— В мединституте вам дадут почти все необходимые знания. Но не забывайте про интернет. Там можно найти даже докторские диссертации по медицине. Я, например, благодаря интернету получил медицинское образование как минимум уровня фельдшера…

На обходе доктор спросила у самопровозглашённого фельдшера, как его самочувствие.

— Всё нормально, доктор! Пароксизм купирован! — подчёркнуто бодро рапортовал он и, щеголяя медицинскими терминами, принялся читать лечащему врачу лекцию о природе сердечно-сосудистых заболеваний. Врач, однако, слушала недолго.

— Вчера вы не сделали рентген, — перебила она выступающего.

— Доктор, я избегаю излишней ионизации организма, — снисходительно и тонко улыбнулся он.

— Тогда подпишите бумагу, что отказываетесь выполнять правила больницы, а я вас сегодня выпишу, — сказала она.

Немного растерявшись, Профессиональный Пациент согласился. В конце концов, пароксизм был купирован.

Уходя, он очень тепло прощался с нами.

— Спасибо за приятную компанию, — без тени иронии благодарил он, и я подумал, что реакция на его спичи, наверное, действительно примерно одинакова в любых компаниях. Более того, вполне возможно, что эта компания действительно была ещё самой покладистой. Что-то вроде жалости к Профессиональному Пациенту шевельнулось в моей душе. Профессионалам в этом мире всегда тяжело. Профессионалам любого рода.

Спровадив его, мы, избалованные комфортом сибариты, почувствовали облегчение. Нам казалось, что возвращается прежняя вольготная жизнь. То была глубокая и роковая ошибка. Наступала эра неогеронтологии, эра похотливых старцев, маразматиков и паралитиков, жирных храпунов, отвратительных запахов и звуков, отхаркиваемых соплей и громоподобного пердежа. Сокамерники мои ускользнули на заре её; мне же суждено было испить чашу по полной.

Околопасхальное

Покой наш был недолог. Вскоре после профессионального пациента к нам прибыли трое: старики — упомянутые уже как-то Херагумба и Сопля, улёгшиеся, отметим, по обе стороны от меня, и Лёня, тоже упоминавшийся, блюститель справедливости, курильщик и холерик, отличный дядька, как и Хромой.

Леонид был мастер короткой фразы матерного типа, умевший заключить в ней суть момента. Возможно, этому искусству он научился в воздушно-десантных войсках, где не благословляется растекание мыслию по древу, — по древу, в идеале, должны растекаться мозги противника.

Служил он в Молдавской ССР, в городе, где проживал тогда Порошенко. Сейчас это не даёт покоя Леониду.

— Знал бы, что живёт там такая сука, — нашёл бы и прибил, — говорит он.

Приводили Лёню в восторг сновавшие по больнице бабки, особенно одна из них, с длинной палкой. Он как-то сунулся в душ, а там плещется эта самая бабка. Лёня отошёл, стоит в сторонке, беседует с другими мужиками. Вышла бабка. И говорит:

— Кто это ко мне заглядывал?

Честный Лёня не подумал и на автомате отвечает: «я». А бабка подошла к нему вплотную и спрашивает:

— Это зачем же?

— А я смотрю на эту её клюшку и думаю: ну, если вдарит! — заливаясь, рассказывал Лёня, а я подытожил:

— Теперь, как честный человек, ты просто обязан на ней жениться.

Недавно Лёня освобождённый проходил мимо Отеля и зашёл меня навестить. Приятно было на него посмотреть — излечившийся, крепкий, сияет, как медный грош.

— Вовремя мы с Хромым отсюда слиняли, — покачал он головой, окинув взглядом некогда комфортные нумера, исполненные фантасмагорических жирных мужицких и скрюченных стариковских тел. — И тебе, Володя, пора срочно линять отсюда. Залечат нахуй.

Я с гордостью сообщил ему, что, если всё будет хорошо, меня выпустят через два дня. Именно в эти два дня, кстати, я планировал закончить свои записки из мёртвого дома. Сейчас уже понятно, что не успею.

— Давно пора драпать! — одобрил Лёня. — Ты понимаешь, до чего дошло: накупил по их рецептам кучу лекарств и пью. Во такой пакет, — показал он с сантиметров тридцать руками. В жизни бы не пил столько дряни, а теперь, понимаешь, боюсь сюда вернуться…

Подумал немного и сказал:

— Через пару недель таблетки всё-таки брошу.

Оживившись, он принялся рассказывать о своём возвращении.

— Кошку погладил, покурили с ней на балконе… На машине покатался…

Это ж до чего нужно было истосковаться по свободе, думал я, чтобы езда на собственном автомобиле стала праздником, словно катание на карусели! Как-то сам я встречу свободу после месяца заточения? Да и суждено ли мне вообще встретить её?

— Блядь, удушье! Опять удушье! Ёбаный… — вскричал со своего ложа Развалина. И констатировал: — Обоссался. Обоссался, блядь! — вывернув на себя утку.

— И дедушка этот как всегда, — умилился Лёня. Свободному, как ветер, исполненному великодушия, ему был теперь по сердцу и Развалина, и даже особенно раздражавший его в тюремные дни Сопля.

А Развалина пытался встать с мокрой постели, опираясь на палку и по обыкновению причитая:

— Всё, пиздец. Пиздец мне. Ноги нихуя не ходят. Калека, стопроцентный калека.

Так вот, задолго до Развалины въехали в нумера эти трое. И, как часто бывало, именно два поганца расположились одесную и ошую меня.

В Херагумбе насторожили меня сразу ядовито выкрашенные волосы. Редкие и грязные, слипшиеся в сосульки, они напоминали скопище дождевых червей. Сам он был достаточно статен и высок, но обладал лицом и голосом бабьими.

Утром он столкнулся со мной в дверях, с нелепым смешком показывая баночку для анализа. «ПомОчитесь в неё в туалете», — с каменным лицом пояснил ему я и прошёл мимо.

В любой разговор, как бы далеко от Херагумбы он ни вёлся, он встревал с идиотскими и пошлыми комментариями, выкрикивая их, как плохой ученик с последней парты, надеющийся повысить оценку в конце четверти. Если же люди в палате молчали, он один за одним рассказывал искажённые и несмешные солёные анекдоты. Ответом вместо ожидаемого взрыва хохота была тишина. Тогда Херагумба начинал растолковывать свои шутки, длительно и опять же по-идиотски. Ему не отвечали; а если сильно доставал, могли и заткнуть.

Один раз он особенно долго, гнусно и сладострастно рассуждал о том, что сегодня холодно, и под него должны положить в постель медсестру, чтобы ему согреться. Я строго спросил у него:

— Справку из диспансера принесли?

— Якого диспансера? — опешил он.

— Венерологического.

— Почаму венерологичэского?

— Шуточки у вас подозрительно специфические.

Он ненадолго заткнул свой фонтан. Через несколько минут уже рассказывал:

— Я у бабы чречий. И она у мяне чречья. Но член ужо не стоичь. А по челевизору рассказывали, что лекарство есчь — Херагумба. Чтоб стоял.

Слушатели захохотали. Лёня переспросил:

— Как? Барабумба?

— Херагумба! Виасил я ужо пробовал. Херагумбу ешчо нет…

— Домой придёте и с бабушкой своей попробуете, — сказал Бегемот.

— На што мне баба! У мяне другая есчь, у другом городе. Лучшая за эту…

Так и стал он Херагумбой. Ну или Барабумбой, как называл его Лёня.

Я специально погуглил эту самую Херагумбу. В конечном итоге вышел на препарат «Ярса Гумба» для лечения импотенции. Натуральная тибетская формула, не хухры-мухры.

Бабка, кстати, была у него симпатичная, с приятными манерами бабка. Немного жаль стало бабку эту.

Манеры же Херагумбы назвать приятными никак нельзя. Каждое утро он начинал с удивительно громкого и неописуемо противного отхаркивания. Затем чавко сплёвывал в платок, и только потом в этот платок сморкался.

Вообще, сморкался и харкался он удивительно часто. Я уже рассказал, как временно окоротил его по этому поводу Бегемот; в дальнейшем мне пришлось взять эту миссию на себя.

Подозреваю, что был он симулянт. Он так и сказал, придя в больницу: «Мне уже пришло время полежачь, полечичься». Наврав, думаю, врачам скорой о том, что испытывает боли в сердце, имея в послужном списке болезней перенесённый на ногах, т.е. даже не замеченный в своё время микроинфаркт, он без труда добился госпитализации. Давление и пульс были у него лошадиные, морда розовая. «У вас всё хорошо», — на первом же обходе пожала плечами врач. — «Ето отрадно слышачь», — важно заявил он. Свои пять дней и пять капельниц он всё-таки получил.