И тут господин Ребюффо не выдержал. Замечание Планшона о царящей в государственном аппарате неразберихе показалось ему наиболее опасным, подрывающим общественные устои, и он счел необходимым вмешаться. Сделал он это солидно, основательно, с сердечной улыбкой, обращенной к сборщику налогов. Он убедительно показал, что налоги являются жизненной необходимостью для нации и что если граждане уклоняются от уплаты, они наносят вред собственным интересам. Имея в виду Планшона, он со всей очевидностью установил, что, например, торговля кондитерскими изделиями своим процветанием обязана строгому соблюдению налогового режима, ибо, сказал он, если бы государство не располагало достаточными средствами для материальной поддержки церкви, то церковь пришла бы в упадок и верующие не могли бы ходить по воскресеньям к мессе, а тогда кто покупал бы торт или пирожное, выходя из церкви после мессы? В заключение господин Ребюффо с похвалой отозвался об усердии скромных собирателей налога, чьими трудами обеспечивается нормальная жизнедеятельность общественного организма. Прежде чем снова сунуть в рот свою трубку, он с ласковой улыбкой сообщника взглянул на сборщика налогов. Готье-Ленуара прошиб пот, лицо его побагровело от стыда. Поддержка, пришедшая к нему от господина Ребюффо, наполнила его сердце горечью. Ему хотелось немедленно возразить, но слова протеста застряли у него в глотке: профессиональная совесть запрещала выступать против столь здравых речей, произнесенных столь образцовым налогоплательщиком.

Соседи выслушали господина Ребюффо с почтительным вниманием. Солидность этого уважаемого человека придала его словам вес, и если он никого не убедил, то, во всяком случае, никто не посмел ему возражать. Наступило примирительное молчание, и Планшон, желая показать, что выступление господина Ребюффо не пропало даром, любезно осведомился у сборщика налогов, что он желает выпить. Сборщик налогов довольно неловко отказался, что-то робко пробормотал на прощанье и удалился, ощущая на себе удивленные и доброжелательно-иронические взгляды.

Покинув площадь де ля Борнебель, на которой все еще танцевали зонтики, сборщик налогов пошел по какой-то пустынной улице. Не замечая дождя, он воскрешал в памяти мельчайшие подробности недавней сцены в кафе. Яростную ненависть, которую он испытал к господину Ребюффо, было трудно объяснить простой антипатией к этому человеку. Он смутно догадывался о существовании причин совсем иного порядка, но уважение к своим чиновничьим обязанностям еще мешало ему предаться более глубокому самоанализу. Эти причины казались ему столь угрожающими для его душевного равновесия, что он заставил себя больше о них не думать. Решив отвлечься от тревожных мыслей, он обратился к домашним заботам, однако это привело его все к той же проблеме. Мысль о собственных денежных затруднениях заставила его вспомнить о брошенной в почтовый ящик повестке, которую он получит завтра утром. Эта угроза, медленно приближающаяся к нему в ночи, была вещью довольно странной и таила в себе определенную долю иронии. Это был своего рода сюрприз, который сборщик налогов приготовил самому себе. Вместо того чтобы опускать повестку в почтовый ящик, он мог просто сунуть ее в карман — и счесть себя, таким образом, предупрежденным. Но ему захотелось дать себе эту призрачную отсрочку на одну ночь. И, шагая по темным улицам, он поймал себя на том, что в глубине души он надеется на задержку предупреждения по вине почты, будто подобная задержка, даже если она в самом деле произойдет, может что-то изменить.

Размышляя об этом, он наконец понял истинный смысл того немого возмущения, которое росло в его сердце против господина Ребюффо. Этот счастливчик, который платит налоговые взносы день в день и час в час, никогда не стал бы тешить себя подобными фальшивыми сюрпризами. Уплачивая долги немедленно, он, в отличие от большинства налогоплательщиков, не нуждался в самообмане; ему не приходилось намеренно забывать о висящей над ним угрозе платежа, и он никогда не подвергался риску, который таится в подобной забывчивости. Понятие долга (разумеется, речь идет именно о долге перед казной) было неотделимо в сознании сборщика от идеи соблазна, колебания, отсрочки, опасности. Не требуя от налогоплательщика обязательной немедленной уплаты, казна тем самым предоставляла ему право свободно распоряжаться своими доходами, давала своего рода испытательный срок, в течение которого он мог наделать глупостей, истратить деньги черт знает на что, — но мог и победить все искушения и полностью выполнить свой долг перед казной. Господин Ребюффо платил сразу и наличными — уже в силу одного этого факта он уклонялся от суровых побед над соблазнами, выполняя лишь часть своего долга. Причем самую малую, самую ничтожную часть. «Свинья! — пробормотал Готье-Ленуар. — Я и раньше это подозревал. Я всегда считал, что этот человек не выполняет своего долга». Тем временем он вышел из глухих переулков я впереди, на бульваре Вильсона (Вудро Вильсон, родился в Стентоне, штат Вирджиния, в 1856 году. Кандидат демократической партии на пост президента Соединенных Штатов, был избран в 1912 году и вторично — в 1916 году. Автор «Четырнадцати пунктов». Умер в Вашингтоне в 1924 году), уже увидел свет фонаря и в этом свете — маленький, сложенный из прессованного песчаника дом, в котором он жил.

На другое утро сборщик налогов сидел с женой за завтраком, когда почтальон принес извещение. Он развернул его и почти беззвучно произнес:

— Я получил предупреждение, что должен уплатить налоги до первого ноября.

— Предупреждение? — удивилась супруга. — Но кто ею послал?

— Сборщик налогов… В этом году я просрочил…

— Как? Ты сам себе посылаешь предупреждения? Это же глупо!

— Не понимаю, почему я не могу послать себе предупреждение. Ведь не считаешь же ты, что я должен использовать свое служебное положение. Я такой же налогоплательщик, как все.

Глаза у Готье-Ленуара гордо сверкнули, и он повторил:

— Как все.

Супруга только пожала плечами. Ей показалось, что она разгадала маневр мужа: предупреждение понадобилось ему как предлог для нотаций и призывов к экономии. Она уже приготовилась выслушать длинную проповедь на этот предмет, но, видя, что проповеди не воспоследовало, почувствовала к мужу жалость и нарушила молчание.

— Я много потратила на платья, чересчур много. Прости меня.

— Да нет же, — возразил сборщик налогов. — Ведь нужно хорошо одеваться. Твои расходы были необходимы.

Госпожа Готье-Ленуар вздохнула; тронутый ее раскаяньем, он нежно поцеловал ее и отправился на службу. Оставшись одна, супруга бросилась лихорадочно завершать начатые накануне сборы; к десяти часам утра она взобралась на окно, выходившее на бульвар Вильсона. Когда верхом на лошади показался обозный лейтенант, она прыгнула на круп коня сзади него — в одной руке у нее был чемодан, в другой картонка со шляпами, — и, пришпорив животное двумя парами пяток, счастливая чета галопом ускакала в отдаленный гарнизон, размещенный в каком-то восточном департаменте, и никто никогда не слыхал больше в Нанжикуре о госпоже Готье-Ленуар. В полдень, придя домой, сборщик налогов узнал о свершившемся из следующей записки: «Я уезжаю навсегда с тем, кто дорог моему сердцу».

Он долго плакал и в этот день, и в последующие дни, потерял сон и аппетит, стал чахнуть, и в его усталом мозгу появились весьма странные мысли. Он решил, что жену отняла у него казна, и он стал обвинять казну в том, что она наложила арест на его имущество, то бишь на его супругу, не сделав ему предварительного предупреждения. На сей предмет он послал самому себе, как представителю налоговой администрации, несколько жалоб, на каковые получил написанные своей же рукой ответы: из них следовало, что его дело изучается соответствующими инстанциями. Не удовлетворенный этими ответами и считая их просто отписками, он решил нанести самому себе визит в налоговое управление. И, вот однажды утром, около девяти часов, он явился в контору и прямо прошел в небольшую комнату, где обычно принимал налогоплательщиков, просивших об отсрочке платежа. Держа в руках шляпу, он сел на стул, предназначенный для посетителей, лицом к полированному креслу, от которого его отделял стол, и произнес такую речь: