V

Скоро две недели, что я здесь, и все еще не успел осмотреть всех достопамятностей столицы Льва Галицкого. Город чрезвычайно красив и отлично вымощен, как все Австрийские города. Улицы, большею частью, прямые и недурные. Архитектура домов изредка напоминает краковскую, то есть, стены идут не по отвесу, а откосом, отчего каждый дом напоминает собою крепость и свидетельствует не то о неуверенности архитектора, не то о намерении сохранить дом для потомства на веки вечные. Много фонтанов и много статуй на улицах; великолепный бульвар (вал) проходит по середине города; красивые площади (рынки) и порядочные отели. Вывески все по-польски, изредка по-еврейски и по-немецки; польский язык и польский говор всюду так преобладают, что проезжий может и не догадаться, что он не в Польше. Даже чернорабочие в городе – поляки, даже села кругом Львова – мазурские: прежнее правительство нарочно населяло мазурами окрестности города, чтоб распространить и язык, и веру господствовавшего в Речи Посполитой племени. Костёлы очень хороши. Большею частью стоят они на местах русских православных и униатских церквей; им же досталась и большая часть русских церковных имуществ. Осмотрел я большую часть здешних русских (униатских) церквей – все невелики и все бедны; во всех слышится одна и та же жалоба на невозможность хоть немножко исправить обряд и на отсутствие всякой моральной и материальной поддержки со стороны правительства. Из России тоже ничем их не поддерживают, по нашей робости и застенчивости которой ни у одного народа и ни у одного правительства на свете нет. Пруссия открыто помогает кирхам и обществам немцев-протестантов в Венгрии; Франция и Австрия явно поддерживают католиков в Турции – одни мы церемонимся и трусим, потому что не освободились еще от немецкого формализма, мертвящего всяку душу живу, потому что... да мало ли найдется всяких “потому что!”

Есть здесь у русских ставропигийская лавра Успения Пресвятой Богородицы, древность которой восходить к XIII веку. При ней замечательно братство в защиту от полонизации, существующее до сих пор, типография, книжная лавка. Лавра делает все, что может, для поддержания Руси: книги издает, ученые журналы, месяцесловы; словом, все делает, на что только средств хватает. К братству ставропигийскому принадлежит почти каждый порядочный русский в Галичини: это я заключаю из “Альбума” протокола братства с древнейших времен и поныне. “Альбум” этот чрезвычайно любопытен в пояснении, откуда взялась наша гражданская печать и почерк прошлого века. Говорят, что Петр Великий гражданскую печать выдумал, а оказывается, он, просто-напросто, заимствовал ее у галичан и прочих малорусов, которые употребляли ее еще в XVI веке. Заголовки многих грамот и статутов, виденные мною в Ставропигии, начерчены чисто нашими гражданскими буквами, а текст, писанный в XVI веке – очевидный прототип нашей скорописи и наших прописей елисаветинских и екатерининских времен. Малорусы, которые столько содействовали нашему просвещению со времен Никона, переделали нашу старую азбуку и скоропись на свой лад – и к счастью, переделали хорошо; их почерк действительно был четче и проще нашего.

Видел я в ризнице старые евангелия. Два из них виленские издания 1644, оба в серебряных позолоченных окладах. Надпись на первом из них гласить: “Арсений Желибовский милостью Божьею, епископ львовский, галицкий и каменец-подольскиий, сие евангелие тщатемь и иждивением соделати и окрасити повеле, лета Господня 1647 месяца мая 11-го дня, благополучне в то время царствующу всесветлому королю Владиславу IV за патриархи (sic) константинопольскаго Иоаникия, престол же святыя митрополия киевския содержащу Селивестру Косову”. На переплете распятие; крест русский, осьмиконечный. У Спасителя руки простерты, как всегда у русских; под крестом купель; Самсон, Мария, Иосиф. Тут же орудия казни, которые обыкновенно сопровождают русский крест, и которые, говорят, недавно запретили писать на крестах, ставимых по дорогах, в нашем юго-западном крае, предполагая, что эти орудия казни занесены к нам католичеством. Защищать церковь от раскола и от латинства надо чрезвычайно осторожно! с плевелами можно и пшеницу повыдергать... На обороте моление о чаше. Работа, очевидно, не русская, но условия русской живописи сохранены. Другое евангелие того же издания: “съи тетроеvль (тетраевангель) сътвори и окова Драгна и внук ея Иле Камараш; и да е в митрополие о Сучави”. На обороте собор пресвятой Богородицы, св. Феодор, Димитрий, Георгий, Онуфрий, Прокоп. Переплет обоих этих евангелий сплошной по-старому. Третье евангелие, печатанное в Москве при патриархе Иоакиме, переплетено уже по-новому: пять икон на бархатном поле.

В канцелярии Ставропигии висят портреты неизвестных русских, снятые с гробов XVI века. Мужчины с чубами я с усами, женщины в брызжатых чепцах; только одна простоволосая, должно быть девушка, и, судя по портрету, замечательная красавица. Есть еще портрет старой монахини, в каптыре без клобука. Имена этих людей неизвестны. Портрет Зубрицкого висит там же: великого галицкого историка уже нет на свете – он умер глубоко оскорбленный нашею старою цензурою, которая за весь его многолетний труд в пользу русской науки и за всю его преданность России – не пропускала его истории Галичины, потому только – о доброе старое время! – что в истории этой он не признал Владимира Святого богатырем, чем его ни былины народные не признают, и чем его никто не считает. Нельзя же, в самом деле, требовать от каждого святого всех мирских совершенств: очень вероятно, что св. Борис не был писателем, а св. Глеб не знал химии – все это не лишает их права на наше поклонение им и нисколько не колеблет веры в них. Вот эта фраза покойного Зубрицкого, которая так возмутила покойную цензуру: “Замечаем недостаток доблестных качеств в характере Владимира. Мы поклоняемся ти, святый Богоугодниче Владимире, славословим тебя, как крестителя и просветителя русскаго народа, озарившего нас светом истиной виры, молим тя быть ныне и присно заступником русского племени и русской державы, но богатырем славить тебя нам невозможно”. И из-за этих фраз, на которые ни один читатель и внимания бы не обратил, ученое сочинение, плод долгих и серьёзных исследований, не попадало в Россию, а прочие галицкие ученые руки опустили и не стали приниматься за большие работы, потому что Россия не может быть надежным сбытом для их произведений... Я видел у них множество сочинений, совершенно готовых к печати, но они боятся приступать к издержкам, потому что не уверены в возможности сбыта. Немцы их жмут, евреи грабят, поляки гонят; все мало – надо нам было показать, что и наша копейка не щербата! Теперь, разумеется, времена другие, но не мешает приводить иногда себе на память это недавно прошедшее, чтоб вперед избегать тех же самых ошибок.

Церковь построена в конце XVI века, но внутренность ее сильно переделана; иконостас почти вовсе без икон, старые иконы подновлены так, что ничего и сказать нельзя о них. Самое любопытное – купол, в котором помещены два молдавские герба, польский и московский, потому что молдавские воеводы и царь Федор Иоаннович жертвовали на устройство этой церкви. Над московским гербом, над щитом, что по середине орла, где теперь пишется императорская корона, поставлен крест – осьмиконечный символ русской церкви. Другие гербы не удостоены этой почести. Вот вам и голос старых веков, как русские граждане Речи Посполитой смотрели на свои отношения к Москве, от которой были отчуждены и в церковном, и политическом отношениях! Опять выходит, что слияние русских племен воедино никак нельзя считать интригою московских бояр и петербургских министров, и что Польша должна была пасть, потому что стояла на дороге к этому слиянию, потому что она противоречила историческому инстинкту масс. Еще одну вещь я заметил – это старинный рукомойник в ризнице, на манер наших тульских, с висячим краном, который надо толкнуть внутрь, чтоб вода потекла. Откуда завелись эти рукомойники у нас? их, кроме России, да, кажется, еще Польши нигде не видать: прочие славяне о них, как и о самоварах, понятия не имеют...