— Сечу поведём, как условились, — сказал воевода. — Береги воев, Ярый. Сгибнет застава, коли печенеги замкнут строй за вашими спинами и путь на Белгород закроют. Держитесь кучно, когда назад станете пробиваться — отставших посекут находники без всякой для города пользы. Ночь вон какая тёмная, не растеряйте друг друга.
Ночная тьма, ветреная и неспокойная, с каждым часом набирала буйную силу. Луна то и дело ныряла в мелкие летучие облака, верховой ветер гнал их с севера, в сторону Дикого Поля. Между облаками возникали на миг и снова гасли настороженные звёзды, то в одиночку, то кучками — созвездиями.
— Как зажгутся у ворот два костра, отходите спешно — стало, дружина не в силах более сдерживать находников, — всё напутствовал Ярого воевода Радко. Ярый ответил:
— Сделаем всё, как задумали. Будут помнить степняки эту ночь! Устроим печенегам кровавую тризну! — Голос старого сотника налился гневом. Знал Янко, что у старого дружинника было в далёком прошлом другое имя, но за нрав свой, за неукротимую страсть в сечах с ромеями сам князь Святослав прозвал его Ярым. Носит он своё новое имя, как и многие шрамы на теле, уже не один десяток лет.
Ночь пошла на вторую половину и уже готова была уступить место ранней заре, когда бесшумно раскрылись ворота, осторожно опустился мост через ров.
— Ну, братья, послужим земле Русской, — глухо проговорил Ярый. Янко ударил коня, пригнул копьё в низких воротах.
Птицей-ласточкой из-под стрехи старого сарая на волю вырвались конные русичи на поле перед Белгородом. Остались позади ворота, ров и неширокое пространство между рвом и сторожевыми кострами. Упали печенежские стражи, так и не поняв со сна — то ли грянула на них дружина князя Владимира, то ли бог русичей послал этих крылатых батыров с тёмного неба. Не хотелось верить им, что малые числом белгородцы найдут в себе силы для такого удара.
Падали находники возле костров, падали на жаркие угли, и тогда на них загоралась одежда, чадя над полем. Конная дружина прошла сквозь полусонный, внезапным ударом растрёпанный стан, как проходит змеиноголовое копьё сквозь стог сухого сена. Не стал Ярый ввязываться в сечу с войском, которое строилось пока что в не связанные между собой сотни. Знал — как одной ладонью не собрать всего днепровского песка, так и дружиной в три сотни не перебить печенегов. Об ином мыслил воевода Радко, посылая Ярого. Нацелил он своих воев на поводных коней печенегов. В руках у русичей уже горели заранее приготовленные смоляные факелы на длинных древках, зажжённые от огня сторожевых костров. Вой голодной волчьей стаи, которому так умело подражали русичи, взбудоражил коней. Дикое ржание покрыло чёрную ночную степь и покатилось за Ирпень-реку, потом по просторному займищу к далёким тёмным лесам.
А русичи огненным полукружьем рассыпались, копьями колют и факелами жгут перепуганных коней, гонят их в угол между кручами реки и Перунова оврага.
— Янко, не забывай! — то и дело покрикивал сотенный Ярый. Но Янко и сам помнил: больше смотреть назад, не даёт ли тревожного сигнала воевода Радко, не пора ли идти городу на помощь?
— Нет костров! — отвечал каждый раз Янко, а сам продолжал скакать стремя в стремя с Ярым. Напуганный огнём и волчьим воем, ломая ноги, хребты, разбивая во тьме головы страшными по силе ударами копыт, рухнул с кручи табун. Лишить степняков поводных коней — значит лишить их силы и подвижности. Знал это опытный воевода Радко, давно приметил он, что печенеги значительную часть коней прячут на ночь позади войска, у Перунова оврага, потому и решил воспользоваться тёмной ночью и беспечностью врага, уверовавшего в превосходство своего бессчётного войска.
Не сразу разобрались печенежские князья, куда делась конная дружина урусов, и только когда разглядели у себя за спиной мелькание факелов, услышали жуткий волчий вой и дикое ржание гибнущих коней, поняли, какую беду принесла им эта ветреная облачная ночь. Вскочили в сёдла те, кто коней держал у кибиток. Скорее! Скорее туда, где носятся эти ночные духи с огненными факелами! Быть может, удастся ещё отбить хоть часть поводных коней, наказать урусов за дерзость. Урусы погнались за табуном и сами попали в капкан: из угла между крутоярьем и рекой им уже не вырваться к городу!
Взметнулись ввысь огнём тревожные костры у открытых ворот.
— Ярый! — закричал Янко. Но Ярый его не услышал.
— Ярый! — снова закричал Янко и коня ударил, настиг сотенного у самого обрыва. — Воевода зовёт нас. Печенеги пошли приступом.
— Идём, идём! — отозвался Ярый и повернул коня от кручи. — Все ко мне! Факелы в овраг! — и Ярый, надрываясь, по-волчьи трижды прокричал во тьму, созывая воев сомкнуться в тесный строй. И вот уже факелы брошены в овраг на тёмные кусты и на груды конских трупов. Затаилась русская дружина, вдруг растворившись во мгле предутреннего часа.
Янко до боли в глазах вглядывался во тьму — не подошли бы нежданно находники, не встали бы рядом, готовые к сече. Для бережения потянул из-за спины лук, а потом на тетиву положил стрелу, чтобы тут же пустить её при нужде.
— Теперь и нам пора! — проговорил воевода Радко и повернулся к Михайло. Они стояли рядом, у моста через ров, а ров влево переходил постепенно в трёховражье, разрезая кручу правобережья до самой реки и тем надёжно прикрывая тыльную, ирпеньскую часть крепости.
Михайло пристально глянул в сторону печенегов, но русских конников уже не было видно за отсветами сторожевых костров. Было жарко — то ли от волнения, то ли от этих вражеских костров, которые вздымались в небо всё выше и выше, поглощая брошенный в огонь сухостой. Доносились крики печенежских военачальников, созывавших свои сотни, скакали посыльные, щетинились густые ряды копий с конскими хвостами у сверкающих наконечников.
— Как повернутся на нас печенеги, — напутствовал воевода, — ты, Михайло, выводи ратников и становись по левую руку, от ворот и до оврагов, чтобы не обошли со спины. Стоять надо, пока Ярый не вернётся к Белгороду.
Воевода дал знак рукой, и дружина вышла из крепости, встала перед раскрытыми воротами. Огнём отсвечивали продолговатые красные щиты, и лица воев каменели в ожидании нелёгкой сечи. Вперёд поспешно выбежали проворные лучники и первыми ударили по находникам.
Стрелы русичей упали на спину печенежского войска нежданно — степняки готовились кинуться на конную дружину, полагая, что в городе нет больше воев. Вновь смешались печенежские князья, не зная, что предпринять: то ли искать во тьме невесть куда пропавших всадников, то ли ринуться на крепость и ворваться в неё, благо дружинников у ворот совсем мало. Пересилило второе желание. Полки повернули на Белгород.
Колючей смертной вьюгой хлестнули им в грудь безжалостные стрелы. Лучники пятились, опустошая колчаны, теряя товарищей, гибнущих от печенежских стрел, потом отошли под стены крепости.
— Настал и наш черёд, други! — громко прокричал Михайло, тряхнул копьём над головой и первым шагнул на мост.
Ратники, сгоняя холодное оцепенение в мышцах рук и ног, взбадривая себя криками, тронулись следом.
— За Русь!
— Смерть находникам! Смерть ворогу!
За Михайлой вышел первым Антип, а потом и Могута, подняв над собой тяжёлый, шириной более ладони, меч — Михайло специально для него ковал. Густо пошли на сечу белгородские ратники, широко загородили путь печенегам от ворот и влево до крутоярого, тёмного ночью оврага. Ударилась сталь о щиты и шеломы, а кто не успел закрыться, тот уловил в последний миг жизни, как сверкнул булат над головой.
— За Русь! За кров предков наших! — кричал Михайло, сокрушая наскакивавших печенежских нукеров. Рядом с ним бился воевода Радко.
— Железная рука у тебя, Михайло! — похвалил воевода, но Михайло не обернулся на голос: новый ворог встал перед ним. И всё же отметил, что воевода перешёл в центр дружины, имея теперь по правую руку дружинных воев, а по левую — белгородских ратников. И ещё подивился Михайло, на время отбившись от двух печенегов, великому мастерству воеводы. Отменный мечник, Радко легко, словно обучая небывальцев, вращал тяжёлым щитом, сберегая силу правой руки только для одного, рокового удара.