– Мой брат?

– Не совсем… Генетический материал я видоизменила, тот человек оказался носителем мутантных генов, вызывающих заболевания, которые проявляются у потомков мужского пола. Здоровыми у него могли рождаться только дочери. Но я…

– Довольно, – сказала Онки, – хватит подробностей, я со школьных лет питаю отвращение к биологии, – она чувствовала дурноту, сердце колотилось, грудь будто перетянули ремнем, – кто он, мой «как бы брат»?

– Настоящий мужчина, – Афина Тьюри растянула губы, улыбка вышла грустной и неуклюжей, – во всяком случае, он должен был быть им, теоретически, если верить тому, что архаичная хромосома У делала мужчин более сильными, умными, решительными… А ты должна была быть, по идее, со своей архаичной хромосомой Х, более пассивной, мягкой, заботливой…

– Вы довольны результатами эксперимента, профессор? – Онки трясло.

– Он провалился, ты сама видишь, с грохотом, – Афина продолжала улыбаться, – но, отрицательный результат, как принято говорить среди ученых, тоже результат… Вы оба такие, какими вас хочет видеть нынешнее общество, вы совершаете поступки, каких это общество ожидает от вас, и без шлифовки вписываетесь в большую часть стереотипов; наплевать на гены, отличить вас от обычных женщин и мужчин на глаз нельзя; вот, ты мне ведь не можешь сказать сейчас, кто из мальчиков в Норде, был тем самым "настоящим мальчиком", экспериментальным образцом? Ты не угадаешь его, я почти уверена. И теперешняя его жизнь прекрасно соответствует представлениям о том, что такое современный мужчина, как он должен себя вести, как относиться к жизни… Если тебе всё ещё интересно, кто он…

Онки затаила дыхание.

– Его зовут Саймон. Саймон Сайгон.

Онки чувствовала себя как человек, всю жизнь проживший в комнате с бумажными стенами, на которых нарисованы горы, в тот миг, когда некто добрый разрезает стену канцелярским ножом, чтобы несчастный увидел наконец горы такими, какие они есть… Несколько минут назад она точно знала, что у неё нет матери. Всю свою жизнь она сокрушалась, что её родила корова. В течение десяти лет, проведенных в Норде, Онки систематически терпела унижения на уроках физкультуры из-за этого странного нежно-пухлого тела, не всегда позволявшего ей сдавать нормативы. По вине этой дурацкой хромосомы она не выросла выше ста семидесяти сантиметров. Спасибо, мамочка. Да будьте вы прокляты, профессор Тьюри!

Все пронзительные детские обидки и потери ополчились на Онки одномоментно; она ощутила, что ещё мгновение, и она не сможет сдержать нелогичного истерического рваного хохота сквозь слёзы…

"Саймон Сайгон – шлюхан с хромосомой великого диктатора! Это же кому скажи!"

– До свидания, профессор, – Онки удерживала своё лицо из последних сил, казалось, секунда – и маска лопнет, разойдется по швам, точно оказалась не по размеру и в течение всего разговора тянулась, трещала…

Афина Тьюри на прощание не подала руки для пожатия.

– Однажды ты сможешь простить меня, – сказала она, – не торопи себя, я всё понимаю, удачи тебе на выбранном поприще; я видела тебя бластоцистой, доченька, и мне жаль, что я не увижу тебя Президентом.

В раннем детстве, лет до семи, Онки мечтала, что когда-нибудь её мама внезапно найдется: она приедет в Норд ранним утром, пока все спят, на цыпочках подойдет к Онкиной кроватке, тихонько полюбуется на девочку, потом обнимет её, прижмет покрепче и скажет: доченька! Сколько раз маленькая Онки повторяла это слово перед сном! Каким сладким оно казалось!

Мечты порой сбываются так невпопад.

"Доченька."

Закрыв дверь, Онки почувствовала, что дрожит.

"Надо умыться. Холодной водой. Это помогает."

Зайдя в туалет, она снова уткнулась лицом в непреодолимую, как стена, правду.

Из зеркала над раковиной на Онки смотрели внимательные круглые серо-голубые глаза Афины Тьюри.

– Вставай, одевайся быстро.

Кузьма спросонок ничего не понимал, томная пелена сна ещё не спала с прекрасных глаз, обращенные к Тати, длинные ресницы слиплись. Юноша неловко сел на постели, соскольнувшее одеяло обнажило нежные смуглые плечи и узкую грудку – на ней – летящей птицей – красиво выступающие ключицы. Длинные здоровые волосы, черные, блестящие, как капроновые нити, торчали во все стороны.

Тати швырнула на постель новые бледно-голубые джинсы, белую футболку с принтом – пингвин на фоне бескрайних снегов – и дешевую бейсболку из ткани "сеточка".

– Это всё моя одежда?

– Нет, моя! – Тати выглядела встревоженной и раздражалась.

– А… лицо? – растерялся Кузьма, – Мне же нечем будет его прикрыть? Где накидка?

– Забудь об этом. Мы летим в Новую Атлантиду. Там тебе больше не понадобится эта дурацкая занавеска для носа. Там демократия, и мужчины, как женщины, ходят с открытым лицом, получают образование, могут работать и имеют избирательное право.

Кузьма встал, споткнулся об атлантийские кроссовки, привезенные для него курьером полчаса назад, выронил одеяло, которое удерживал на поясе… Секунду-другую Тати посчастливилось наблюдать, как самое грациозное и очаровательное мужское существо, какое она только видела в жизни, пытается прикрыть срам…

– Меня-то чего стесняешься, мне собственной башкой за тебя по кредиту расплачиваться, – сказала она буднично, странно блестя большими светлыми глазами.

Тати была пьяна, но Кузьма никогда не видел нетрезвых людей и не мог знать, что с нею. Он покорно выпустил из рук кончик суетливо подхваченного одеяла. Если госпожа хочет, она может глядеть на него. Хармандонский юноша не смеет ослушаться своей владелицы.

Тати откупорила и поднесла к губам офицерскую флягу. Не морщась, проглотила три суровых глотка виски.

Кузьма стол перед нею, опустив руки, порывающиеся скреститься на животе и оградить щитом хрупких пальцев от бесцеремонного взгляда его нетронутые прелести…

Тати отвела внезапно остекленевшие глаза. "Всемудрая, скажи, почему я не сдохла, не взяла в мужья Алана, не купила себе мещанский рай у моря и не зажила так, как хотела жить моя мать? На кой ляд мне понадобились эти проклятые короли?.."

Она повернулась и вышла, стукнув дверью. Кузьма принялся неловко натягивать на себя непривычную одежду – узкие брюки, футболку, кроссовки.

Он не представлял, как можно будет идти на улицу в таком наряде. Но раз ему велела госпожа…

Кузьма глянул на себя в зеркало: худенькие ноги казались ещё тоньше в зауженных штанинах, из болтающихся рукавов футболки беспомощно торчали плечики…

– Ты идешь?– Тати бесцеремонно заглянула в комнату.– Нас ждёт вертолет. Прихорашиваться – не время.

Она нетерпеливым размашистым движением распахнула дверь настежь, и Кузьма проскользнул в проем, опустив голову.

На вертолетной площадке стояло несколько девушек. Увидев их, юноша остановился. Он настолько привык покрывать лицо, что ему мучительно стыдно было появиться на людях без традиционной накидки. Он физически чувствовал на себе липкие женские взгляды.

– Я не могу! – взмолился он, обращаясь к своей белокурой владычице. – Я не должен появляться перед ними без головного убора… Они же… Разве вам самой приятно, что на меня смотрят другие, ведь я вам принадлежу…

Тати повернулась; во взгляде её читались бесконечная усталость и отчаяние.

– Да и хрен с ними. Пусть смотрят. Дыры не протрут. – объявила она и снова сделала три хороших глотка из фляги, – Эх, черти насадили на вилы… Теперь ни вздохнуть, ни перднуть…

Последнюю фразу не мог слышать никто, Тати прошептала её фляге, точно самой понятливой собеседнице. Одной Всеблагой ведомо, сколько ей пришлось пережить неудобных моментов, прежде чем обеспечить секретный вылет вертолетом из небольшого поселка в горах. Она обещала людям денег, которых не имела, она клялась добрым именем, слава которого уже порядком потускнела. Поставив на карту больше, чем у неё было, Тати чувствовала себя как человек, стоящий на краю обрыва и глядящий, как под откос уходит его жизнь – поезд, в котором осталось все, что он считал важным для себя, и из которого он чудом успел выпрыгнуть…