— Забыл, как трава пахнет. А пахнет она нашим детством, Никита.

Знал брата Никита, как себя знал. Поэтому спросил:

— Что случилось?

Всеволод нежно погладил траву ладонью, на ощупь оторвал от земли лист подорожника и, дырявя его зубами, ответил невнятно:

— Сегодня меня Сырцов теребил.

— Насчет меня? — догадался Никита.

— Насчет тебя. Он хочет встретиться с тобой.

— Нет, — мгновенно высказался Никита.

— Зачем так вот сразу, Никита? Он довольно толково объяснил, что, если ничего не предпринимать, нам с тобой, братик, будет полный абзац.

— Что-то предпринимать — это мне сдать всех?

— Никаких предварительных условий. Он просто хочет поговорить с тобой.

— Ха! — выдохнул частицу полусмеха Никита. — Простой Сырцов просто хочет просто поговорить со мной. Простак Сырцов! Прелестная картинка! Святая простота! Он, как та бабуля, с удовольствием подкидывает дровишки в костер, на котором меня будут зажаривать!

— Ты — не Джордано Бруно, дорогой мой братец! — Всеволод начинал злиться.

— Не Бруно, — согласился Никита. — Но и не дурак.

— Ты в крови, Никита? — тихо спросил Всеволод. Не смотрел он на брата, что там в темноте увидишь! Никита подтянул колени к подбородку, обнял их руками и с трудом ответил вопросом на страшный вопрос:

— Тебе это обязательно надо знать?

— Значит, в крови, — горестно понял Всеволод. — Доказуемо?

— Хрен кто что-нибудь может доказать! — хамски прокричал Никита.

— Тогда забудь, забудь об этом, Ника! Ты никого не убивал!

— Следствие закончено — забудьте! — вспомнил название итальянского фильма Никита.

— Следствие не закончено. Оно еще и не начиналось. И надо сделать так, чтобы оно и не началось. Во всяком случае, по делу, которое ты должен забыть.

— Ты посоветовал, и я забыл? А если мне это снится каждую ночь?

— Напивайся на сон грядущий.

— Севка, Севка! — Никита ударился лбом о колени. — Почему все так?

— Потому что ты связался с подлой сукой, — просто ответил Всеволод.

— Помолчи, а? — беспомощно попросил Никита.

— Я, идиот, слишком долго молчал. А надо было криком кричать. Она сломала тебя, она превратила тебя в ничто!

— Я люблю ее, Сева.

— Она — безжалостная развратная гадина!

— Я знаю, Сева.

Сева сердцем понял, что брат заплакал. Он потянулся к нему, сел рядом, обнял за плечи и утешил, как маленького:

— Все будет хорошо, Ника, все будет хорошо.

Никита мокрым носом потерся о его плечо и не поверил, что все будет хорошо:

— Я пропал, Сева.

— Ты не пропал, пока я рядом, — Всеволоду хотелось защитить родного человека, спрятать его ото всех. Он был сейчас старшим братом. Истинно. И Никита ощущал это. Он прижался к брату и по-детски попросил спасительного совета:

— Что мне делать, Сева?

— Завтра ты пойдешь на встречу с Сырцовым.

— Не пойду.

— Пойдешь, пойдешь. И будешь делать так, как он скажет.

— Он ничего не скажет, Сева.

— Это еще почему?

— Он — покойник, Сева.

— Он живее нас с тобой, дорогой братец.

— Это сегодня, Сева. А завтра…

— Что завтра? Что будет завтра? — быстро заговорил Всеволод. Он схватил Никиту обеими руками за голову и все заглядывал, заглядывал ему в глаза: — Ты его должен убить, да?

— Я не буду его убивать, — твердо сказал Никита.

— Его убьют другие, — приделал окончание к Никитиной фразе Всеволод. — Хрен они его убьют, Ника. Так ты встретишься с ним?

— Не знаю, ничего не знаю, Сева.

— Ты выжидаешь. Чего?

— Мне пора, Сева, — решил закончить разговор Никита.

— В Светланину койку? — поинтересовался старший брат, уже не чувствовавший себя старшим братом.

— Хотя бы, — холодно откликнулся Никита и встал. Поднялся и Всеволод. Напористо и жестко заявил:

— Завтра я опять буду ждать тебя здесь.

— Ну что ты мне душу мотаешь! — криком простонал Никита и зашагал к воде, к спасительной моторной лодке, которая могла отделить его от брата. Напрягшись, толкнул нос — посудина соскользнула в воду, он ловко прыгнул в нее.

— Я буду мотать тебе душу, — пообещал Всеволод.

Мотор чихнул и заработал. Перекрикивая его, Никита произнес последнее:

— Наташку за меня поцелуй!

54

Коридоры эти были ему знакомы, а люди, встречавшиеся в этих коридорах, — нет. Казарян вернулся словно в прошлое, населенное настоящим и будущим. Он не сразу поднялся в святая святых — приемную Самого, куда его настойчиво позвали. Он гулял по этажам, вспоминая, как был молодым.

Пора и честь знать: опаздывал ровно на задуманные пятнадцать минут.

Порученец — молодой, интеллигентный или интеллигентно выглядевший оттого, что в хороших очках — встретил его малоодобрительно. Поздоровавшись как положено, заметил с наигранной индифферентностью:

— Не знаю уж как и быть. К сожалению, вы опоздали на двадцать минут.

— Тогда я пойду?! — страшно обрадовался Казарян.

Урока пожилому нахалу не получилось. Порученец замер в легко обнаруживаемом недоумении. Сказать, чтобы ждал, — имеет полное право обидеться и действительно уйти. Разрешить тотчас навестить начальство — признать никчемность своего замечания, потерять лицо и, если по-простому, кругом обосраться.

Спас порученца отец-командир. Открылась дверь шкафа-предбанника, и седой генерал задушевно поприветствовал сивого, с малой, но заметной плешью посетителя:

— Рад, рад видеть тебя, Роман Суренович!

— А я уж как рад, и словами не передать! — излишне горячо откликнулся Казарян. Сам подозрительно посмотрел на него, вздохнул и буднично предложил:

— Заходи.

— Гостем буду? — тотчас поинтересовался Казарян.

Уселись за заседательский стол, напротив друг друга.

Поулыбались неопределенно. Генерал начал как положено:

— Как драгоценное здоровье нашего народного артиста? Кстати, ты нашу поздравительную телеграмму получил?

— Телеграмму получил, здоровье — замечательное, — отрапортовал Казарян и сей же момент взял быка за рога: — На кой хрен я тебе понадобился, Валерий?

— Хочу тебе парочку вопросов задать, Суреныч.

— Мог бы и по телефону.

— Не мог.

— Ну, не мог, значит, не мог, — простил генерала Казарян, поморгал, демонстрируя мыслительный процесс и поделился результатом процесса: — Тебя, надо полагать, Валерием в честь Чкалова нарекли. Так, значит, в будущем году тебе шестьдесят. Пересиживаешь, голубок, пересиживаешь. Пора и молодым бровку уступать.

— Это вашему дружку Леньке Махову, что ли? — обиженно посопев, понял генерал.

— А что, разве плох? Умный, красивый, лихой. И без видимого пуза, — Казарян осуждающе посмотрел на форменный генеральский галстук, лежащий на рубашечном взгорье.

Сам допер, что коварный армянин заводил его нарочно. В связи с чем показал прекрасные искусственные зубы, очаровательно улыбаясь, и, дав время Казаряну налюбоваться своей приветливой обходительностью, служебно посерьезнел:

— К делам, к делам, Роман Суренович.

— К вашим, к вашим услугам, Валерий Дмитриевич.

Не принял во внимание наглую пародийность в удвоении слов деловой и энергичный руководитель столичного масштаба. Только слегка нахмурил брови. Не от обиды, нет, от серьезности предстоящего разговора.

— Вчера случилась беда с вашим автомобилем…

— Это не беда. Беда может случиться только со мной.

— Ну, не беда, — поспешно согласился генерал, — пусть неприятность. И, насколько мне известно, во второй раз за одну неделю. В первый раз неизвестный преступник произвел пять выстрелов, как вы утверждаете, в вашего сына, находившегося в автомобиле…

— Это не я утверждаю, это он утверждает, мой сын Армен, — поправил генерала Казарян. — Меня там не было.

— А может быть, и вашего сына Армена там не было?

— Я на допросе? — задал встречный вопрос Казарян.

— Зачем же так, Роман Суренович!

— Ты со мной на «вы» перешел. Следовательно, пишешь разговор.