— А почему нет, Виктор Иванович? — вопросом на вопрос ответил Латынин. — Теоретически все возможно. Драка-то из-за чего в среде мафиози идет? Передел собственности. Истина известная. Одни эту собственность имеют, другие на нее зарятся, напрашиваются в совладельцы. Несговорчивых убивают. Глухов в чем-то мог оказаться несговорчивым. Он же, вспомни, я тебе докладывал, препятствовал скупке акций своего завода. Убить могли и за это.

— Могли, — согласился Русанов. — Мехзавод, конечно, кусок лакомый. И не только для наших местных толстосумов… А что касается Саламбека этого… Давай-ка, Толя, мы к нему с другой стороны подъедем. Доложим генералу об Аркадии Каменцеве, проверим, были ли они знакомы с Саламбеком, еще покопаемся на мехзаводе, на складе готовых изделий, поинтересуемся оружием, которое все же уходило с завода какими-то тайными путями. Давай поищем эти пути, а главное — людей. Саламбек пусть посидит, не будем торопиться с передачей дела в суд. Летчик Имранов, конечно, только с делом по военному аэродрому связан, а вот Мусаев… Крепкий орешек, но его надо расколоть, надо. Чувствую, несколько нитей из него можем потянуть.

— Да, похоже, — согласился и Латынин. — Надо только прокуратуру убедить, чтобы не спешили.

— Крупенникова я смогу убедить, — уверенно сказал Русанов. — Он же не наивный мальчик, понимает, что к чему. Нам требуется время для проверки новой версии. А вдруг в самом деле Каменцев и его приятели-бизнесмены имеют отношение к смерти Глухова?

…Но проверить эту здравую версию оперработникам из ФСБ и милиции не удалось: через двое суток, душной июльской ночью, в камере следственного изолятора, где содержалось более тридцати подследственных, Саламбек Мусаев был задушен. Официальная версия тюремных врачей была такова: Мусаев умер от острой сердечной недостаточности в результате жары и нехватки кислорода в камере.

У следствия от «чеченского дела» остались «рожки да ножки» — из него выпал практически главный свидетель, главное звено. Без показаний Саламбека Мусаева любые версии рассыпались…

В СИЗО оставались теперь только летчик Имранов и его напарник Вахид Мурдаев. А у обвинения — всего лишь «попытка вооруженного захвата самолета на военном аэродроме города Придонска». Да еще журналистка Вобликова из газеты «Русь непобедимая». Эта дурочка слишком уж доверилась чеченской пропаганде, приняла участие в акциях, которые едва не обернулись трагедией для жен военных летчиков и на аэродроме в Придонске… Хотя какая она «дурочка»? Образованная молодая дама, которая, вполне возможно, все делала сознательно и за деньги.

Суд во всем разберется.

Лето, точнее, июль и август, ушло у Татьяны на хлопоты о Хеде: она оформила на девочку все необходимые опекунские документы, прописала ее, одела и обула и еще успела свозить на две недели в подмосковный санаторий, где показала девочку хорошим специалистам.

Хеда поправилась, теперь почти не хромала. На Татьяну с нежностью смотрели черные блестящие глаза, в которых она читала глубокую благодарность и любовь к себе, и сердце ее радостно билось. Она с каждым днем все больше и больше привязывалась к девочке, которая хорошела на глазах, а та платила ей взаимностью.

Жили они душа в душу.

Хеда обычно была послушна, весела, просьбы и поручения мамы Тани выполняла охотно и быстро.

Первого сентября, как это и полагается всем детям, пошла учиться в частный колледж, обрела там новых русских подружек и, казалось, забыла о том, что было с нею каких-то восемь месяцев назад. Но Татьяна заметила, что Хеда очень внимательно слушает радио и смотрит телевизор, выбирая передачи о Чечне. Разумеется, это было вполне естественно и объяснимо — девочка уже большая, понимает, что к чему, многое помнит. И, наверное, пытается разобраться — почему и зачем была эта война, на которой убили ее родителей и брата, а у ее новой мамы Тани погиб там сын Ванечка, стал калекой дядя Слава Тягунов, и это тоже стало причиной его смерти. Да и она сама, Хеда, осталась жива по чистой случайности.

Татьяна старалась отвлечь Хеду от телевизора, подсовывала ей разные интересные книжки, но видела, что война оставила в душе девочки глубокую и, наверно, кровоточащую рану, что маленькое ее сердчишко долго еще будет болеть и мучиться, что Хеда по разуму гораздо старше своих лет и в памяти ее навсегда, видно, останутся жуткие развалины родного города, взрывы бомб и автоматные очереди, кровь и слезы, которые она пережила.

Бедная девочка!

А в Грозном, увы, война продолжалась. Конечно, она не была уже такой страшной, как в начале девяносто пятого года, но все равно там по-прежнему стреляли и люди по-прежнему умирали. И русские, и чеченцы. Дяди-генералы в пятнистых форменных куртках убеждали всех с экрана телевизора, что они ведут друг с другом серьезные мирные переговоры, что не собираются больше воевать, не хотят, чтобы их солдаты умирали, но «определенные силы, которым не нужен мир, провоцируют новые вооруженные столкновения…». А потом передали, что совершено покушение на представителя президента Российской Федерации в Чечне господина Лобова, а спустя две недели, шестого октября, на командующего объединенной группировкой федеральных вооруженных сил РФ в Чечне, генерал-лейтенанта Анатолия Романова.

Все это было малопонятно, тревожно, и Хеда выключала телевизор, уходила к себе в комнату, садилась за уроки. В доме мамы Тани она, конечно, чувствовала себя в безопасности, более уверенно, чем там, в Грозном, — здесь не стреляли и не бомбили. И все же война оставалась поблизости, в каждом русском доме: стоило только включить телевизор в комнате или повернуть колесико радио на кухне… И лица мамы Тани и других женщин, которые жили по соседству или которых Хеда видела в городе, все они тоже оставались тревожными и печальными, ведь никто сейчас не мог ничего гарантировать. И Хеда хорошо понимала их, потому что пережила ужасы войны, отчетливо теперь знала, как тонка грань между миром и войной, грань, которую так легко переступить, разрушить и которую потом так трудно восстановить.

Неужели взрослые этого не понимают?!

А республика Ичкерия праздновала в первые дни сентября 1995-го[13] свою четвертую годовщину провозглашенной Дудаевым независимости. Праздник был горьким: тысячи убитых и раненых, разрушенные города и села, беженцы, болезни, надвигающаяся зима, выстрелы и взрывы в Грозном и ночью, и среди бела дня, злоба и ненависть на лицах людей, отчаяние и тоска в глазах…

И все же Грозный праздновал День независимости. Джохар Дудаев в своем телеобращении к народу назвал его городом-крепостью, поздравил всех с победой — российские войска двинулись-таки из непокоренной Чечни восвояси! Как не праздновать!

Аллах акбар!

Джохар акбар!

Радовался на площадях народ, скандировал лозунги и призывы, совсем не лестные для русских, но радость эта была со слезами на глазах. Зачем и во имя чего была эта война? Кто объяснит? А главное — кто будет отвечать за нее?

Разные лозунги и призывы выкрикивали на тех сентябрьских митингах в Грозном. И мало в них было приятного для российских правителей. Но много справедливого — народ не ошибается в своих оценках. Потому что страдает именно он.

Силовой бумеранг, пущенный в Чечню неумной рукой кремлевских правителей, вернулся в Россию, неся с собою позор, смерть и разрушения, кровь и страдания, слезы и ненависть…

Так кто же за все это ответит?

Из сообщения «Радио России»:

В ГААГЕ В СКОРОМ ВРЕМЕНИ СОБЕРЕТСЯ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТРИБУНАЛ ПО ОБРАЗЦУ НЮРНБЕРГСКОГО ПРОЦЕССА, КОТОРЫЙ РАССМОТРИТ ПРИЧИНЫ ТРАГЕДИИ В ЧЕЧЕНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ В 1994–1995 ГГ.