Уже вечер, вода не теплая, мы-то знаем, каково это — пьяному трахаться в воде. Мы укладываемся возле палаток и начинаем делать ставки на то, получится у него что-нибудь или нет, и если получится, то когда? Тем временем второй мэн просто лежит, уткнувшись лицом в полотенце, он уже совсем бухой, а его подружка внимательно наблюдает за происходящим. Чувак в воде так мучается, что нам его даже жалко. Только он начинает какие-то движения, как тут же останавливается, начинает бурно целовать партнершу в грудь, потом опять и опять. Проходит минут двадцать, вода не теплеет. Девушка находится лицом к берегу и, пока мэн пытается хоть что-то исполнить, подает сигналы подружке, типа «как он меня задолбал, импотент проклятый!». Подружка продолжает внимательно сочувствовать происходящему. Наконец мэн дергается или делает вид, что дергается, и все, ко всеобщему облегчению, заканчивается. Они быстро собирают манатки и уезжают. У них такой вид, будто только что они что-то украли.

Пари выигрывает Танька, погремуха — Синяя, она здесь с мая месяца, она точно знает, что и как, она вся очень загорелая, просто негр, очень худая и очень добрая, она зарабатывает здесь себе на жизнь продажей фенечек. Родом она из Йошки, но уже давно живет в Феодосии. Редко какого молодого человека на нашем пляже она не одарила своей любовью. Она постоянно тусуется с художниками, которые занимаются боди-артом здесь же, около горы Юнге, чем имеют себе на ужин и вино. Когда мы уезжаем, она дает мне фенечку: «Подаришь своей Мэри». И подарю. Отчего бы любимой девушке подарок не сделать?

Мы идем с Котом на швертбот. Это такая одномачтовая парусная лодка с выдвижным килем, который называется шверт. Никто из нас, конечно же, ни разу на нем не ходил, но мы так уверенно машем головами, что создается впечатление, что мы прямо родились на швертботе, и лодочники за двадцать гривен отпускают нас в море одних. Наша борьба жестока и упорна, парус все время вертится и бьет по голове, руль не хочет быть рулем, а хочет быть неизвестно чем, но мы боремся, мы учимся и, в конце концов, достигаем какого-то результата. По крайней мере, нам удается поймать ветер и держать по нему швертбот. Через три часа мы возвращаемся к Шейле: в некоторых местах обгорелые, с мозолями на ладонях, со следами соли на коже, обветренные, как настоящие морские волки, уставшие, как морские собаки («Морские коты!»), но неизмеримо довольные — мы только что делали мужскую, настоящую мужскую работу. Мы лежим, словно выброшенные после кораблекрушения на берег флибустьеры, и наблюдаем за мотодельтапланами. Они молотят воздух пропеллерами и катают туристов. Кот говорит, что это все фигня и завтра надо ехать в Летное — полетать на настоящих самолетах.

И мы выкатываем Шейлу, и едем в Летное, но не одни — с нами Артур и какая-то его очередная деваха. Они говорят, что там, по дороге, — они точно знают где, нужно немного, но только немного свернуть в сторону, — есть целое поле конопли, и за двадцать минут мы сможем обеспечить молочком и кашкой всю коммуну на две недели вперед.

Кот выбирает планер. Его разгоняют на лебедке, он все не взлетает и не взлетает, но вот он в небе, нервно дергается и проваливается в воздушные ямы. Затем ловит воздушный поток — и парит, парит, уверенно и красиво парит и даже помахивает нам крыльями. А потом совершенно небрежно садится прямо на брюхо, и мне становится страшно за Кота. Он выходит, слегка покачиваясь, еще чуть-чуть — и его стошнит, но Кошак держится молодцом, он снова готов в небо.

Я выбираю небольшой двухместный самолет. Летчик крепкий, очень уверенный в себе мужик, говорит, что у меня в кабине есть две кнопки. Верхнюю кнопку нажимать не надо, а нижнюю нужно нажимать, если я вдруг что-то захочу ему сказать. Я отвечаю, чего там разговаривать, полетели, а он уточняет, по полной ли программе я заплатил? Да, по полной, вперед! Мы быстро взлетаем, набираем высоту, и тут самолет вдруг переворачивается, медленно так переворачивается, заходя в «петлю», и у меня перед глазами — только небо, но я ему не рад, а весь мир сосредоточивается в предстательной железе. Мы выползаем, мне кажется, так медленно выползаем из этой фигуры, но тут мы падаем — просто падаем вниз, и мне кажется, что я даже не слышу шума мотора, а мой низ живота замирает, и я нажимаю нижнюю кнопку и лепечу пилоту, что, может, надо чуть-чуть полегче? А он отвечает, что раз уплачено по полной программе, то и летать будем по полной, а то потом претензии и все такое. И слава богу, потому что уже на следующей фигуре мне все становится в кайф. Организм справляется с перегрузками и перестраивается в нужный режим, и я бы кувыркался и кувыркался в воздухе, и я уже сам опрокидываю голову назад и смотрю, как небо опрокидывается тоже — плавно становится землей. А когда мы снова падаем, я ощущаю, что тантрический секс — это не пустые слова, если, конечно, я правильно понимаю, что такое тантрический секс.

Мы фотографируемся около самолета на память и идем к машине. Ожидающий своей очереди народ с любопытством разглядывает Шейлу, но пока Кот начинает гордиться своей «маленькой старенькой девочкой», я замечаю торчащую из переднего окна женскую ногу и загорелую мужскую задницу, ритмично мелькающую в лобовом стекле. В тот день Артур с девахой не летали на самолетах.

На конопляном поле, которое и вправду оказывается недалеко, мы набираем четыре больших целлофановых пакета зелья, кидаем их в багажник и едем к Юнге. Кот молится Джиму Моррисону и Дженнис Джоплин, чтобы нас не остановила милиция. Я включаю Тома Уэйтса. Так мы и возвращаемся, все довольны, особенно Артур и его деваха. Они сообщают, что только что решили пожениться по хиповому обряду, то есть в полнолуние, я замечаю, что пара удачных оргазмов еще не повод для создания семьи, пусть и условной, а Кот уточняет, когда это будет, и расстраивается, услышав ответ, — мы уже уедем. Артур говорит, что во всем этом главное не содержание, а форма, будет красиво. Ну, говорю, тогда я спокоен, тем более, что праздничным столом мы вас обеспечили по полной программе, до самого сентября хватит, так что гости будут довольны, и вытаскиваю из багажника кульки с коноплей и отдаю их Артуру, непревзойденному изготовителю молочка и кашки. Просто детское питание, черт подери.

— Нет, — резюмирует нашу сегодняшнюю поездку Кот, — это не Летное, это — Улетное!

К нам на винишко заходит Мухомор. Мы говорим о музыке и о жизни, он берет у Кота гитару и поет. У него своеобразный низкий хрипловатый голос и любопытные стихи, нам нравится его драйв. Мухомор уходит, допив все вино, потом мы еще часто видимся. Больше всего мне нравилось, как он купается в море: просто заходил в одежде — и выходил обратно, вот и все купание. Следующей зимой он по жуткому передозу замерзнет где-то на Борщаговке. Он был славным киевским панком, без натяжки, настоящим славным панком.

Мы просыпаемся неожиданно поздно — солнце нас не разбудило. Кот высовывает голову на улицу и сообщает, что был дождь, а все небо — в тучах. Это и так понятно: почти что все наши вещи, которые были в палатке, мокрые. Наш вигвам — это вселенское решето, он собран против всех законов природы и инженерии и не падает только благодаря воздействию утренних мантр Гоши. Этот парень нас грузит Кастанедой и пугает, что скоро из воды начнут выходить воины света, что мы тогда будем делать? «Пыхнем еще пару раз, и они исчезнут. Ты, Гоша, Пушкина в детстве обчитался, а своих лунных воинов с дядькой Черномором и богатырями перепутал. Смотри, дожрешься своей кашки, скоро чайки в царевен превращаться начнут!» Гоша не обращает внимания, он готовится к медитации и пытается дышать глубоко и ровно.

Однако через час солнышко потихоньку выползает, пляж наполняется людьми, и я продолжаю свои наблюдения за двумя девушками и маленьким мальчиком по имени Дима. Они ходят на наш пляж уже третий день. Мне очень нравится девушка с темными волосами, но за самолетами и брачующимися я никак не могу с ней познакомиться. Вдруг опять припускает дождь, все прячутся, я подхожу к ней и говорю: