Беклемишев сердито ответил:

— В притчи ударился? Ну так я тебе тоже одну напомню. Колеса крутились да хвалились, что через них возок катится. А тот хвалился, что поклажа на ем лежит. Лошадь ржала, что она главная — тянет возок с поклажей. И то им всем невдомек, что всем делом возчик правит.

— Ну и что?

— А то, что, как ни верти ты со своим мужицким пылом колеса, покатишься туды, куды возчик схочет. Дела решаются не вами, а теми, кто над вами!

И действительно, в эту ночь о судьбе Алексина говорилось в разных местах. В самой крепости, на воеводском подворье, сидели и шелестели своими обидами именитые горожане. Не по их именитому слову дело делалось, одолели горлодеры своей многолюдной глупостью— мыслимо ли дело тощей соломиной от басурманской грозы прикрываться? Им, горлодерам-голодранцам, терять нечего, зато лезут с радостью в омут, да еще других за собой тянут. И ведь что удумали — татарских послов разобидели, жен с детишками отняли, к воротам свою сторожу выставили, на святой иконе клясться заставили — кругом закапканили честных людей! О-о-ох! И шелестели они этак, пока купеческий голова Федор Строев не озлился:

— Сколь тута бездельно насиживать ни будем, ничаво не высидим. Нужно свово человека навстречь Ахмату выслать и свой уговор с ним ладить!

— Да-a, как же! Станет теперь Ахмат с нами говорить! — послышалось в ответ. — Мы на евонных послов наплевали, дак он наших-то похуже вымажет. А может, сам спробуешь? Кто предложит, тот и дело итожит!

И так насели на Строева, что сговорили его. Собрали на скорую руку поминки для хана и с ранними лучами солнца отправили тайком своего посланца к восточным воротам. Но не в пример прежней, мужицкая стража не дремала — перехватила беглеца и доставила осадному воеводе. Лука быстро раскусил продажную задумку и приказал в назидание всем прочим тут же сурово казнить беглеца. Едва только солнце поднялось над ближним лесом, он пожаловал на воеводское подворье и сказал в красные от бессонницы глаза Беклемишева:

— Бывает, возчик сдуру под колеса попадает. Вот оно — продолжение твоей притчи! — И к ногам бывшего воеводы упала голова Федьки Строева. — Гляди, — пригрозил он, — сам не засунь голову под колеса — живо сомнем!..

Не спали в эту ночь и в Коломенской ставке великого князя. Вечером прибыл гонец из-под Алексина и ошеломил неожиданной вестью. Долго привыкал Иван Васильевич к мысли о встрече с Ахматом под Коломной, а как только стал укрепляться в ней, сызнова все нужно переиначивать.

— Да брешет, поди, алексинский воевода, — говорили государевы советчики. — Пуганул его татарский отрядец, он и наклал со страха в штаны. Вона сколько вестей от самого Ахмата допрежде было!

— В том-то и беда, что слишком много было, — задумчиво проговорил великий князь. — За два месяца уж знали, что Ахмат под Коломну прийти собирается, а так в войсковом деле не бывает.

— А может, разделился басурманин? — подал голос князь Холмский. — Часть войска сюда послал, а сам для встречи с Казимиром к литовским землям подался?

— Может, и так, князь Данила, — сказал Иван Оболенский-Стрига. — Только тогда главный удар не с коломенского, а с другого конца надо ждать — где царь, там и сила. Значит, сыматься отседова надо и спешно к Алексину идтить!

— Легко сказать — сыматься, — взволновался князь Юрий. — Тута напрочно встали, место вызнали, пушки пристреляли, обозы подтянули. Придет завтра другая весть, в новое место будем бечь?

Поздней ночью прибыл еще один гонец — прямо из Ахматовой ставки. И по его словам выходило, что Ахмат отвернул главными силами от Коломны. Иван Васильевич велел кликнуть своего стремянного и снова выслушал его рассказ о встрече с золотоордынским царем.

— Прямо, говоришь, с-под плетей тебя вынул и к нам отослал?

— Точно так, государь, — ответил Василий. — Евонный князь Темир на это осердился: нельзя вроде бы меня отпускать, — по Ахмат велел к тебе ехать, еще и провожатых дали в дорогу.

— Выходит так, что обмануть меня восхотели? — предположил великий князь.

— А ты, государь, ровно чуял их обман, потому и конников под Серпуховом держишь, — льстиво сказал Патрикеев. — Вот их и нужно для защиты городка этого слать, авось успеют.

По душе пришлась великому князю нехитрая лесть. Ведь никто не ведал, как трудно было ему противостоять натиску братьев и других воевод, советовавших собрать сюда, под Коломну, все русские рати. Сколько сомнений испытал он, оставляя вдалеке главную ударную силу своего войска! Выходит, не обмануло его чутье, выходит, золотоордынский царь не так уж слепо верит в свою силу, коли стал прибегать к обману. «Но, значит, и далее от него такого ожидать можно: ударит в Алексин частью сил, пошлю я туда свои рати, увязнут они в сражении, а главное войско обойдет стороной и на Москву двинет? Пожалуй, самое верное сейчас — не дать Ахмату ступить на московскую землю. Будем отбивать его наскоки и рати в нужное место перетягивать». Решив про себя так, великий князь осторожно заговорил:

— Ахмат на царевича Латифа зельно злой, что он на службу к нам перешел и город в кормление получил. Потому, верно, на Алексин и двинулся. А мы, помнится, громко объявили, что город сей за собой более не числим. Так с какой руки нам теперь его защищать?

— Мало ли что объявили! — воскликнул князь Юрий. — Город Алексин испокон веков наш, и люди тама нашенские, не след нам их…

— Всех не убережешь, — вздохнул великий князь, — а в погоне за малостью можно большее упустить. Ты вот что, князь Юрья, скачи немедля в Серпухов и веди конную рать под Алексин. Но реку сами не переходите и басурман на нашу землю не пущайте. А ты, Васька, — повернулся он к стремянному, — гони в Алексин и передай тамошнему воеводе, чтоб город оставил и встал у перелазов переправу татарскую сдерживать. И я туда же вскорости подамся — промеж Ахматова и Казимирова войска нужно свой клин вбить…

Не было покоя в эту ночь и в ставке Ахмата. С вечера в ханский шатер вполз мирза Турай и рассказал о том, что оглан Латиф бежал из Алексина, а жители на сдачу города не согласились и прогнали послов.

— Как это — прогнали? — удивился Ахмат.

— Плетьми, повелитель, — уточнил Турай, — и оскорбили их.

Подробности он решил утаить, опасаясь ханского гнева.

— Приведи их ко мне! — приказал Ахмат.

Он встретил посольских у входа своего шатра и, узнав в старшем одного из участников прежних походов, укорил его:

— Почему ты жив, Кадыр, и не раздавлен тяжестью позора?

— Я должен был привезти ответ неверных, повелитель, — смиренно ответил тот, — но теперь, когда ты знаешь его, я готов умереть.

— И правильно сделаешь, ибо в противном случае запятнаешь грязью мое войско. Ты был храбрым воином, Кадыр, и в память о твоей прежней доблести я окажу тебе честь…

Ахмат выхватил саблю у ближнего стражника.

— О повелитель! — возопил Кадыр, увидя занесенный над собой клинок. — Аллах возблагодарит тебя за столь великую мило… — И его голова быстро накатилась по ковру, сияя восторженными глазами.

Ахмат бросил саблю.

— А этих оставляю вам, — небрежно указал он стражникам на посольских. Потом повернулся к Тураю — Твой тумен должен завтра переправиться на тот берег, а потом идти на Москву, расчищая путь остальному войску.

— А что делать с Алексином? — робко спросил тот.

— Он будет превращен во прах, но это не твоя забота, Турай! Завтра я сам проеду по его пыли, а потом там прогонят табуны и отары — пусть хорошо навозят это место, чтобы оно быстро заросло травой. У травы плохая память, и о городе скоро забудут… — Ахмат повернулся и ушел к себе в шатер.

И сразу же стихло все многотысячное войско, чтобы не мешать покою своего повелителя. Только на дальних окраинах продолжалась работа: пленники занимались обустроем татарского стана и готовили приступишь наряд для осады алексинской крепости.

Несколько человек, среди которых были Матвей и Семен, копали питьевой колодец для мухтасиба и его ближнего окружения. К воде подобрались далеко за полночь и, сморенные тяжкой работой, свалились замертво на краю вырытой ямы. Вскоре, однако, их разбудили ударами плетей — надсмотрщик, отыскав Матвея, приказал ему идти за собой. Его ввели в просторную и богато убранную юрту. Находившийся там мухтасиб с неожиданной проворностью подскочил к Матвею и горько проговорил: