Мы живем в опасное время. Мистер Лэнг по своему положению иностранного корреспондента имел доступ к секретной информации, находящейся в распоряжении как иностранных правительств, так и нашего собственного. Мистер Лэнг дал показания по вопросам, имеющим отношение к национальной безопасности. Я отклоняю ходатайство, и если обе стороны готовы, то мы можем приступить к подбору присяжных.

Избрание присяжных заняло девять судебных заседаний — вплоть до 11 июня. С самого начала было ясно, что Биллингс постарается подобрать нужных ему людей. Табачник вынужден был то и дело выступать с заявлениями об отводе.

Можно ли, спрашивал себя Сэм, в июне 1948 года найти в Нью-Йорке присяжных, которые относились бы беспристрастно к коммунистам и к коммунизму вообще, которые с чистым сердцем поклялись бы, что будут руководствоваться только фактами и что на их суждения совершенно не повлияют политические убеждения обвиняемого.

В конце концов в число присяжных вошли страховой агент, две домашние хозяйки — жена заведующего гаражом и жена владельца автомобильного агентства, негр-гробовщик, бывший банковский служащий, владелец обувного магазина, женщина — специалист по рекламе, служащий американской федерации труда, две престарелые вдовы, живущие на доходы от ренты, преподаватель химии в средней школе и женщина-бухгалтер.

В следующий понедельник Биллингс сделал вступительное заявление. Теперь он вел себя совершенно не так, как во время предварительного разбирательства. Правда, он не повышал голоса, но это не мешало ему быть резким, язвительным и непреклонным. Когда он излагал пункты обвинения, которые правительство было намерено доказать, его глаза метали молнии. А когда он произносил слова «коммунист» и «коммунизм», в его голосе звучало предостережение. Он как будто хотел сказать, что в данном случае суд имеет дело с чем-то непристойным и низким.

Табачник несколько раз выступал с возражениями. Он утверждал, что Биллингс нарушает правила процедуры, поскольку закон запрещает во вступительном заявлении приводить какие-то доказательства или в чем-то убеждать присяжных. Однако судья Айнхорн отклонил возражения защитника.

Биллингс вслед за судьей напомнил присяжным, что судебный процесс затрагивает вопросы национальной безопасности. Не говоря об этом прямо, он дал понять, что правительство Соединенных Штатов занялось тщательным расследованием деятельности лиц, так или иначе связанных с обвиняемым.

Сидя рядом с Табачником, Бен написал на листе из блокнота: «Что он имеет ввиду?» — и передал записку Сэму. Тот ответил: «Ходят слухи, что уже некоторое время ведется секретное судебное следствие о деятельности КП», потом скомкал бумажку и сунул ее в карман пиджака.

Во время перерыва Бен оглядел зал заседаний в надежде увидеть Фрэнсиса Лэнга. Но его не было.

Весь остаток дня заняло ответное выступление Сэма. Он потребовал прекращения дела и безоговорочного оправдательного приговора на том основании, что вступительная речь прокурора была тенденциозной и полностью рассчитанной на то, чтобы окончательно настроить присяжных против обвиняемого еще до представления доказательств. Судья Айнхорн отклонил требование защитника и заявил:

— Я обычно не мешаю представителям сторон высказываться довольно свободно во вступительных заявлениях, мистер Табачник. Ну, а если представленные затем доказательства не подтвердят каких-либо пунктов этих заявлений, то наша система судопроизводства позволяет присяжным обратить на это внимание.

Судья повернулся к присяжным:

— Леди и джентльмены, я уже говорил вам и уверен, что вы не нуждаетесь в дополнительном напоминании, что заявления, сделанные представителями сторон в течение всего судебного разбирательства, не могут рассматриваться в качестве доказательств, за исключением тех случаев, когда в этих заявлениях делаются ссылки на определенные документы. Чаще всего эти заявления (Айнхорн улыбнулся) преследуют вполне определенные цели. Вы, и только вы, имеете право решить, принять доказательство или отклонить его, причем доказательства должны даваться свидетелями под присягой или представляться в виде документов. Только вы имеете право решать, какое значение придать этим документам или показаниям свидетелей. Продолжайте, адвокат.

…Во вторник пятнадцатого июня был допрошен первый свидетель обвинения. Это был главный следователь комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, человек с южным акцентом. Его показание свелось к тому, что комиссия заседала 10 декабря 1947 года, что был вызван Бен Блау, что он действительно явился и дал соответствующие показания, которые и были затем прочитаны.

— Свидетель в вашем распоряжении, — заявил Биллингс.

— Мы не намерены проводить перекрестный допрос, — ответил Табачник, — и согласны с тем, что текст показаний обвиняемого перед комиссией верен.

«Если бы я был на месте присяжных, — подумал Бен после того, как главный следователь комиссии покинул свидетельское место, — я тут же признал бы себя виновным».

4. 8 декабря 1941 года — 15 марта 1942 года

В тот понедельник с самого утра в узких, как каньоны, улицах Манхеттена завывал холодный ветер с Атлантики. Стоя вместе с другими мужчинами в длинной, исчезающей где-то за углом очереди, Бен, как и все остальные, то и дело вытирал слезящиеся глаза, часто сморкался, притопывал ногами и хлопал в ладоши.

Мужчины — большей частью молодые, пожилых почти не было — проявляли нетерпение.

— Давай, давай, пошевеливайся! — кричали они. — Японцы не ждут!

Прошло добрых полчаса, пока Бен попал наконец в дом № 39 на Уайтхолл-стрит, где занимались добровольцами. «Как они молоды!» — подумал он. Ему тридцать один год, и в свое время он был по меньшей мере года на четыре старше большинства парней из батальона имени Линкольна. А теперь он чуть ли не на десять лет старше любого из этих юнцов…

«Тебе уже тридцать один год, — говорила Эллен. — Ты женат. У тебя ребенок. Тебе незачем идти в добровольцы. Ты им не нужен, У нас миллионы молодых парней!»

«Эти ребята не знают, что ждет их впереди, — продолжал размышлять Бен. — Они понятия не имеют, что такое война. Да и никто не имеет представления о войне, кроме тех, кто прошел через нее. А те, кто прошел, не могут передать свой опыт другим. Более того, ни один писатель не смог сделать этого, даже Барбюс в „Огне“».

«Ты хочешь идти воевать! — кричала Эллен. — Это для тебя выход из положения! Это предлог, чтобы убежать от меня и Стеллы и прекратить поиски приличной работы. Тебе легче пойти на войну, чем остаться с нами и бороться за счастье жены и ребенка!»

Может быть, те, что постарше в этой очереди, — ветераны первой мировой войны. Подобно женщинам, дарующим жизнь ребенку, они изведали муки, но забыли о них. Конечно, эти «бывалые», как они с гордостью называют себя, знают, что к чему. Ими он восхищался гораздо больше, чем юношами, которым, не Терпелось добраться до горячего дела.

Я почти рад, подумал Бен, что война докатилась до Америки. Выходит, Эллен права в своих упреках? Конечно, это нехорошее чувство, но ведь он испытывал такую неловкость все эти годы — 1939, 1940, 1941 из-за позиции партии в вопросе о войне. Ему было как-то не по себе от лозунга «Янки не выступят!» и стало еще хуже, когда этот лозунг был заменен другим: «Янки не опоздают!» Некоторые товарищи говорили, что он просто-напросто не понимает истинной сущности империализма и что после вступления в партию ему следовало бы усиленно заниматься в политшколе. Бен возражал.

— Я не согласна! — почти кричала Эллен.

— Я же антифашист, коммунист! — пытался убедить ее Бен, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать: «Именно поэтому я и вступил в бригаду: я не мог стоять в стороне и смотреть, что делают фашисты с Испанией. Сейчас война пришла к нам. Ты думаешь, я намерен сидеть сложа руки и смотреть, как они будут расправляться и с нами?»

Несомненно, что вначале война носила империалистический характер — поведение Финляндии и затишье на Западном фронте служили лучшим тому доказательством. (Финское посольство в Мадриде было центром нацистской «пятой колонны» в Испании). Несомненно и то, что конкуренты Гитлера — европейские и заокеанские монополии — были готовы сокрушить его и захватить его империю во имя своих собственных, достаточно ясных целей.