Алексей Михайлович, пока был молод и здоровьем крепок, мало обращал внимания на Потешную палату. Отъезжее поле, псовая, а особливо соколиная охота ему мила была. Но прошли молодые годы. Все, чем тешился в полях I и в лесах государь, не под силу ему делалось, и с каждым годом все больше и больше стал вспоминать он про утехи комнатные.
Всякое дело любя «до полного устроения и удивления», как он говорил, «доводить», царь и отцовскую скромную палату устроил великолепно.
Украшая ее, не о себе одном думал: вся семья от мала до велика в той палате веселье себе находила. Сыновья Федор и Иван, оба немощные, других утех царевичевых не знали, а царевны-дочери, затворницы вековечные, с первых осенних дней выхода в Потешную, словно праздника, дожидались.
На этот раз выходные сборы были желаннее и шумливее, чем когда-либо. Самую память о тяжелом ведовском деле стряхнуть хотелось.
Алексей Михайлович всем потешникам до единого наготове быть приказал. Немецких фокусников, бесовскими делами людей напугавших и тем же часом сгоряча из Москвы высланных, с дороги воротили.
Скрестив ножи, те немцы над деньгами, на столе положенными, их поднимали, а деньги те сами к ножу подскакивали. Бояре, как только это увидели, сразу порешили, что фокусники — чародеи и бесовскою силою добрых людей морочат.
Фокусников выслали, а прослышал про них царь, и захотелось ему забавою, еще не виданной, своих потешить.
Погоню за высланными немцами отправили.
В страхе великом, как бы чего над ними не учинили, немцы в свою страну катили. Их нагнали и назад воротили.
Фокусники с ножами первые до прихода царицы и царевен должны были искусство свое показать, но напуганные отсылкой, а тем, что их вернули, и того больше, ничего как есть не показали. Ножи скрещивали, над деньгами их поднимали, но деньги с места не трогались.
Соскучился царь, на них глядючи. Приказал фокусников из палаты вывести и наутро обратно в их землю немецкую отправить.
Раньше, чем ожидали, оповестили царицу с царевнами, что время им в Потешную идти.
Ходы-переходы, сени большие, сени малые, опять переходы, лесенки то вниз, то вверх, ступеньки, приступочки — нее тускло слюдяными фонарями освещенное. А вот и Золотая палата царицына.
Через нее в Потешную проходить надобно. Драгоценное паникадило со львом, что землю в когтях держит, не зажжено, и только кое-где по стенам золоченым шандалы светятся. Живописи на стенах, расписанных подвигами Святых жен, почти нельзя разобрать. Тускло поблескивают золотые стены и своды, и золотые занавеси на окнах, и золотые звери и птицы на поставцах.
Потешная с Золотой рядом. В сенях, что за Золотой, уже слышится тягучее пение калик.
Всех потешников, кроме слепцов, что духовные стихиры поют, и верховых богомольцев, стариков столетних, что про старину сказывают, из покоя, куда царица с царевнами войдут, вон выслали. Ушли и бояре, что вместе с царем и царевичем наследным немецких фокусников смотрели. Только двое из них остались: Артамон Сергеевич Матвеев, друг сердечный царя и сберегатель бессменный его молодой жены с детками, да еще отец Натальи Кирилловны, Кирилл Полуэктович, с царевичем хитро вырезанными из слоновой кости шахматами играет. Матвеев с царем у такого же шахматного столика присел. Возле дверей в палату, где органы стоят, по одну сторону вдоль стены сидят слепцы, калики перехожие, в белых холстинных одеждах, по другую — верховые богомольцы, все четырнадцать старцев столетних, в крашенинных кафтанах, шелковыми поясами подпоясанных.
По всей Руси изо всех певцов старины наилучших для царя собирали. Живут те старики в подклетях, под хоромами самого Алексея Михайловича. Спят они на мешках, мягкой оленьей шерстью набитых, под голову подушки гусиного пера кладут, накрываются шубами овчинными.
Любит старцев своих Алексей Михайлович. У них во дворце и баня своя отдельная, и каждый праздник царь их чаркой водки и ковшом крепкого меда жалует.
Пухлыми пальцами, туго перстнями охваченными, передвигает государь шашки резные. Слепцы тягучими голосами про Федора Тыринова поют:
Слова и напев, с самого детства привычные, говорить про свое не мешают.
— Хоромину комедийную обрядят скоро ли? — спрашивает царь у Матвеева. — Пост Филипповский подойдет, не до комедий тогда будет.
— На этих же днях, государь, все к Артаксерксову действию приготовим, — отвечает Артамон Сергеевич. — Нынче голубцом твое кресло да царевичево покрыли, для скамей новые полавочники давно приготовлены. Тайник для царицы с царевнами порасширили. Тесновато им в старом было. Стены в тайнике новым сукном-багрецом обили…
Оборвал речь свою Матвеев и с места поднялся.
Распахнулась без шума золоченая дверь, пропуская царицу с царевичем Петром, царевен, мам, боярынь и боярышен.
Распахнулась золоченая дверь, пропуская царицу с царевичем царевен, мам, боярынь и боярышен.
На шелест одежд женских, на стук каблучков высоких оборотились в сторону дверей глаза незрячие, слепцы громче песню свою повели:
Молча, чтобы не прерывать пения, одними поклонами здороваются вошедшие с теми, кто уже в палате сидит. Приветно улыбается царь своим любимым. Не выпуская из пальцев царевичевой руки, Наталья Кирилловна садится на золоченое кресло рядом с государем. Царевны рассаживаются на разгибных стульях.
— Послушай, Петрушенька, каково хорошо про Федора Тыринова слепцы поют, — наклонившись к сыну, шепчет Наталья Кирилловна. Хочется ей мальчика песней занять. — Вот змея лютого Федор убил, освободил матушку родную. Слушай, сынок!