Подъехав ближе, я увидел, что на месте вокзала выросла гора обломков бревен, досок, щепок. Некоторые доски обуглились, а иные превратились в щепки, словно кто-то нарочно их ломал и крошил.

Эта жуткая груда обломков, похожая на строительный мусор, дымилась кое-где, как угасающий пожар.

Я еле вылез из машины. Ноги меня не слушались, руки отяжелели. Я двигался как в дурмане. Медленно обошел развалины. Несколько человек, как и я, бродили вокруг обломков.

На платформу тарахтя въехали две автомашины с бойцами. Это была одна из наших батарей. Бойцы мгновенно повыпрыгивали из машин и побежали к развалинам. Они работали так споро, с таким рвением, что довольно быстро очистили от досок и кирпичей то место, где раньше стояло станционное здание. Мы не теряли надежду, что там, под грудой обломков, возможно, кто-нибудь окажется живым…

Но это был чистейший самообман: разве мог в этом аду кто-нибудь остаться в живых?

Сердце бешено колотилось.

Я дрожал как в лихорадке.

Слух мой был обострен до предела.

Я ждал, что вот сейчас наткнутся на чей-нибудь труп, вот сейчас… И когда я услышал возгласы, стремительно бросился туда.

Из-под досок извлекли два бездыханных тела.

Я не смог взглянуть ни на одно.

…Огромная балка обрушилась на Малинину и, как потом мне говорили, так изуродовала ее, что трудно было даже опознать.

А начальник станции лежал, будто спал, и ни единой царапины не было на нем.

Из крохотного флигеля, пристроенного к станции, который теперь походил скорее на мусорную кучу, извлекли изуродованный труп пожилой женщины, жены начальника станции. Смерть настигла ее именно здесь, рядом с мужем.

…Мы похоронили погибших на лесной опушке. Как раз там, куда по утрам выходил из чащи лось и своим шершавым языком собирал крошки, рассыпанные для него на скамейке Вячеславом Михайловичем.

Не помню, сказал я что-нибудь шоферу или он сам угадал мое желание, но «виллис» помчался к дачному поселку…

Врагу не пожелаю увидеть того, что я там увидел!..

Очаровательные дачи, которые так пленяли нас своей красотой и изяществом, больше не существовали.

Иные из них еще пылали в огне, иные лишь дымились, иные обращены были в груду обломков и щепок, как и железнодорожная станция…

Наши бойцы и здесь работали не щадя сил. Но что они могли сделать! Было разрушено либо поглощено вспыхнувшим пожаром более тридцати дач, и даже никто толком не знал, в которых из них жили люди, а в которых — нет.

Это неведенье очень затрудняло спасательные работы. Бойцы искали пострадавших в развалинах то одной дачи, то другой.

А я в состоянии беспамятства влачил свое обессилевшее тело, и перед моими глазами неотступно стояла Малинина…

Я видел ее то у селектора с бархатной ленточкой в волосах, торчащих хвостиком на затылке, то лежащей в постели, когда она заплетала волосы в косичку…

Потом я будто нашел какой-то выход: Чигирин!

Представьте, скорбь по Малининой не заставила меня забыть о Чигирине.

Человек так уж создан: как бы ни была тяжела утрата, которая его постигла, он не забывает о живых…

…Узнать о Чигирине я сумел много позже. Мне рассказала о нем одна пупышевская женщина.

Оказывается, техник-смотритель вместе со стрелочником Прокофьичем целое утро пили водку. Видимо, за этим занятием и застала их бомбежка. Одна бомба угодила как раз в ту дачу, на которой жил Чигирин. От дачи осталась огромная яма и разбросанные вокруг обгоревшие обломки досок.

Бесконечно мучительно было думать о гибели Нины…

А в ушах все звучали слова, записанные Малининой в мою тетрадку: «Обрети, что ищешь!..» Звучали так явственно, как будто сама Малинина нашептывала их мне.

Обрети, что ищешь!.. Поистине счастлив был бы человеческий род, если б это пожелание всегда исполнялось!

А у меня чаще получалось обратное: я находил противоположное тому, что искал…

В последний день мальчишника мы собрались, чтобы проститься: наутро все разъезжались кто куда. Мы и ребята с бронепоезда кончили свои дела, правда с трудом, но задание выполнили и возвращались в свои части в хорошем настроении.

— Твой черед, начинай, — обратился Кругляков к Воинову.

Воинов развел руками.

— Чего руками машешь, как пьяный архиерей! — рассердился Яблочкин. — Давай начинай!

— В том-то и дело, друзья, что рассказывать мне нечего.

— Это как же? — удивился Кругляков.

— А вот так, — подтвердил толстяк Воинов высоким бабьим голосом. — Вчера ночью я всю свою жизнь перебрал в памяти и обнаружил, что не только смешных историй у меня с женщинами не было, но и вообще никаких…

— Тогда, будь добр, расскажи, как ты женился. Это наверняка смешно, — осклабился Пересыпкин.

— В том-то и дело, что я еще не женат.

— Сколько же тебе лет? — воскликнул Яблочкин.

— Пятьдесят.

— Хо-хо-хо, хорош женишок! — покачал головой Пересыпкин. — Что ж, у тебя и зазнобы никакой не было? — не отставал Яблочкин.

— Представьте себе, нет.

— Значит, ты для того света себя бережешь? — ляпнул Пересыпкин.

— Почему же? — обиделся Воинов. — Я еще молодой. Я еще вполне…

— Ну-ну, ты у нас совсем дитятко, — съязвил Кругляков.

— А что касается женщин, — с мечтательным видом продолжал Воинов, — то представьте себе, я всю жизнь мечтал, чтобы произошло что-нибудь интересное, захватывающее, но пока ничего не случилось…

— Садись, — рассердился Яблочкин, — водку жаль, которую на тебя потратили!

— Признание Воинова будет учтено при подведении итогов, — объявил Кругляков и взглянул на капитана химической службы Данилина: — Раз из Воинова ничего не удалось выжать, очередь за вами…

Смуглый, желтокожий капитан Данилин обвел нас своими крохотными, как бусинки, глазами.

— Я тоже буду краток, — сказал он.

— Не скупись, мы же денег с тебя не берем, — вмешался Пересыпкин.

— Если Воинов признался, что никаких историй с женщинами у него не случалось, хоть он и мечтал об этом, о себе я скажу так: со мной ничего не случалось и ни о чем подобном я никогда не мечтал!..

— Вот кто самый смешной мужчина! — вскричал Яблочкин, хлопнув кулаком по столу.

Кругляков встал, достал из вещмешка, висевшего на спинке его кровати, поллитровку и поставил перед Данилиным.

— Держи. Хочешь — сам выпей, хочешь — и нас угости, воля твоя!

— Как это — сам? — забасил Яблочкин. — Разве человек допустит такую подлость?

— А почему вы мне даете эту бутылку? — Данилин с сомнением оглядывал поллитровку.

— Потому что ты оказался самым смешным из всех!

Кругляков так заразительно расхохотался, что все невольно присоединились к нему.

— Раз вы считаете меня самым смешным среди вас, постараюсь остаться им до конца. — Данилин встал, взял бутылку и ушел в свою комнату.

— Получается, что мы самые смешные! — Обескураженный Яблочкин проглотил слюну. — По усам текло, а в рот не попало!

Перевела Камилла Коринтэли.