Вернуть бы велосипед беспечному владельцу, но те, что в городе, наверняка слышали перестрелку и скоро здесь будут. И ему ой как не помешают делать ноги велосипедные колеса. Сырцов крутил и крутил педали.

Часа через два добравшись до крупной автомобильной магистрали, он тщательно припрятал велосипед в густом кустарнике и позволил себе отдохнуть минут сорок. Ровно до семи, когда по трассе уже пошел грузовой транспорт.

Пешочком Сырцов километра полтора-два топал до автобусной остановки. Автобуса, ясное дело, ждать не приходилось, но человек, голосующий у остановки, не вызывает у шоферюг особых подозрений.

Ему повезло. Всего с одной пересадкой двумя трайлерами он добрался до Ярославля к полудню. Не проявляя туристских устремлений, пренебрег историческим центром спавшего города и прибыл к автовокзалу. Поев в одной из неряшливых обжорок, долго прогуливался по обширной площади. Нашел наконец то, что надо: на ветровом стекле частной «шестерки» была прилеплена бумажка с жирным призывом: «На Ростов!» Бедолага, видимо, рвался домой и так хотел заработать, что не удержался от восклицательного знака.

Сырцов, чтобы не вызывать подозрений, торговался с творцом агрессивного восклицания, как на одесском привозе. Сторговались и поехали. Под мерное журчание водителя о тяжкой судьбе торговца-посредника (в багажнике «жигуленка» и на заднем сиденье помещались картонные ящики с сигаретами) Сырцов незаметно продремал полтора часа.

А вот по Ростову он походил, погулял, посмотрел — время было. Зашел на почту, отправил перевод начальнику спортбазы с однострочным письменным посланием: «Спасибо за велосипед». Отправил без опаски, ибо знал: ныне почтовые отправления в любую точку страны лениво бредут не менее пяти суток.

В семнадцать пятнадцать Сырцов уже сидел в кабине «ЗИЛа», с водителем которого он договорился на выезде из Ростова. Русские люди — забавные люди. Особенно шоферы, путающие друг друга кошмарными рассказами о нападениях на них, но без раздумий сажающие рядом с собой любого, кто покажет соответствующую купюру. Сырцов показал, и водитель распахнул дверцу человеку с пистолетом под кожаной курткой. Всю дорогу говорили о бабах, а на подъезде к Угличу — о пьянке. Ошалевший от двухдневного поста водитель до того изжаждался, что не вытерпел: у первой же палатки остановился и приобрел литрового «Белого орла». Щедрый Сырцов возместил убытки и для приличия принял сотку вместе с шофером на автомобильной стоянке.

Было восемь часов вечера, когда он опять спустился к Волге. Бешеный день кончался. Сырцов смотрел на воду, которая льстивым тихим плеском подлизывалась к нему, закрывал глаза, утомленные бегавшими по водному зеркалу бликами от низкого солнца, вновь открывал их, чтобы увидеть и оценить свою отдаленность от опасной суеты. Солнце, не торопясь, пряталось за высокий берег. Бешеный день кончался. А впереди — бешеная ночь.

Звериная зрительная память воспроизвела табличку на азербайджанской едальне. Время закрытия — двадцать два ноль-ноль. К двадцати двум Сырцов удобно устроился на противоположной от едальни стороне улицы и стал ждать. Ждать на скамеечке под естественной крышей из ветвей отцветшей уже сирени было чрезвычайно удобно. Так удобно, что существовала опасность незаметно задремать. Завидуя самому себе, Сырцов вспомнил, как хорошо было коротать топтунское время вместе с дымящейся сигаретой, дым которой ел глаза и не позволял спать. А без курева трудно. Но воспоминания о сигарете и жгучее желание сделать затяжку острого и ароматного дыма после двухгодичного перерыва отряхнули его от дремы.

Было видно, как в заведении после закрытия велась уборка. Две буфетчицы (одна из них — Алла) укладывали стулья вверх ножками на столы, а уборщица бодро протирала пол. Нельзя сказать, чтобы очень старались, но марафет слегка навели. В зал вышел Рашид и долго шевелил губами, после чего все четверо исчезли в подсобке.

Первыми вышли через полчаса буфетчица (не Алла) и уборщица, явно в легком и жизнерадостном подпитии. Минут через пять появились Рашид и Алла. Рашид повозился недолго у дверей, разбираясь с сигнализацией и замком. Потом посмеялись и пошли нешумной вечерней улицей. Слава Богу, пешком.

Вести их по такой улице — одно удовольствие. В сумерках под ветвями разросшихся на угличской воле деревьев главное — не топать и не кряхтеть звучно, остальное приложится.

Свернули направо в совсем уж деревенский проулок. Их дом оказался вторым от угла. Именно их, даже скорее его, потому что Рашид большим ключом открыл большой замок на калитке. И, если быть точнее, и не дом, а два. Рядом с добротным, в три окошка по фасаду, привычно бревенчатым среднероссийским домиком возводился из белого кирпича кавказский особняк с террасами и аркадами. Правда, сейчас не строили — поздно.

По-летнему стремительно темнело. В среднероссийском домишке зажегся свет. Наверное, пора. Сырцов потрогал калитку — заперта на внутренний замок. Прошелся вдоль забора и в конце участка перемахнул через штакетник. Делов-то.

Только бы дверь была открыта. Не хотелось осложнений, не хотелось лезть через боковое окошко, шума не хотелось. Сырцов неслышно поднялся на крыльцо и тронул дверь. Было открыто.

Рашид и Алла сидели в завешенной и застеленной коврами комнате и мирно смотрели телевизор, на экране которого с визгом, почему-то именуемым пением, резвилась Ирина Аллегрова. Сырцов, стоявший в дверном проеме, недолго вместе с хозяевами посмотрел на известную певицу, вздохнул и сказал:

— Добрый вечер, дорогие мои.

Алла обернулась, увидела громадного мужика и, прижав ладони к щекам, не то простонала, не то проплакала:

— Ой, мамочки! — и стала тонко неумолчно подвывать.

Рашид вскочил, увидев Сырцова — узнал, увидел пистолет — все понял, спросил безнадежно и хрипло:

— Что тебе надо, дорогой?

Сырцов вспомнил, что и он назвал их дорогими. В связи с этим спел:

— Про гроб не надо, — нашел в себе силы пошутить Рашид.

— Не надо, так не надо, — легко согласился Сырцов и решил: — Тогда сразу к делу. Быстренько упакуй женушку, а?

— Как упаковать? — испугался непонятного Рашид.

— Свяжи, свяжи ее и рот залепи. Понятно?

— Я не хочу! — завопила Алла.

— Слышишь? — обратился Сырцов к разумному Рашиду. — Орет! А мне с тобой спокойно и обстоятельно поговорить надо. Так что действуй.

— Как я ее свяжу? Чем?

Сырцов швырнул левой рукой на трехспальную тахту полотенца, прихваченные им на кухне по пути сюда.

— Сначала ноги, а потом руки за спиной и потуже. Я проверю.

— Не хочу! — опять завопила несерьезная бабенка.

— Потерпи, Аллочка, потерпи, — умолял Рашид, уже приступивший к операции. Он уложил, как уже укладывал не раз и не пять, Аллу на тахту и добросовестно вязал ее. Связал, поднял глаза на Сырцова. — Все?

— Рот бы ей, конечно, залепить… — размышлял Сырцов, — ну да ладно. Только скажи ей, чтобы больше не орала.

— Лялечка, не кричи, пожалуйста, да? — просил Рашид. — А то он нас с тобой пристрелит. А так, может, и поживем еще, да?

— Правильно объясняешь, — похвалил его Сырцов. — Жаль, что дамского подтверждения не слышу. Будешь молчать, Аллуся?

— Да, — сказала Аллуся и заплакала беззвучно и горько.

— Положи ее на пол и в ковер закатай, — отдал следующее приказание Сырцов.

— Может, не надо? — робко возразил Рашид.

— Надо, — безапелляционно решил Сырцов. — Действуй.

Рашид действовал, а он придирчиво наблюдал за его действиями. Когда Алла оказалась в трехметровой трубе, Сырцов напомнил:

— А теперь перевяжи, — и кинул Рашиду кашемировую шаль, служившую тахте покрывалом. Рашид исполнял приказы как робот. Перевязал трубу и спросил, ожидая очередных указаний: