Дом, ненавидимый матерью, стал его единственным пристанищем, о котором никто не знал. Его логовом, его норой, в которую можно спрятаться от мира, где можно окунуться в свои мысли и дать волю чувствам. Здесь темно, холодно, в воздухе повис тяжелый запах бальзамических масел, гнили и увядших цветов. Матушка любила цветы. Особенно те, что росли в городе под окнами красивых и чистых домов, а не сорняки с побережья.

 — Я все сделал. — Звук собственного охрипшего голоса развеял застоявшуюся тишину подземелья. — Матушка...я видел их, они мертвы! Все!

 К глазам подступили слезы радости и облегчения, которых здесь можно было не стыдиться. Матушка все понимала и гордилась им, ее пустые глаза смотрели ласково, она улыбалась растрескавшимися изжелта-серыми губами. Она давала ему время отдохнуть перед последним шагом.

 Чувство эйфории утихло, темными птицами пролетели мысли, в последние дни изгнанные из головы подальше, дабы не омрачать триумф.

 Лашанс еще жив. Благодаря собственному везению, милосердию Слушателя и его собственному промаху.

 Он мог закончить все еще там. Ему хватило бы секунды, чтобы перерезать полукровке глотку: она даже не пыталась вырваться. Ничего не стоило убить ее и получить удар кинжалом в ответ. Если бы повезло, он увидел бы, как Аркуэн убивает Лашанса.

 — Матушка... — Голос дрогнул, тяжелый взгляд матери уничтожил остатки радости, напоминая об ошибке.

 Он не мог объяснить, почему не сделал этого, боялся произнести вслух и признаться самому себе, что его сдержал приказ Аркуэн. А еще — смутный, скрываемый от самого себя страх, что она не справится с имперцем. Оба ранены, только ему терять нечего, и на его стороне несколько скелетов.

 — Я не добрался бы тогда до остальных... Он убил бы меня...

 До боли зажмуренные веки прятали в темноте, но укоризненный взгляд мертвых глаз проникал извне, выворачивал наизнанку, заставлял самому перебирать все упущенные возможности.

 Форт Вариэл. Он мог ударить в спину в пустом коридоре, успел бы раньше, чем их догнал Алвал Увани, но предпочел играть привычную роль, балансировать на тонкой грани между вежливостью и навязчивостью. Удар в спину — слишком легко. Месть требовала большего.

 — Убей их всех... — Мать разомкнула прилипшие к зубам губы, протянула невидимые руки.

 — Я...я убью, обещаю... Я хотел убить Терис, но он не сказал, где она... — Зубы стучали, сырой холод пробирал до костей, тело сжималось в комок. — Он не доверяет мне. Никогда не доверял... Но я доберусь...доберусь до всех, мама.

 Хриплое дыхание рвало легкие, перед глазами плыли багровые круги. Стук крови в ушах мешался с шепотом матери, всегда слышным здесь, рядом с ней.

 Убить их всех.

 Убежища Чейдинхолла слишком мало для мести, должны умереть все: Лашанс, его душитель, Слушатель, Алвал Увани...

 Аркуэн.

 Пальцы впились в растрепанные волосы, по спине прошла дрожь, заставляя согнуться над раскрытым дневником.

 — Матушка...я не хочу... Она добра ко мне. Я ей нужен.

 Марии он тоже был нужен, пока она не узнала правду. Ее красивое лицо вытянулось с выражением отвращения и ужаса, она отступила на шаг...

 — У меня не было выбора. — Он проглотил всхлип и зажмурился. — Я...я ничего не скажу Аркуэн... Она будет в убежище. Она лечится. Ей...ей нужно отдыхать и нельзя волноваться. Она не будет нам мешать. И Лашанса она ненавидит... Если он даст повод, убьет...

 Матье свернулся комком на холодном полу, прижимая к груди дневник и чувствуя спиной, как мать тянет к нему свои руки.

 Он обещал ей, он не может отступить. Он не хочет отступать. Он найдет способ избавиться от всех, сделать так, чтобы Черная Рука уничтожила саму себя изнутри. Придется ли для этого убивать, менять контракты или самому встать под удар — неважно. Смерть давно перестала страшить, он знал, что примет ее с улыбкой, если это будет разумной платой за месть. Умереть, но перед этим убить всех, до кого удастся дотянуться.

 — Мне нужно время. Я найду способ. — Голос прозвучал почти спокойно, бешеный стук сердца стих, и матушка вновь смотрела благосклонно.

 Конечно, она не торопит, она любит его и прощает все ошибки. Она в него верит.

 Матье медленно выпрямился, сведенные судорогой пальцы ослабили хватку, и дневник с негромким шорохом соскользнул на пол. Зарябили перед глазами строчки, мелькнула пришитая к одной из страниц прядь золотистых волос Марии. Если бы она в тот раз приняла его, он бы и пальцем ее не тронул. У них была бы настоящая семья.

 Душитель отвел взгляд от раскрытых страниц и поднялся на дрожащие ноги. Рука коснулась волос на голове матери, поправила в них серебряный гребень с рубином — его подарок матери, каких ей никогда не дарил отец. Но он лучше отца, он оправдает все ее надежды, о да...

 — Мне пора, матушка. — Губы коснулись холодного лба и в нос сильнее ударил запах тлена и масел, не способных остановить разложение. Если все получится, он увезет ее из Анвила как можно дальше, и там она будет чувствовать себя гораздо лучше. Все же нужно постараться выжить: о ней больше некому заботиться.

 Матье Белламон аккуратно одернул темный дуплет и стряхнул с коленей грязь. Спокойствие возвращалось вместе с привычками, въевшимися за время службы в Братстве. Быть аккуратным во всем, не привлекать к себе лишнего внимания, не задерживаться нигде надолго... Прояснившаяся память напомнила про отчет для Аркуэн: нужно написать о последнем задании, с которым он блестяще справился. Стражник мертв, улики указывают на его напарника — все так, как и хотел заказчик. Спикер будет им очень довольна.

 ***

 Скрипу колес телеги вторило чириканье птиц и шелест едва раскрывшихся на деревьях листьев. Полуденное солнце бросало на лесную дорогу кружевные тени, и раздробленные лучи солнца блестели в каплях росы. Где-то в скрытом буреломом овраге шумел ручей, плескалась о холодные камни ключевая вода.

 Весна, невидимая за высокими каменными стенами монастыря, бросалась в глаза, кружила голову, слепила красками, стертыми из памяти мертвой белизной зимы. Лес проснулся и жил, как жил год назад, хотя казалось, что между прошлой весной и этой прошла целая вечность. Руины и пещеры мешались в памяти, лица людей, с кем сводила жизнь, сливались в серое пятно, даже оставшийся на спине след от ожога казался чужим.

 Когда седой целитель протянул снотворное, на мгновение появилась надежда, что бесцветная жидкость сотрет память, ту ее часть, где осталось опустевшее убежище, кровь на клинке клейморы и едва заметное бурое пятно на подушке Антуанетты Мари. Все должно было закончиться, сознание отчаянно пыталось поверить в это, пока не провалилось в небытие.

 С пробуждением пришло забвение — минутное, и тогда в мире существовал только низкий потолок, тонкое одеяло и тугие бинты. Спикер ушёл сразу, удостоверившись, что она жива, и в следующий раз приехал через неделю. Она смутно помнила, что он говорил, медленно обходя с ней двор лечебницы. Встреча была короткой, а общество лекарей вынуждало соблюдать осторожность и молчать о том, что касалось Братства.

 Терис прикрыла глаза, прислонившись к высокому бортику телеги, с безразличием вслушалась в разговор попутчиков. Слова касались слуха и стирались, вязли в оставленной лекарствами паутине полузабытья. Обезболивающие, порошки для укрепления костей, мази для швов. Ее отпустили с тем условием, что она продолжит лечиться сама и будет осторожна.

 Придется. Вместе с физическим оцепенением пришла ясность понимания новой жизни. Горькая, лишенная облегчения, но расставившая все по своим местам. Она должна как можно скорее вылечиться и привыкнуть к своей должности, должна соответствовать — другого выхода нет, не осталось с того момента, как Гогрон свернул шею несчастному босмеру.

 Мысль о большом, простом и добром ко всем орке тоже вызывала тупую боль, от которой в глазах темнело, а сознание, пребывающее в шатком спокойствии, готово было вновь провалиться в бездну отчаяния и неприятия.