Толпа кричала все громче и грознее. Наконец на шум вышел Федор Строев, поднял руку и выкрикнул:

— Чево орете? Татаре за смирение жизнь обещают. Не злобьте их упорством и безрассудством! Будя языки чесать!

— Ох-хо-хо! Языки наши пожалел! — закричали из толпы. — Ты свой пожалей — небось весь о татарскую задницу стер!

— Тише, люди! — гаркнул Лука. — Ну-ка послухайте про мирзу Турая, от кого послы сюда посланы и с кем они сговариваются.

Он приподнял над толпою тщедушного слепца, обернутого в драную рясу. Слепец поклонился народу и заговорил:

— Лют и коварен этот Турай, аки аспид. В прошлом годе пришел подо Мценск, загудел в свои басурманские трубля, вывел обманом многих людей в поле, а потом предал их смерти… У меня там приход был. Пришел я к нечестивцу с великим смирением и стал молить его пожалеть сирых и убогих, не брать себе на душу еще одного темного дела. «Будь по-твоему, старик, — согласился он, — только если ты заместо этого дашь свершить над собой сразу два темных дела». Не ведал я, что у него на уме. «Давай, — говорю, — верши!» Подошел тогда ко мне аспид и вынул пальцами из меня оба глаза.

— О-ох! — Толпа сделала единый выдох, а потом зашлась в суровых криках — Давай сюда посольских, мы им тоже вынем! Всю ихнюю плоть разбойную на крошки дробные разобьем!

— Так будем верить аспиду? — рявкнул Лука.

— Нет! — согласно ответил сход.

— Так будем супротив супостата насмерть стоять?

— Будем!

— Тогда разговорам конец!

И неожиданно все разом стихло. Даже из судной избы стали выглядывать — что это вдруг за тишина? Ее нарушил тонкий голос артельного Данилки:

— Наша московская артель вместе с вами противу басурман будет биться! Только пущай осадным головою Лука будет. Сами знаете, сколь проку от теперешнего воеводы!

— Верно! Пущай! Давай, Лука! — раздались голоса.

Лука поклонился народу:

— Спасибо, люди добрые, за веру! Слухайте теперь, что делать надобно…

Во время его речи на крыльце появился Беклемишев.

— Ты что это народ мутишь? — прервал он Луку. — Какие пушки? Какая смола? Зачем посад жечь? Мы порешили завтра город сдавать.

— А мы порешили его защищать! — ответил Лука. — Давай-ка ключи от амбаров и погребов — перед тобой осадный воевода!

— Ты что, сдурел?! — хмыкнул Беклемишев. — Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.

— А меня город выбрал. Ну! — Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. — Так-то оно лучше, — проговорил Лука. — Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь — голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! — обратился он к толпе. — На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим этого дела! И пусть господь благословит нас, упразднив смерть и даруя нам вечный живот. Помолимся, очистимся помыслами, укрепимся духом и приведемся к крестному целованию. Но до того — свершим общий грех и пусть он каждого из нас коснется!

Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.

— Переведи! — приказал Лука Азяму.

— Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.

Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.

— Смерть поганым! — неслось отовсюду.

Лука поднял руку.

— Мы послов не убиваем. К тому же мертвый не сможет рассказать о своем позоре. — Он повернулся к татарину, подошел ближе и плюнул ему в лицо.

— Ала! — завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.

— Соедините их вместе и привяжите, — указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебный наказания, — пусть каждый из жителей пройдет мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! — обратился он к Беклемишеву. — Теперь твой черед. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!

Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошел мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.

К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нем свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.

— Боже, взгляни с высоты и обрати свой гнев на нечестивых, творящих зло рабам твоим! — неслось над толпою. — Видишь сам, как вознес их сатана гордостью до неба. Опусти же их, господи, с высоты в бездну вовеки! И даруй нам силы одолеть окаянных! Да но рассыплемся мы во прах от их бесовского могущества!

Потом поднялся над толпой осадный воевода Лука и крикнул:

— Братья и сестры! Ныне выпала нам тяжкая беда! Так поклянемся, что превозможем ее!

— Клянемся! — ответила толпа.

— И не пожалеем в битве живота своего, осадных лютых нужд не забоимся, а друг к дружке пособивы будем!

— Клянемся!

— Оставим черноту души и зальем ее братской любовью, — вставил свое слово ветхий слепец из Мценска.

Лука громогласно повторил его призыв и прибавил:

— Но к врагам свово дела да не найдем милосердия никакова!

— Клянемся!

И вынесли из церкви образ Спаса на убрусе[62], и привели всех к крестному целованию. Потом простились друг с другом, отделили женщин, детишек, старцев и убогих, вывели их из крепости и проводили в недальнюю пещеру, где жили прежде того приезжие артельные. Завалили пещерный вход, закидали ветками и поклялись снова, что под суровыми пытками не выдадут врагу тайника.

И, свершивши все это, принялись за работу. Наполнили крепостной ров, подновили укрепления и усилили пушечный бой, выставив на стены все пушки. Распределили ратные припасы и забили часть посадского скота, потому как тесно стало в крепости от большого многолюдья. Посередине каждого городеня выложили каменки, а на них взгромоздили чаны для смолы и вара, чтобы было чем угостить незваных гостей. Всю ночь в кузнях пронзительно вжикали остримые сабли и раздавался звонкий железный перестук — ковали наконечники для стрел и лили пушечные ядра.

Вместе со всеми трудились и мужики из московской артели. Им назначили для защиты надворотную башню и часть стены, которую они сами и крепили. Башенным головой сделался артельный старшой Архип. Он распоряжался, по обыкновению, толково и рассудительно, словно готовился не к битве, а к привычной плотницкой работе. Приказал установить все пушки на нижний ярус для усиления подошвенного боя («Чтоб напрямки поганых под степами стрелить!») и наглухо заложить башенные ворота («Будут крепче супротив таранов стоять!»). Отрядил нескольких мужиков во главе с Данилкой для сколачивания длинных желобов, которые затем наполнили смолою и подвесили на веревках к вершине крепостной стены. Беклемишев всех этих действий не одобрил и побежал с жалобой к осадному воеводе:

— Не слухает меня мужичье! Ворота заложили — как нам таперя для полевого боя выходить? Пушкам стрельную даль убавили — чем басурман на подступе бить? К стенам гроба какие-сь понавесили — где такое видано? От дерьма не отмымшись, а уже в стратиги ладят, сиволапые!

Однако Лука жалобы не поддержал и сурово одернул:

— Уймись и не сбивай мужицкий пыл своими воеводскими премудростями! Помнишь сказ про лапотника, кто на турнирном ристалище всех своих поединщиков из седла турнул? А поспрошали, как у него это вышло, он и разобъяснить не смог, потому что правилов никаких битвенных не ведал. Зане и победил, что бился не по правилам. Положимся во всем на божью волю!