Руслана мы больше не видели с того момента, как матросы катера перегрузили его к себе на борт. Я искренне верю, что Руслан сейчас живёт где-нибудь в своей Чечне и строит хорошие красивые дома, хотя там, говорят,по-прежнему стреляют.

Две недели на Барбадосе пролетели, как один день. Мы привели корвет в порядок, нам помогали все братья-яхтсмены, кто был рядом. Купили новую аппаратуру, паруса... Ну, во-первых, мы получили солидную страховку. А во-вторых, ещё был некий странного вида парень по имени Артур, с кучей денег, который оказывал нам помощь даже там, где не надо. Подозреваю, что его подослала Вивьен Руж. Кстати, рубку мы решили не менять, и вы можете увидеть снаружи заплатки – когда-то это были дырки от пуль...

Что потом? А потом мы подняли паруса и пошли в район точки, которую сохраняли в памяти приёмника GPS под именем «О.С.». Поскольку сам приёмник был угроблен в том морском бою, нам пришлось мучительно вспоминать все наши курсы и галсы в обратном порядке. Понятно, что ни о какой точности речь не шла, однако мы пытались. Две недели кряду мы тщетно утюжили океан, раза три нам попадались большие полицейские катера... Увы. «Купол» мы так и не нашли. Оно и немудрено: на него ведь надо буквально в упор наткнуться...

И лишь потом мы, наконец, добрались до Клифтона и справили — пусть с солидным опозданием — день рождения Хосе. Говорят, что раньше нельзя, а позже — можно. Рассказали о своих приключениях — опустив, разумеется, некоторые детали. Хосе, в свою очередь, поведал, каких дел натворил на Гренадинах тот злосчастный тайфун, сколько было переломано яхт и ботов в его марине, сколько домов осталось без крыш. Как он сказал, благодарение Пресвятой деве Марии, что ураган двигался со скоростью просто необычайной, и его быстро пронесло в океан. «Я же не знал, что в этом тайфуне и вас тащит!» — разведя руками, сказал он, словно оправдывался. Но при этом Хосе широко улыбался и наливал душистый херес.

После этого было ещё много чего. Рому не хватит рассказывать. В общем, сейчас я здесь. Я и мой «Отчаянный»...

~ 17 ~

SIEBZEHN

27/IX-1944

Печально, тетрадь почти кончилась, осталось всего семь чистых листов. Другой тетради нет. После пожара на лодке я думал, что будет нечем писать — ведь всё сгорело, и карандаши тоже, только огрызок в кармане, но утром трясущийся от похмелья Ганс Циммель подарил мне хорошую авторучку. Похоже, он ей даже не пользовался. Однако старый огрызок карандаша я не выкинул. Берегу, сам не знаю зачем.

Первый номер распорядился поставить маленькую палатку возле центральных дверей бункера — на случай, если идиот-доктор выглянет наружу. Дежурим без оружия по трое: два наших и один эсэсманн. Остальные так и живут возле фляги со шнапсом, которая пустеет на глазах. До чего же может пасть человек…

В сопровождении обер-шютце Макса Вальхоффера, одного из не окончательно потерявших человеческий облик эсэсманнов, лазили с Вернером на средний холм, куда было нельзя. Там действительно есть этот излучатель — широкая труба, или вертикальный туннель, торчит из земли на полметра. Трава на вершине холма вся пожухла, словно её выжгло солнцем. Мы не приближались к излучателю ближе двадцати шагов — я ведь имею представление об энергии сверхвысокой частоты. На холме возникает сильное ощущение дискомфорта, какой-то непонятный душевный зуд, который исчезает по мере спуска. Что же такое произошло с доктором?

2/X-1944

Проходят дни. Самолёта нет, доктор не вылезал. Эсэсманны хором поют песенку, текст которой дал капитан. Под шнапс, конечно, на все лады. Даже разложили на три голоса. А вот «Типперэри» им и впрямь не по нутру… Уговорил Хорста запретить им носить гетры — они меня почему-то бесят. А эсэсманнам всё равно, в парадном они или нет. Лишь бы шнапс был.

Непостижимо.

Странно, но люди меня тоже слушаются. Я у Хорста что-то вроде заместителя. «Золотая рыбка» лежит пузом на грунте. Боюсь, ил и песок быстро засосут её так, что ничем и не сдвинешь. Впрочем, это так, размышление ради размышления.

Перепившиеся эсэсманны подрались, пришлось разнимать и связывать. Особенно буянил один рыжий, он здорово умеет драться ногами. Мальчик-с-пальчик заломал его в два счёта. Хорст посоветовался с экипажем. С пьянством пора кончать. Заболел Огюст Кель. Фельдшеры говорят о признаках малярии или тропической лихорадки. Медикаменты есть, но они в бункере, а в него не попасть ни через одну из шести дверей.

Эсэсманны показали большой склад, который сооружён прямо в горе. Возле склада торчит скала странного чёрного цвета, её поверхность даже блестит, словно лакированная. В складе обнаружились некоторые запасы продовольствия, сигарет и, разумеется, шнапса — ещё целых два бидона. Хорст приказал Риддеру провести ревизию консервов и прикинуть рацион — ведь неизвестно, когда прилетит самолёт с капитаном. Надеемся на фрукты. Ежедневно партия из десяти человек отправляется в джунгли. Настреляли из автомата диких уток. Пора думать и о рыбалке, но нет ни лески, ни крючков. Хонцен пообещал изобрести гарпун-арбалет — рыбы в бухте много, притом крупной. Я согласен с Хорстом: главное — хоть чем-то занять людей, не давать им лодырничать.

Ого! А этот Дитц-то, оказывается, не врал! В складе, в самом дальнем углу, два больших ящика с серебром и третий — с золотом. Слитки старинные, испанские. Ганс рассказал, что их обнаружили в земле во время строительства. Какой-то древний клад. Неужели пиратский? Капитана Кидда, например. По-видимому, это как раз те сокровища, которыми Дитц собирался расплатиться за рейс в Бразилию. И что самое занимательное — он утаил находку от Рейха! Даже не все охранники знали о ней. Стоят себе ящики — и стоят. Ганс пояснил, что Дитц держал в смертном страхе тех эсэсманнов, которые волею судьбы стали свидетелями найденных сокровищ. Что же до рабов, которые непосредственно занимались доставкой и укладкой слитков, то они уже никому ничего не расскажут. Я вспомнил яму в северной части острова, и мне стало жутко.

Новость о сказочном богатстве мгновенно распространилась среди нас, обитателей этого несчастного острова. Ну и что с того, что мы теперь богатеи?

8/Х-1944

Ганс заявил, что в южной бухте стоит двухмачтовый парусник и стреляет по берегу из пушек — дескать, он утром гулял по склону центрального холма и неожиданно увидел странный предмет на воде, а у него с собой был бинокль. Никто из нас не слышал канонады, Ганс говорит, что тоже не слышал. Глупости какие-то — ведь на современных парусниках пушек не бывает. Тем не менее, не медля ни минуты, Хорст отправил туда группу во главе с Вернером. Я не пошёл — со вчерашнего вечера дико болит живот. Через шесть часов Вернер вернулся и доложил, что ничего подобного не видно ни в бухте, ни в прибрежных водах, но зато они нашли старинную пузатую бутылку и такой же старинный матросский нож, ржавый-прержавый. Сомнений нет, у Ганса галлюцинации – герр унтерштурмфюрер допился. Делириум. Но клянётся, что не врёт. Потом начал выпрашивать глоток шнапса, потому что Хорст окончательно наложил на бидоны табу. Из всех эсэсовцев он один такой, остальные понемногу исправляются. Однако они его попрежнему боятся, не понимаю почему.

Мы придумали новую вахту — дежурные по костру, они же собирают дрова. С дровами проблем нет: парни разбирают мачты пиратского брига. Где же капитан?

Кое-кто попытался роптать, не буду называть фамилий. Хорст и Отто быстро успокоили потенциальных бунтарей — во всяком случае, пока, а дальше посмотрим.

Неужели что-то случилось, и он не прилетит? Где она вообще, эта Арагуао?

Заболел ещё один человек, Эйнар Раттенау, эсэсманн. Глаза жёлтые, температура, бред, резь в правом подреберье, серый понос. Инквизитор напуган. Если это желтуха – то не знаем, что и делать.