враг ещё дышит — без сомнения, теперь он убил бы всю семью. И они скрывали… Изредка только, пересекаясь с общинскими на базарчике, невестка Петра Ивановича просила то или иное лекарство — якобы для дочери. Ей помогали. Они знали, как переживает Адель — но пришедший в себя Илья просил не говорить ей, что он жив. Он не рассчитывал реально долго протянуть; и, любя девушку всем сердцем, не хотел, чтобы она потеряла его второй раз. Немаловажным; а пожалуй что и основным доводом было то, что он считал, что такой — еле живой, с трудом двигающийся, хромой, с выбитым глазом, — даже если выживет он будет для неё только обузой.