Каван ушел, Эна рассказала Аластейрам, что изменилось в Люмене, при этом раскрывая шкафчики и готовя все, что находила. Ставя тарелки с бисквитами, банки яблочного варенья, кусочки сыра и десяток видов рыб, она сообщила Моне, что пение запрещено. Алькоранцы переживали, что люди старой традицией распространять песню смогут общаться и объединиться. Это было бредом, но разделило людей еще сильнее. Она нарезала лук, бросила в котелок, пока описывала распорядок дня. Люди должны были заканчивать завтрак и идти работать ко времени, когда солнце поднималось над горами. Ныряльщиков забирали на озеро на одном из девяти кораблей, патрулирующих каналы, они оставались на озере до заката.

— Радости в этом больше нет, — сказала Эна, бросая горсть моркови в суп. Мона уже сказала ей, что больше еды готовить не нужно, но мне казалось, что так она выплескивала нервную энергию. — В этом не осталось духа товарищества, красоты процесса. Осталось лишь количество. Кто хорошо трудится, может заслужить еще один визит семьи. Медленные могут потерять день, лишиться места на островах и выполнять другую работу. Те, кто не самый умелый, не может нырять вообще. Но, как и сказал Каван, могло быть хуже. После первых месяцев алькоранцы стали не такими жестокими. Были избиения, пару казней, но столько, сколько требовалось, чтобы подавить восстание. Жестокость почти пропала, когда они рассеяли нас по островам.

— А переизбыток? — спросил Арлен. — Алькоранцы ведь не знают, как управляться с раковинами, если они заставляют людей нырять за количеством.

— О, нет. Они все хорошо продумали. Вторжение не было внезапным решением их короля, его планировали годами. Все старые советники занимаются этим. Некоторые отказывались сотрудничать, конечно, но, когда казнили главного советника, они стали послушными.

— Они казнили Кору? — резко сказала Мона.

— Да. Она держалась до конца, отказывалась работать с ними. Это вдохновляло, но… — она пожала плечами. — У людей есть семьи. Никто не хочет терять жизнь. И если мы позволили им орудовать на дне озера, то что тогда? Мы не могли жить без этих ресурсов. Было логичнее сотрудничать.

Мона начала задавать другой вопрос, но ее перебили резкие шаги на крыльце. Дверь распахнулась. Мы напряглись, но это не был дозорный. Вбежала девушка с рыжими волосами оттенка клубники, ее круглое лицо было в слезах.

— О! — завопила она, бросаясь к столу. Мы отпрянули, она упала к ногам Арлена. — О, о, о! — охала она, прижимая ладони к вздымающейся груди. — О, мой лорд Арлен! — она взобралась по его тунике, впилась в его воротник и прижалась губами к его губам.

Мона зажала руками рот, словно пыталась сдержать смех. Я встретилась с ней взглядом и спросила губами: «Сорча?». Она кивнула, трясясь от веселья. Глаза Арлена были огромными, лицо побледнело под веснушками, он отклонился так далеко на стуле, что Кольм поддерживал его рукой, не давая упасть.

— Мы считали вас мертвым! — плакала Сорча, повиснув на его шее. — О, как мы горевали!

Он мог прохрипеть ответ, но за ее всхлипами слышно не было. Кольм взглянул на Мону с тенью улыбки. Он увидел, как я пытаюсь подавить улыбку, быстро отвел взгляд на людей, заполняющих комнату.

Люди озера приветствовали свою королеву с потрясением. Некоторые целовали ее руку, другие опускались на колени. Кольм встал, чтобы приветствовать в ответ, пожимал руки и предплечья тех, кто опускался перед ним. Некоторые приветствовали Арлена, но он не мог отцепиться от Сорчи, его руки были вытянуты в воздух, словно он пытался не трогать раскаленную сковороду.

Каван вскоре вернулся с несколькими людьми. Постоянно раздавались приветствия, лились слезы, и я восхищалась выдержкой Моны. Она держалась величаво, слушала каждого человека с нежной улыбкой. После еще одной волны людей, набившихся в дом Кавана, я оставила свое место на сундуке и пересела на подоконник в углу. Некоторые удивлялись при виде меня, но, если у них и были вопросы, они оставляли их при себе.

Через час после того, как Каван ушел сообщать о нашем прибытии, все углы в его доме были набиты людьми. Огонь потушили, в комнате и без того было жарко, а мы не осмеливались открывать окна. Все плоские поверхности служили стульями, люди стояли на порогах, устроились на стремянке у стены. Каван положил доски на ящики с картофелем, создав ряды скамеек. Сорча сидела на коленях рядом с Арленом, гладила его руку, а он смотрел вперед рассеянным, ошарашенным взглядом.

— Итак, — сказала Мона, осмотрев комнату. — Мы здесь. Спасибо, что все вы собрались. Знаю, это риск для вас и ваших семей, но, если повезет, к этому времени завтра вам не придется переживать из-за алькоранцев.

— Хотелось бы, — сказал кто-то у камина.

— Мне жаль, что мы так долго возвращались к вам, — сказала она. — Мы сбежали по южным водным путям после вторжения, но оказалось, что мы не можем вернуться через Сильвервуд. Мы были растеряны, пока не встретили Мэй Бражник, бывшую подданную Сильвервуда, противницу монархии Лампириней, — она указала на меня в углу, все посмотрели в мою сторону. Я слабо помахала, щеки горели. — Она провела нас через Сильвервуд, рискуя жизнью, доставила нас сегодня к берегу озера. Но подробности пути сейчас не важны. Сейчас важны следующие двадцать четыре часа. Кто расскажет, какая охрана на островах?

— Ныряльщики живут в общих домах, — сказала женщина у камина. — Их двери охраняют по ночам. Но на берегах нет часовых.

— Возможно связаться с теми, кто внутри? — спросила Мона.

— Может, через окно, — сказал старик. — Я плавал, пока они не решили, что я слишком медленный. Когда я жил там, окна были с решетками, алькоранцы регулярно проверяли их, чтобы никто не выбрался. Но ставни были открыты. Осторожный человек сможет поговорить с кем-то снаружи, не привлекая внимания часовых.

— Это возможно, — сказал мужчина, зажатый на пороге. — Так мы с женой поклялись в браке.

— Но, моя королева, — сказала робко первая женщина. — Вряд ли мы сможем вытащить их всех за одну ночь. Не меньше дюжины на Четырецвете, а еще один в Плавном заливе…

— Нам не нужно забирать всех сразу, — сказала Мона. — Нам нужно девятеро, по одному на каждый корабль Алькоро. Весть разойдется, если мы доберемся до нужных людей. Но, скажите, — она посмотрела на Кавана, — на островах нет лодочников? Строителей доков?

— Нет, — сказал Каван. — Нас забирают туда, если нужен ремонт.

— Инструменты вы берете с собой?

— О, нет. Там есть амбары с досками и инструментами, так что работа проходит быстро. Они не любят, когда мы долго занимаемся не назначенными заданиями. Так за нами сложнее следить.

— Отлично. Теперь берег озера. Какая охрана здесь?

— В крайних поселениях, как здесь, не такая сильная, — сказала Эна. — Но Черный панцирь — центр всего. Они получают отчеты обо всей активности на озере и береге за день. Если что-то не так, они быстро расследуют это. Один раз ныряльщики затеяли спор с алькоранцами с корабля, и всех их заковали и выпороли у столбов за полчаса.

Мона нахмурилась.

— Плохо дело. Мы не можем допустить, чтобы они быстро поняли, что происходит.

Я была согласна.

— Нам нужно отвлечение, — сказал Каван. — Чем-то занять капитана и его солдат в Черном панцире.

— Можно устроить проблему, — сказал мальчик на вершине стремянки. — Драку или поджог.

— Это не отвлечет капитана, — сказал Каван. — Он пошлет парочку офицеров. Нам нужно что-то необычное. Чтобы он подумал, что это требует его вмешательства.

Во время разговора я обдумывала свои планы, которые казались такими простыми в таверне в Тиктике. Если стратегия Моны провалится, мои стремления не будут стоить и горстки пыли. Все усилия последних недель будут напрасными.

Я еще не закончила с Аластейрами.

— А если это будет посол из Сильвервуда? — спросила я из угла.

Повисла мертвая тишина. Все снова повернулись ко мне. Кольм впервые за день посмотрел мне в глаза, хмурясь. Я пыталась говорить, хоть в горле пересохло.