Уличные фонари стоят на большом расстоянии друг от друга. Дворники работают на полную мощность, но они едва справляются с натиском снежинок-монстров. Я еду потихоньку со скоростью чьей-то девяностолетней бабульки. На шоссе нет ни единой машины.

— Наполеон, всё в порядке. Я вытащу нас отсюда, обещаю. Милостивый Господь никогда бы не позволил карибской девушке, как я, погибнуть в снежном шторме и тем более на Рождество — нам не о чем беспокоиться. Эта детка будет лежать под пальмой, когда решит откинуть копыта.

Фары моей машины натыкаются на задний свет другой машины. Кажется, она стоит на обочине, но я всматриваюсь в центральную линию, чтобы убедиться, что я не еду криво. Подъезжая, мои фары освещают всю картину. Я осознаю, что это авария, и машина, сейчас находящаяся под углом в сугробе, по-видимому, перед этим врезалась в телефонный столб. Я медленно притормаживаю, чтобы припарковать машину Люси и оставляю фары направленными на место аварии, дабы видеть всё хорошо.

— Я сейчас вернусь, Наполеон. Ты в порядке? — спрашиваю я. Она скулит и дважды ударяет хвостом о дно переноски.

Я выхожу из машины прямо в снег, который намело на шоссе. Стоит такая тишина, что я чувствую себя единственным человеком во вселенной. В моём мозгу быстро появляются картинки ужастиков, типа трупов, которые превращаются в зомби или убийца, который лежит там, поджидая, пока я подойду, чтобы затем накинуться и зарезать меня. Вот почему я люблю смотреть Дракулу на Рождество. Я мягко подкрадываюсь к машине, не издавая никакого хруста.

— Есть здесь кто-нибудь? — зову я, мой голос вибрирует в тишине.

Боковая дверь водителя открыта, и я могу видеть, как кто-то завалился вперёд, будучи пристёгнутым ремнем безопасности. Я пробегаю оставшееся расстояние, мои ноги утопают в глубоком снегу, когда я достигаю сугроба. Я становлюсь на склон сугроба и дергаю дверь. Из машины выпадает бутылка водки и человек начинает скатываться в мою сторону. Это женщина. У неё светлые волосы и очки, на лбу виднеется глубокая рана, заливающая кровью её лицо. Но я всё же узнаю, кто она, и задыхаюсь от шока.

Это Джен. Жена моего поручителя Брайана из группы по созависимости. Женщина, которая делает его несчастным, и без которой он не может жить.

— Джен? — зову я. — Ты меня слышишь, Джен?

Я протягиваю руку к её шее и кладу пальцы под её ухо, пытаясь нащупать пульс. Кровь на её лице холодная и липкая на ощупь. Холод повсюду, и я начинаю бесконтрольно дрожать. Я тянусь к карману моего пальто и достаю телефон, сразу же роняя его в сугроб. Падаю на колени и начинаю копать снег, перерывая пальцами свежую снежную пудру.

— Она просто замёрзла. От алкоголя. Может у неё гипотермия, но ей станет лучше, как только мы её согреем, — говорю я себе самой.

Не могу найти свой телефон, это как поиск иголки в стоге сена. Я решаю разгребать снег с помощью ступни. Замечаю его край и вытаскиваю его, мои пальцы замёрзшие.

Стряхиваю снег со своего пальто и набираю 911.

— Что у вас случилось?

— Автомобильная авария на Истбаунд 44, пожалуйста, помогите мне!

— Сколько машин пострадало? Вы знаете свои координаты?

— Я проехала может минут пятнадцать от Поукипзи, но не знаю, насколько далеко из-за снега. Всего одна машина, грузовик. Она ранена. Пожалуйста, приезжайте!

— Оставайтесь на линии, мэм. Мы кого-нибудь пришлём. Только один человек ранен или есть и другие пассажиры в машине?

— Только она.

— Она в сознании?

— Нет, — произношу я с трудом и начинаю плакать.

— Вы умеет делать искусственное дыхание, мэм? Не могли бы вы делать ей искусственное дыхание до приезда парамедиков?

— Да, — всхлипываю я, — мне нужно положить телефон.

— Положите его динамиком вверх, если можете, мэм, тогда я смогу помочь вам.

Я кладу телефон на сидение и отодвигаю волосы Джен с её лица.

— Джен, это Белен. Пожалуйста, пожалуйста, на умирай тут со мной.

— Она дышит? Начните с компрессии грудной клетки, надавливайте на середину грудины.

— Она пристегнута ремнём безопасности. Стоит ли мне попробовать положить её на землю?

— Я не хочу, чтобы вы двигали её. Просто делайте массаж грудной клетки до приезда скорой помощи.

— Надо ли мне вдыхать воздух ей в рот?

— Нет, если есть кровь на лице, но, в конце концов, это ваш выбор.

— Её лицо покрыто кровью, — я пытаюсь говорить нормально, но все равно плачу.

— Тогда я бы не стала, просто работайте с её грудной клеткой.

Я прижимаю обе свои руки к середине груди Джен, тогда как тихая метель вокруг перерастает в бурю. Здесь, в кабине грузовика, только мы с Джен в беззвучную Рождественскую ночь, — и мы обе пытаемся вернуть к жизни её спящее сердце. Острая боль простреливает моё запястье и отдаёт в локоть с каждым новым толчком. Я толкаю её грудину так сильно, как могу ради Джен, ради Брайана, даже ради себя. Я не могу позволить Джен умереть в Рождество.

Брайан тратит каждую свободную минуту, пытаясь защитить её, и его заботы оказывается недостаточно. Я не могу подвести его. Не могу просить Брайна жить без неё. Ибо даже если специалисты и говорят, что это неправильно, или среднестатистический человек скажет, будто это болезнь, я знаю лучше кого бы то ни было, что ничего, абсолютно ничего в этой жизни, кроме Джен, не может наполнить жизнь Брайана.

Не знаю, как долго мы сидели вот так: я —сверху на её коленях, она — свесившись на бок сидения. Слёзы катятся по моему лицу, пока сгустившаяся кровь окрашивает её лицо. Я надавливаю и надавливаю, пытаясь перелить жизнь из себя в неё, пытаясь вытащить её в снежном сугробе из земли небытия.

Я даже не слышу сирену, но замечаю красные и оранжевые огни. Снег окрашивается в эти мерцающие цвета, это головокружительный штурм белой пелены, на мирное спокойствие Рождественской ночи.

Думаю, они оттаскиваю меня от неё, и ведут меня по снегу. Может они даже задают мне вопросы, но я слишком травмирована, чтобы отвечать

Они забирают Джен в машину скорой помощи, а меня и Наполеона в патрульную полицейскую машину. Сначала нас отвозят в клинику для животных, по моему настоянию, а затем в больницу. Я отвечаю на новые вопросы сонного копа и прохожу рентген локтя. Медсестра предлагает мне Рождественского печенья вместе с моим перкоцетом^[99]. Они также выписывают мне ксанекс, и я решаю взять его. На самое плохое Рождество даже эти таблетки могут стать моим лучшим подарком. Я сижу в комнате ожидания, пока они обрабатывают мои документы. Праздничная музыка пугает меня, ибо нет ничего, стоящего веселья.

Затем заходит Брайан, и я встаю, увидев его. Мой телефон разрывался с тех пор, как я нашла Джен, но я не хотела быть той, кто ему об этом скажет.

— Брайан! — зову я и думаю о том, что мне хотелось бы повернуть время вспять, когда он оборачивается. Я почти никогда не видела человека с таким разбитым выражением лица.

— Это я нашла её. Я делала ей искусственное дыхание, пока не приехала скорая. Я сделала всё, что смогла. Я попыталась спасти её.

— Я так волновался. Сидел возле телефона часами. Сегодня вечером она первый раз поехала на этом новом грузовике. И когда она не вернулась домой к Рождественскому ужину, я… — его начинают душить рыдания.

— Иди, Брайан. Я здесь, если понадоблюсь.

Он сжимает мою руку в своей морозно-ледяной. Его лицо кажется пепельным, глаза — призрачными. Ненавижу то, что причастна к этому его состоянию.

Огромный украшенный блёстками колокол, висящий над стойкой регистрации, мягко играет от дуновения тёплого воздуха из отопительной системы больницы. В углу стоит розовая Рождественская ёлка с розовыми огоньками и со сверкающими голубями в качестве украшения. Это всё выглядит как оскорбление, ибо Брайан на грани того, чтобы потерять свою жену, единственного человека, которого он знает, как любить.

Я слышу его крик. Это жуткий и ужасный звук. Звук утраты каждой минуты с Джен и всей той боли, что он чувствовал. Джен ушла, и оставила Брайана в одиночестве. Может, она пыталась сбежать от него всё это время, но всё никак не получалось, не важно, что бы не делал любой из них — будь то правильно или нет. Я баюкаю свою руку в повязке и выхожу через автоматические двери в закручивающийся вихрь снега.