Ей уже пихали успокоительные капли.

- Ой, ну что вы мне даёте! За годы работы у меня на неё выработался иммунитет. Не помогает, - отнекивалась, а выпила залпом.

Потом высморкавшись, собрала разбросанные по столу тетрадки и ушла в свою лаборантскую. Там у Аделаиды Владимировны успокоительное покрепче. Коньяк. А что, конец рабочего дня. Можно себе и позволить.

Эти требования по оцениванию полный бред. Десятибалльная система, а ставить меньше четырёх нельзя. Четыре это три, на старый лад. Дети пронюхали эту фишку и стали ещё наглее. Могут ничего не делать, а просто сидеть в носу ковыряться и ты должен поставить ему четыре. А не поставишь, тебя на педсовете отчитают, как девочку за плохую работу. Пойдёшь на принципы и поставишь обнаглевшему ученику неуд, тебя не только на педсовете оттянут, так ещё и на ковёр в отдел образования вызовут. Поимеют во всех позах. Работаешь плохо. Нас перестали уважать. И правило существовавшее десятилетиями «учитель всегда прав», сменило «учитель никто». Вот и получаем от начальства, гонящегося за галочками в статистике, и от родителей, забросивших своих детей, и от самих деток, обнаглевших от вседозволенности. Учи тех, кому знания совсем не нужны и заставить их не возможно. Права не имеешь. Нарушение прав ребёнка. В задницу только имеешь право целовать и по головке гладить. Хотя и за это тоже отчитают.

За Алевтиной Владимировной, зашла моя подруга. Только с урока она пришла на подъёме. С улыбкой на всё лицо.

- Я поражаюсь современным детям! – смеялась Надя. – Я урок в 8 «Б» никогда не забуду.

- А там, то что? – закидывая ногу на ногу, спросила я.

- Там?! О! – она поставила журнал на полку. – Дала контрольную годовую. Пашкевич Даша сидит на первой парте, за ней Юра Дмитриевский. Он тыкает, ей в спину ручкой и просит: «Даш, а Даш? Ты мне дашь или не дашь? Всем дала, а мне, что не хочешь?». Я сначала не обращала внимания. всё –таки, Дмитриевский с биологией не дружит. Пусть хоть на шесть спишет. Но, он уже в наглую, громко спрашивает у Дашки «Дай, мне, а то всем скажу». Ну, я не выдержала и говорю: «Даша, ничего ему не давай! Пусть сам справляется!». Девчата, смех. Такой смех по классу прошёлся! Они все не просто смеются, а ржут! А я стою и ничего не понимаю, что такого смешного сказала. А тут Ильинский вот такой жест показывает, - она сложила в кулак ладонь и подвигала ею вверх вниз, - и говорит: «Слышь, Дмитриевский сам справляйся!». И это восьмой класс! Восьмой!

Мы все засмеялись. Особенно, молодое поколение учителей. Старшие жеста не поняли.

- Горазды они списывать, - проснулась пенсионерка Мария Казимировна, - у меня вот не спишешь. Я в оба гляжу, когда контрольную даю.

И тут засмеялись уже все. Мария Казимировна, учитель английского, любит поспать на солнышке. И дети у неё вообще могут по классу ходить. Работает на замене. Если кто из англичан заболел, Мария Казимировна тут, как тут. Не выгонишь и не откажешь заслуженному педагогу СССР.

Вот на такой весёлой нотке, я пошла, проверять, как убрали класс перед выходными дежурные. В школе в основном убирались уборщицы, но было принято решение приобщать учеников к общественному труду и классы оставили за детьми. Исключение составили только младшеклассники.

Я открываю двери и вижу. Алексей сидит на учительском столе и копается в телефоне. Никого в классе больше нет. Моё сердце бешено заколотилось. Стараюсь, вести себя естественно и, закрывая двери, спрашиваю, оглядывая класс:

- А где дежурные?

Помнится, сегодня должны были дежурить Анжелика Ларкина и Милана Осипова.

Ольшанский убирает в рюкзак телефон и спрыгивает со стола.

- Уже ушли, я сказал, что дождусь вас и сдам класс, - улыбается.

Ах, хитрый мальчишка! Значит, девочек отпустил, а сам меня решил дождаться.

- А вам, Алексей, не говорили, что на столе не прилично сидеть, - начала я с замечания, всё-таки учительница и это отвлекает от его играющих мышц под натянутой футболкой.

- Стулья все на партах стоят, Виктория Павловна, - он подходит ближе.

Я отступаю, как каракатица пячусь назад к дверям. О, только не подходи! Только не смотри на меня этими карими глазками!

Моя спина вжимается в закрытые двери. Я судорожно ищу рукою ручку, чтобы открыть дверь и убежать. Я могу поставить на место любого ученика. Не раз приходилось в старших классах корректно объяснять разницу между учительницей и учеником. Особенно, часто это было в первые два года.

И вот я стою вжатая в двери и ничего не могу найти в своей голове, чтобы остановить наступающего на меня рослого мальчишку. Ну, почему они такие большие вырастают? Маленькие, бегают по классу, дерутся между собой, разбивая носы, дергают девочек за косички. Уходят на каникулы в восьмом классе. В девятый приходят на голову выше тебя, а в десятом уже смотрят, глазами мужчин. Так быстро взрослеют. Но мои мальчики выросли на моих глазах незаметно, и я отношусь к ним, как моим детям. К Ольшанскому я почему-то так относиться не могу. Не получается.

- Вчера вы говорили мне «ты», - напоминает он, а ладонь тянется ко мне.

Я отвожу лицо в сторону, от его почти коснувшихся меня пальцев. Горячие. Они такие горячие, что их жар я ощущаю на расстоянии.

- Алесей, прекрати, - единственное, что смогла я выдавить из себя.

- А если я не хочу? – спрашивает он и наклоняется.

Его рука поворачивает мое лицо, а губы касаются моих. Такие нежные. Он даже ещё не бреется толком. Щетина, что пух не царапает мою кожу, а нежно щекочет. Я на мгновение забыла, кто я и кто он. Вот так забыла и всё. А когда мои губы сами открылись, впуская его язык внутрь, я ощутила лёгкое головокружение. Боже мой, такого со мной никогда не было. Те пять мужчин, до этого мальчика, не вызывали во мне столько эмоций. Я отдавалась семнадцатилетнему мальчику в классе. Его руки обняли меня и прижали к крепкому телу. Какое же у него тело. Я терялась в нём. Это не правильно! Господи, как это не правильно. Но я ничего не могу собой поделать. Я сама уже прильнула к Алёше, отвечая на поцелуй поцелуем. Его горячая ладонь, ползёт мне под кофточку. Я почти растворилась, во внезапно охватившем меня желании. Почти, но не совсем. То, что потом упёрлось мне в живот, привело в чувства. Я испугалась. Как же близко я была к падению. Ненавижу себя. Ненавижу и хочу. Хочу… очень хочу его. Хочу этого мальчика. И стыдно. До одурения стыдно за эти противоестественные желания. Он ещё мальчик. Господи! Какой мальчик?! У него в штанах точно не мальчик! И этот не мальчик уже знавал девочек. Но, я же не девочка! Я женщина. Взрослая женщина. Я его классный руководитель. Я не имею на это право. Эти желания уголовно наказуемы. Я не извращенка! Не педофилка! Мне не привлекают дети! И он на ребёнка не тянет. Молодой и горячий. Он совращает меня. Он сам! Сам всё это затеял. Это он! А я пошла на поводу его и своих страстей. Я не должна так поступать. Ладно, он. Алёша юная не вполне сформировавшаяся личность. Семнадцать лет! Ну, я – то куда кидаюсь! Я взрослая женщина. Мужика давно не было! На ребёнка покусилась! Дура!

Резко отстранившись, я влепила Алексею пощечину.

- Ведёшь себя, как взрослый, вот и получай, как взрослый! – чуть не плача, прошептала я и выскочила за двери.

Он за мною.

- Виктория Павловна! Подождите! Виктория Павловна! – кричит он.

На повороте я чуть не сношу директрису, проверяющую свои владения. Быстро извиняюсь и, не поднимая глаз, убегаю дальше.

Ещё одна бессонная ночь. Быстрей бы линейка, чтобы этот желанный мальчик ушёл из моей жизни. И снова наступили мои скучные школьные будни.

На работе меня вызвала к себе в кабинет Зинаида Сергеевна.

- Виктория Павловна, ваше поведение меня настораживает, - начинает она отчитывать меня. – У нас элитная школа, а вы не вполне адекватно себя ведёте в последнее время. Особенно в отношении к новенькому Алексею Ольшанскому.

- Простите, - скукожилась я в кресле, нервно дергая ногою, - я не понимаю, о чём идёт речь? Какое не адекватное поведение?