Уйти от него — это убить его. И это — правильно.

Герман — мой последний труп, моя последняя жертва. Его следует закопать глубже, чем остальных. Он самый свежий, он еще пытается выеживаться, не хочет подыхать, он звонит, присылает эсэмэски, пытается вылезти из могилки, стать вурдалаком. Но он рискует получить лопатой по голове и осиновый кол в сердце. Мне кажется, что я его ненавижу. Очень сильно. Он причинил мне столько боли за пять лет, сколько никто не причинил за всю жизнь. Настоящей. Отец не в счет, это карма, я обречена с нею жить. Герман же — всего лишь мужчина.

Герман и его Коктебель

Я в бешенстве с самого утра. Пыльная машина и сонный охранник на стоянке, ужасное солнце — ну что в этом хорошего? И я мчусь в сторону Симферополя, чтобы повернуть на Джанкой и затем устремиться к вонючему Чонгару, но интуитивно сворачиваю на Судак и Феодосию. И теперь я уже никуда не спешу, кручусь по серпантинам, меня всего просто трясет, а мой дорожный Эллис Купер продолжает тиранить динамики, отрывая головы курицам. Вокруг — сплошные Приветные и Радужные, что за однотипные названия, никакой фантазии, другое дело у меня на родине: «Попівка», «Голубівка», «Пекельне» (Адское, что ли?), «Пізняки», не говоря уже о «Пісках-Удаївських» и «Гей Мóшенке», которую первый раз я прочитал как «Гей Мошóнку». Отдельным пунктом для размышлений стоит поселок под названием «Хейлівщина». Родина Хейли, что ли?

Обед в придорожном кафе не помогает. Злость и головокружение по-прежнему на месте, но через несколько часов я уже вижу этот прекрасный залив. И Карадаг, и гору Волошина, и Хамелеона, и Верблюда, и мотодельтапланы, и планеры — потому что я въезжаю в Планера, потому что я въезжаю в Коктебель, потому что я, наконец, въезжаю! Слишком мало драйва и беспечности, слишком много нервов и суеты. Мне нужен кайф. И мне кажется, что это не только я сейчас еду в машине — рядом со мной, как тройку лет назад, Кот, Котик, Котяра, Кошак драный! Точнее, это я — рядом с ним, а Кот — за рулем своей Шейлы, убитой на всю голову «шестерки» с отличным движком. Мы орем во всю глотку песню за песней, нам хорошо, мы так молоды и так беспечны — и мы влетаем в Планера со стороны Феодосии, чтобы постичь и поиметь их. Желательно, все сразу, можно без хлеба.

О, Коктебель, о, как тебе я как кобель?

Мы хотим разузнать для себя этот новый мир. Может быть, он подходит нам?

Кот останавливает машину на недостроенной набережной, мы спускаемся к подножию какой-то невысокой горы и видим, что слева от нее есть отличное местечко для нашего бивуака. Кот разгоняет Шейлу, и она, меча из-под колес гальку, воя и плача, бедная наша девочка, вползает на место, точнее, мы ее вталкиваем туда. Мы достаем палатку и спальники, уже изрядно потемнело, в соседних палатках, похоже, никого нет, все ушли на Пятак. Кот уже был здесь когда-то, поэтому он что-то знает, поэтому-то мы и здесь, а не в каком-то муфлонском Гурзуфе.

Мы долго ставим палатку. Кругом только мелкие камни и галька, тонкие железные колышки совсем не хотят держаться, да мы и сами-то еле держимся на ногах от усталости. Кот одолжил этот вигвам («фиг вам!») на время у какой-то своей подружки, у него — сложная конструкция, какие-то железки, трубочки, мы ничего не понимаем и вертимся, как пескари на сковородке, хотя вертятся ли они там, может знать лишь человек, жаривший пескарей, и, бесспорно, сами пескари.

Я упрекаю Кота: он, как человек с высшим техническим образованием, просто обязан разобраться с этой чертовой палаткой, на что он отвечает, что установка палатки — вопрос, на его взгляд, скорее философский, чем технический, поэтому мне и карты в руки. С горем пополам, натаскав больших камней, закрепив все веревочки и вставив трубочки в трубочки, мы устанавливаем эту брезентовую лачугу. Я подозреваю, что что-то не так, ибо несколько железок оказываются лишними. «Херня, — говорит Кот из палатки, стоя на четвереньках, натягивая штырями палатку изнутри, — главное, что не падает!» Я с ним полностью согласен. И мы плюхаемся в долгожданную соленую воду, а потом идем на Пятак, прикупив по дороге у татар «Солнца в бокале» в двухлитровой полиэтиленовой бутыли из-под минералки. Мы собираемся прокутить целую ночь.

Уже совсем темно. Коктебель гудит. Он наполнен энергией и жизнью, он совсем не похож на другие крымские курортные города, которые мне доводилось видеть раньше, в нем не ощущается жлобства, здесь совершенно другая аура, мне он нравится, черт побери! «Чувак, ты еще татарской кухни не пробовал!»

Мы идем, прихлебывая вино, мы, честно говоря, еле волочим ноги от усталости, мы ехали тринадцать часов по солнцепеку в старой советской машине без кондиционера, но мы счастливы, потому что цель достигнута, мы здесь. Самый разношерстный народ тусуется по длинной замысловатой набережной, которая начинается от кафе «Летное» и тянется до самого Пятака, даже дальше, она практически не кончается. По дороге Кот встречает Пашу Рок-н-Ролла с контрабасом, в красном элвисовском платке на шее, и спрашивает, где тот будет сегодня играть. Паша, похоже, под кайфом и, по-моему, вообще с трудом понимает, где он сейчас находится. Кот сообщает, что прошлый свой приезд зарабатывал на пропитание на Пятаке, распевая песенки под гитару.

Кафе, бары, рестораны расположены просто один за другим. Минуя их, мы слышим жуткий микст от «Ночной электрички» и «Ветер с моря дул» до «Свечи», «Машины…» и Angie Rolling Stones. Мы отмечаем, что цены вполне приемлемы, даже больше чем приемлемы. Мы добираемся до Пятака, но там царствуют караоке, продавцы фенечек и разношерстных сувениров. У нас уже нет сил видеть в этом что-то интересное, употреблять еду совершенно не хочется, и мы идем домой с целью завалиться спать. Но небо слишком звездно — август — и звездочки падают, совершенно нет ветра, и море шумит так волшебно. Мы вытаскиваем спальники из палатки и укладываемся под звездами.

Я смотрю на небо. Да, это оно! Мы говорим о будущем человечества.

Мы выдумываем ему страшное будущее, мы буквально шлем ему проклятия, но в очень гуманном контексте, мы обсуждаем романы братьев Стругацких, мы ищем точки соприкосновения и точки опоры, мы строим планы на завтра.

Но в Коктебеле не надо никаких планов. В Коктебеле нужен один план, настоящий, крепкий план для веселых мужчин, — и бутыль хорошего татарского вина на целый день, вот и все, что тебе там нужно для счастья. И еще немного денег, чтобы вкусно поесть.

Я выползаю из палатки со вторыми лучами солнца. Спать совершенно невозможно — вся палатка в мелких дырках, будто недавно с театра военных действий, — и солнце безжалостно бьет прямо в глаза маленькими пронзительными полосками. Я смотрю на море, оно плещется практически в пятнадцати метрах — ГОСПОДИ, КАК ЖЕ ОНО СВЕРКАЕТ! Я беру зубную пасту и щетку и иду умываться. Блаженство, вода очень теплая, и я ныряю как можно дальше, выныриваю и смотрю на наше пристанище со стороны. Жалкое зрелище. Но все это мелочи. Кот тоже выползает из палатки и с разбега с криком: «Я — Ихтиандр!» влетает в море. «Ты — бегемот!» — кричу я ему. День начался.

Прекрасный день.

С бутылкой вина под мышкой мы производим осмотр местных достопримечательностей типа туалет и пресная вода. Мы живем не в кемпинге, мы живем на нудистском пляже, где почти круглые сутки вокруг тебя ходят абсолютно голые люди, мы и сами ходим голые, там неприлично быть одетым, но, увы, там нет никаких бытовых удобств. Но тем-то и хорош Коктебель для таких, как мы: с одной стороны — дикая природа, горы, море, с другой (непосредственно в тысяче метров) — нормальный цивильный город с его пусть советской, но инфраструктурой. Там можно есть, пить, принимать душ, ходить по большому. В город, конечно, надо еще дойти, но мы неприхотливы. Не за горячей водой мы ехали девятьсот километров, не за удобным стульчаком, совсем нет! Я отсылаю с почтамта Мэри телеграмму: «Все ОК Целую».