— Ну погоди, кобель вонючий, — гневно прошипел он, — отвертит тебе скоро царь кобелиную штуку, вместях с головой отвертит!

Ярость, охватившая его, требовала какого-то выхода, во, что делать, он не знал. В дальнем конце крепости залаяли собаки. «А вдруг это татарские передовики, — мелькнула у него мысль, — они ведь от орды на сотни верст отрываются». Он побежал на лай. По пути приостановился у восточных ворот, растолкал прикорнувшего стражника и грозно закричал в его застланные сонной одурью глаза. Залаяли в другом конце. Беклемишев рванулся туда. Вернулся он к себе перед самым рассветом, вымотанный, но успокоенный. А утром разбудили его неожиданной вестью об отъезде татарского отряда. Беклемишев даже кафтана не успел надеть, шубой прикрылся — и к Латифу.

Тому уже подали коня. Увидев воеводу, сморщил он свое помятое лицо и сказал:

— Поеду к твоему князю Ивану, а город тебе оставляю.

— Как же так?! — вскричал Беклемишев. — Тебе город не только в кормление, но и в защиту отдан!

— Не надо кричать, — зевнул Латиф; — Я не могу делать сразу два дела, потому и разделил: себе — корм, тебе — защита.

Беклемишев не нашелся что ответить на такую наглость, только заскулил:

— Сам, поди, знаешь, какие у меня силы! Чем защищаться стану?

— Я скажу Ивану, он пришлет тебе подмогу, и вдобавок вот его оставляю, — Латиф кивнул на Азяма, — с десятью воинами.

— Мне пушки нужны и огненное зелье, а у твоего Азяма ничего нет. На что он мне?! — разозлился Беклемишев.

— Я тебе и пушек пришлю, — снова зевнул Латиф. — У меня их много!

Он взгромоздился на коня, и отряд потрусил из крепости.

Беклемишев побежал к себе, поднимая пыльное облако полами шубы.

— Обхитрил, поганец, — пожаловался он жене, уже усевшейся за утренний самовар, — к великому князю подался!

— А я-то думала, он по твоему слову в путь отправился! — охнула воеводша. — Да как же ты его выпустил и под стражу не взял?

— Дак дел было ночью много, — помялся воевода.

— Это собак-то по крепости гонять? — Баба поистине была всеведущей. — Гонцов-то хоть за подмогой отрядил?

— Дак когда же?

— Ладно уж, — втянула она в себя очередное блюдце, — я сама распорядилась. Да велела еще людям именитым в судной избе собраться. Приоденься и ступай туда.

Город уже знал о приближении татар, поэтому собравшиеся смотрели на воеводу со страхом и надеждой. Но Беклемишев, по обыкновению, зашелся в бестолковом крике, пока Федор Строев, купеческий голова, не одернул его:

— Ты не суетись, воевода, а по делу давай. Для чего Ахмат к нам идет? Крамольника-царевича своего схватить. Есть тута царевич? Нету.

— Это я его отсель наладил! — вскричал Беклемишев.

— Дале пошли. Есть у нас, чем защититься от поганых? Нету! Бежать есть время? Тоже нету! Значит, осталось одно…

— Одно, только одно, — согласился Беклемишев и выжидательно посмотрел на купца.

— Откупиться! — выкрикнул Строев. — Собину свою не пожалеем, но жизни и город спасем.

— Верно! — сказал Беклемишев, но без особого пыла.

Зашумела судная изба на разные голоса:

— Много ли с города возьмешь? Тута одна голь перекатная!

— А ты своею мошной тряхни, в могилке-то деньга не нужна!

— Сам тряси, коли больше нечем!

— Наизнанку вывернемся, а сберем сколь надо!

Поднялся Лука Сухой, посадский староста, навис громадой над именитыми и придавил шум мощью своего голоса:

— Чево по-пустому время тратить? Нашли от кого откупаться — поганые и откуп возьмут, и пограбят, и жизни лишат! Али не всегда так было? Надо боронить город да за подмогой слать!

— Я уже послал, — вставил воевода.

Луку поддержал старик Лунев, голова кузнецкой слободы:

— Орда, слышно, через Оку перевозиться будет. А мы что ж? Откупимся и станем глядеть, как она на нашу землю потекеть? На другой город наедет — и тот откупится: и дойдут басурманы аж до самой Москвы и полонят всю русскую землю. А мы лежим с закрытыми глазами и радуемся? Не будет радости от такого лежания — совесть загрызеть!

Опять зашумели супротивники:

— Больно совестливые вы, посадские!

— Экие страдальцы за русскую землю нашлись!

— Им терять нечего — все одно пожгут посад, — вот и расхрабрились!

— Мы Ахмату на один щелк: проглотит и не поморщится! А они борониться удумали!

— Дак с петушиным умишком только в драку и лезти!

Лука громыхнул:

— Старик со своим умишком поширше вашего глядит! Все на защиту встанем. Баб, ребятенков, больных и убогих — укрыть, мужиков — в крепость, а посад — пожечь, чтоб никакого примета поганым не оставить.

— Пожечь! Пожечь! — обрадовался Беклемишев.

— Крепость немедля к бою готовить! — продолжил Лука. — Устроить наряд по башням и стенам, назначить башенных голов, чтоб всяк ведал свою сторону и место, ров водою пополнить, смолой запастись, чаны приготовить, зелье пушечное счесть, всех сторожевиков и окрестных людей сюда собрать и привести к крестному целованию, чтоб бились насмерть и живота не жалели. Прикажи бить в набат, воевода.

— Бить! Бить! — вскричал Беклемишев, выскочил вон из избы и сам загрохотал по тревожному билу.

В эту пору прибыл в крепость сторожевой отряд, уже имевший стычку с татарским караулом[61], а с ним — три посланца, которых отрядил в Алексин мирза Турай — начальник передового ордынского войска. Посланцев сразу же проводили в судную избу. Их старший, искривив надменностью свое выжженное солнцем лицо, заговорил решительно и властно. Азям перевел его речь:

— Оглана Латифа выдать немедленно! Город сдать! Ясак — сто рублев! Жителей вывести из крепости для пересчета. Женщин и стариков — на одну сторону, ремесленников и разных умельцев — на другую, всех прочих — посередке. Срок — завтрашний день!

Тихо стало в избе. Первым нарушил молчание купеческий голова Федор Строев:

— Гости притомились в дороге, не лучше ли сначала перекусить, а потом говорить о деле?

Азям передал предложение посольским, те с готовностью закивали — оголодали, видать, на подножном корму.

За столом Строев поднял большой золотой кубок и обратился к Азяму:

— Передай посольским, что каждый из них получит по такому кубку, полному золотых монет, если они склонят своего господина обойтись одним ясаком и не зорить крепость.

Вместо ответа старший посольский прислушался к доносившемуся с площади многоголосию. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо. Сход, уже вызнавший условия татар, шумел:

— Обманут, поганцы, город пожгут, нас порешат! Пропадем ни за грош!

— Скольки разов уже такое бывало: выведут народ с крепости — и начнут топорами, как косой косить!

— Коли уж гибнуть, так чтоб не задарма! Начинай крепость крепить! Гони татарву взашей!

Татарин, увидев гневные лица и услышав смелые крики, вернулся к столу и сказал:

— Заставьте своих людей сделать так, как было сказано. Тогда мы сохраним вам жизнь и разрешим оставить у себя три кубка с золотыми монетами!

Сказал — как плюнул. Смолкли застольники, сидят опустивши глаза: стыдно им от такого плевка — еще ответа не дали, а татарин уже все жизни и имущество себе присвоил! Не выдержал Лука Сухой, вскочил с места и протянул татарину под нос огромный, как тыква, кукиш:

— На-кось, выкуси, поганый пес, скаредная собака! Ни себе не оставим, ни тебе не дадим!

Луку схватили за руки, закричали: рушишь нам, дескать, весь сговор! А Беклемишев, давно уже искавший способ проявить воеводскую власть, насупился:

— Ступай вон с моего стола, мы в разговоре и без тебя обойдемся!

Лука ругнулся и вышел, а за ним ушли и остальные посадские. У крыльца их закидали нетерпеливыми вопросами. И вот уже по толпе поползло:

— Воевода с купцами город татарам продают!

— Жизнь себе торгуют, а платить, верно, нами будут — недаром посадских с совета выслали!

— Неча в избе клубком змеиным виться, пущай на божий свет выползают!