— Оставь ты ее. — Хиплым, но уже более спокойным голосом произнес норд, с тяжелым стуком отставив полегчавшую кружку. — Она по дороге помрет. Нельзя ей никуда ехать. А так поживет здесь. Мы с Кладиусом выходим, к лекарю в конце концов отправим. Да и потом не на улицу выгоним. Останется по хозяйству помогать. Я таверну отстраиваю, лишние руки всегда нужны. Воровать ей не придется, будет у меня по-честному работать. С торгашами этими я и сам глядишь завяжу. Денег теперь достаточно.

 Лекарство в котле поднялось, и по черному от копоти котлу с шипением побежала и испарилась капля.

 Оставить здесь и подарить новую жизнь. Без убийств, Черной Руки и, возможно, даже без разномастных ублюдков. Верить на слово Манхейму слишком тяжело, но Кладиус Арадиа присмотрел бы и удержал бы от того, чтобы снова свернуть не туда. Слишком легко. Так легко может быть только в представлении скупщика краденного, не сталкивавшегося с проблемами серьезнее, чем местные бандиты. Их можно убить и утопить тела в ближайшем болоте. От них можно откупиться или уладить вопрос за кружкой эля. С Черной Рукой так не пройдет. Она убила своих, а это значит, что ее достанут из-под земли, чтобы отплатить. И это будет не перерезанное горло или нож под ребрами, ждать такого милосердия от Аркуэн — непростительная наивность, уже стоившая жизни некоторым убийцам.

 Люсьен Лашанс только покачал головой в качестве запоздалого ответа на предложение трактирщика.

 — Скамп... — Манхейм гневно раздул ноздри, — Она дня не протянет, ты понимаешь?

 — Как и здесь. — Убийца снял котелок с огня, не глядя на трактирщика, но спиной ощущая его прожигающий не хуже клейма взгляд. — Найдут и убьют. И вас с Клаудиусом тоже.

 Норд фыркнул, вытирая руки.

 — Ну пусть сунутся. Топором работать я еще умею. Аркадиа мечом владеть должен, дворянин как-никак. Да и ты чего, оставайся и втроем их положим к даэдровой матери. Или что, лицом к лицу не привык?

 Спикер молча сцедил варево в глиняную кружку и поднялся с табурета. Ни спорить, ни объяснять что-то Манхейму не было ни сил, ни времени. И смысла тоже. Завтра на рассвете они уедут и будут долго добираться до Анвилла, петляя по лесным безлюдным дорогам, ночуя в руинах и оврагах под защитой чащи. Он будет спать в полглаза, не выпуская из рук клинка. Терис будет еле ходить и с трудом есть, но порываться подменить его, чтобы дать возможность отдохнуть. Он никогда не позволит ей этого сделать и заставит спать, завернув в свой плащ. И просидит до рассвета без сна, борясь с эгоистичным чувством облегчения от того, что она рядом.

 ***

 Ветви высоких пахнущих смолой сосен шумели над головой, играя светом и тенью на устланной порыжевшими прошлогодними иглами горячей и сухой земле. Весна приходила на побережье рано, согревала теплом землю и приносила цветы: в степном разнотравье трепетали на ветру белые соцветия, яркие как звезды и пахнущие пряным теплом. С синеющего вдали моря тянуло свежестью и запахом соли и водорослей, выброшенных на берег после вечернего шторма и теперь сохнущих на камнях под горячими лучами.

 Здесь, в тепле и сухости, дышалось легче, и преследовавшая две недели боль казалась легче. Вдали от болот и сырости начал затихать кашель, будивший по нескольку раз за ночь, стала слабее ломота в сломанной руке. Даже мысли, притупленные от постоянного приема лекарств, прояснились и обрели определенность.

 Терис устала. Устала от плохо заживших ран и страха. Устала от того, что сон становился возможным, только когда Спикер иногда через силу вливал ей в горло успокаивавшие боль обжигающе горькие снадобья. Устала от бесконечной езды верхом и постоянного осознания, что где-то позади есть погоня, не способная на жалость и даже на диалог. Все это стало привычным настолько, что в последние дни утратило всякое значение. Значение имел только маяк, темнеющий вдалеке на уходящем в море мысе и то, что Спикер даже не спрашивал, идет ли она с ним, и не пытался оставить ее в безопасном месте. Он как никто понимал, что безопасных мест для них уже не существовало, только иллюзия таковых. Любая таверна, любая пещера или даже место ночной стоянки — это тупик. Можно только идти вместе вперед, надеясь, что Матье не ускользнет из маяка раньше их прихода.

 Терис проверила, хорошо ли вынимается из ножен клинок. Движение было каким-то отстраненно-механическим, и сама мысль о предстоящей встрече с предателем не вызывала ни страха, ни волнения. Это будет конец. Как бы то ни было, но все закончится. Получив настоящего отступника, Черная Рука обратит свой гнев на него, и тогда...

 Полукровка украдкой бросила взгляд на Спикера. Бледный и усталый, он, как и она, проверял снаряжение. Молча и прилагая все силы, чтобы сосредоточиться. Он мало говорил в последние дни, но этого и не требовалось, чтобы понять общий для обоих ход мыслей. Вся жизнь, превратившаяся в гонку, сводилась к ближайшим часам, мир сужался до размеров пространства, отделяющего их от маяка. Вся сила и каждый вдох рассчитывались наперед. Загнать крысу в угол и выжить самим. Сдать его Черной Руке, где он под пытками выдаст все. А потом... Что потом, не знал и Лашанс. Он не говорил об этом, но полукровка без труда угадывала этот никому не адресованный вопрос в его взгляде, когда он подолгу смотрел в темноту ночами, не убирая руки с рукояти меча.

 Если Черная Рука насытится кровью одного виновного, то их не в чем будет обвинить. Их доброе имя будет восстановлено. Имена всех погибших из убежища Чейдинхолла — тоже. Только имена, потому что никто еще не научился возвращать жизни, которые здесь отнимались так легко, по одному слову Матери Ночи и по одному жесту Слушателя. Если же Аркуэн решит покарать и тех, кто стал руками предателя, от них самих не останется ничего, кроме имен. Может быть, их даже не предадут забвению, а оставят для последующих поколений детей Ситиса как символ трагического заблуждения. Альтмерка любит красивые фразы, с нее станется обратить кровавую расправу в акт кары заблудших. Но сейчас это всего лишь один из вариантов еще не случившегося будущего, не стоящий сомнений и раздумий. Действительную значимость имеет лишь смерть Матье. Винсент взял на себя убийство братьев и сестер, давая им шанс, и права на страх они уже не имеют.

 Люсьен Лашанс подал Терис руку, помогая подняться с выпирающего древесного корня, и не отпустил ее, когда они спустились с лесистого холма на луг. Стоило ступить на открытое пространство, как ветер встрепал волосы, обдавая прохладой и запахом моря и донося звон колоколов из Анвила. В глубине памяти что-то откликнулось на звук, и перед глазами на долю секунды встали мощеные улицы города, вечная суета портового района и тяжелые ворота из потемневшего от времени дерева, за которыми начинался вечно колышущийся под всеми ветрами луг.

 Она родилась здесь, и теперь извилистый, хоть и короткий, жизненный путь сделал петлю, приводя ее туда же, откуда она и начала. Тот же неизменный веками город с красными крышами и колокольным звоном, то же приближающееся с каждым шагом синее море и зеленое море трав вокруг. Под протянутой рукой колышутся гибкие зеленые стебли с пушистыми метелками и мелкие белые цветы на высоких ножках. Так же, как и тогда, как и все годы своего существования, шумит прибой, даруя камням и выброшенным на берег осколкам стекла гладкость и мягкость форм. Из бесконечной вышины безоблачного пронзительно-голубого неба долетают вскрики птиц, как будто бы из далекого и полузабытого прошлого. Тропа вывела на знакомый берег, и под нетвердо ступающей ногой перекатились комья сухой земли и камни. Порыв ветра на несколько мгновений донес гомон портового района — все та же беспорядочная разноголосица торговцев всех рас, матросов и местных куртизанок с густо накрашенными глазами и монистами из всех возможных монет, которыми с ними расплачивались. Ветер закрутился на месте, взметнув столб песка, и слух наполнился мерным плеском волн о пологий берег и шелестом ветра в высокой траве. Впереди на залитом солнцем мысе виднелся похожий на свечу маяк. Такой же, как и много лет назад. Если забыть, что руку сжимает не узкая ладонь матери, а жесткие пальцы Спикера, а на поясе вместо тряпичной куклы висит клинок, то время кажется чем-то несущественным и нереальным. Сколько бы месяцев и лет ни прошло, здесь все будет так же. Море воды и море трав, голубое небо и теплые камни с черными и серыми пятнами иссохших под горячим солнцем водорослей.