— А вот это — бесстыдная ложь, — возразила Яншина. — Твоим другом я никогда не была и не буду. Понял?

— Почему? — возмутился Лысиков. — Как это — не была и не будешь?! Тогда кто же мы?

— Товарищи! Только и всего. То-ва-ри-щи. Ясно? — отчеканила Яншина и щелкнула Лысикова по носу.

Хорошо еще, я вовремя сдержался, не расхохотался ему в лицо. Щелчок окончательно меня успокоил и даже развеселил.

— Не люблю излишней фамильярности, особенно при посторонних, — проворчал Лысиков и, обратясь ко мне, с новой силой застрекотал: — Я не знаю, с кем имею честь, как ваша фамилия, где служите? Кто вы такой, в конце концов?

Он устремил на меня бессмысленный от водки взгляд.

— Старший техник-лейтенант Виктор Алексеевич Докучаев, заместитель начальника артмастерских, — полушутя-полусерьезно отрекомендовался я.

Яншина подошла ко мне, безымянным пальцем с золотым обручальным кольцом нежно провела по нашивкам на моем воротничке и с чувством произнесла:

— Люблю артиллеристов! Самая мужественная, самая образованная, самая аристократическая публика во всей армии!

— А интенданты? — загремел верзила капитан с узкими интендантскими погонами и необъятным пузом.

— Да он ведь не артиллерист, а всего-навсего артиллерийский техник-лейтенант! — запротестовал Лысиков.

Ната все еще стояла на пороге. По-моему, она даже приподнялась на цыпочки.

Ната смотрела на меня во все глаза. Я заметил, как она украдкой кинула взгляд на кровать, чтобы еще раз убедиться, успел ли я ее как следует прибрать. Удостоверившись, что все в порядке, она с облегчением улыбнулась, и страха в ее глазах стало как будто поменьше.

— Не люблю интендантов… — брезгливо поморщилась Яншина, подошла к столу, взяла вилку, вонзила ее в самый крупный гриб, с подчеркнутой неторопливостью понесла его ко рту и надкусила.

— А он же не артиллерист, он просто-напросто техник, это совсем другое дело! — повторял одно и то же Лысиков.

— Вовсе даже не другое, он тоже в артиллерии, — возразила Яншина. — А интенданты — это собственники, расчетливые, осторожные, и бюрократы, — продолжала она, справившись с грибом.

— Яншина, мы тебе это припомним! — шутливо пригрозил толстый интендант.

— Ох, как напугал! — прервала его Яншина и, повернувшись к Лысикову, недовольно спросила: — Зачем ты нас сюда привел? Разве там было плохо?

— Сейчас, сейчас! — засуетился Лысиков и в свою очередь налетел на Нату: — Накрывай поскорее, что с тобой, чего рот разинула, стоишь как истукан, пошевеливайся!

— Эй, Ната, — крикнул интендант, — в коридоре вещмешок, неси его сюда!

— Ната, — выглянул в коридор Лысиков, — водки и грибков не жалей!

Я заметил, что Натой они командуют, как прислугой какой-нибудь, и ведут себя так, будто они не в гостях, а дома.

«Интересно, откуда у них такая власть над ней», — недоумевал я.

А гости все пуще расходились.

Пузатый интендант с неожиданной прытью вспрыгнул на кровать, уселся, как хан, скрестив ноги по-восточному, и воскликнул:

— Вот о какой постели я мечтаю! Сюда бы девку хорошую в придачу!

— Если девка хороша, постель не имеет значения! — возразила Яншина, дымя папиросой.

— Мой заместитель по хозяйственной части капитан Симоняк! — пояснил для меня Лысиков, первым усаживаясь за стол. — Вот что я вам скажу, друзья мои, — начал он торжественно, — здесь сегодня собрался только командный состав. Правда, Ната вольнонаемная, но, во всяком случае, не рядовая. Здесь только командиры, и это прекрасно! Красные командиры — это особый корпус, это великое достижение Отечественной войны. Демократия в армии не оправдала себя: командир должен отличаться от всей красноармейской массы, он должен обладать властью самодержца и ни с кем эту власть не делить! Единоначалие — залог победы. На этой неделе, наверное, и у нас произойдут изменения… А это значит, что мы признаём, наследуем, осваиваем лучшие черты старой русской армии. — Лысиков, побагровев от натуги, обернулся к черноглазой соседке. — Вот Маргарита Сергеевна тоже командир. Скоро она получит у нас звание майора. Как вы думаете, зачем решили дать командирам такую власть? А затем, что мы — основа основ. Солдатам нужна узда! То есть строгая дисциплина. В армии, по существу, — две армии: командиры и солдаты!.. Итак, да здравствуют советские командиры, ваше здоровье! Кто не выпьет, тот свинья!.. Да здравствует единовластие!..

Мы осушили стаканы, принялись вылавливать грибы в тарелке. Они были холодные, отлично замаринованные, упругие. Одним словом, таких я никогда не едал!

— А ну-ка, Ната, давай! — распорядился Лысиков. — Пора исполнить наше желание. Начинай, как ты умеешь…

Ната неопределенно улыбнулась.

— Ната, душечка! — взмолилась Яншина.

Ее просьба оказалась решающей: Ната встала, сняла со стены гитару, снова села, откинувшись на спинку стула. Она долго настраивала гитару, потом рассеянно перебирала струны, потом, словно совсем раздумала петь, уронила голову набок и вдруг запела глубоким, хватающим за душу голосом, какого я не слышал за всю мою жизнь…

Она с чувством исполнила старинный романс «Сияла ночь, луной был полон сад…».

Я слушал как зачарованный и не заметил, когда она перешла на другие песни. Но, по-моему, не меня одного мороз по коже пробрал, когда она своим низким, звучным, идущим из самой глубины сердца, чуть хрипловатым голосом затянула «По диким степям Забайкалья…».

«Бродяга, судьбу проклиная…» — самозабвенно выводила Ната своим грудным, трепетным голосом, и мне казалось, что кто-то невидимый проливает в мою страждущую душу мир и покой…

Такие переливчатые, бросающие в дрожь голоса можно услышать только в России… Этот голос берет за душу, возносит ввысь, наполняет блаженством и невыразимо волнует. Таким голосом, который медом льется из горла, сверкает алмазом и рассыпается в воздухе тысячей звучных колокольцев, поют наши русские женщины… И если тебе довелось услышать такое пение хоть раз, ты навечно сделаешься его поклонником…

Ната пела, а мы все с благоговением взирали на нее, жадно ловили малейшее ее движение и не дышали, как заговоренные.

Только теперь я понял, в чем сила Наты, ее очарование, и впервые за все время нашего недолгого знакомства меня потянуло к ней всем сердцем.

Но странно, пение меня не успокоило, а, напротив, растревожило, разбередило вконец, нервы мои напряглись до предела, и я сам не знал, чего хочу…

— А что вы скажете о нашем командном составе, о командирах среднего, старшего и высшего звеньев? — обращаясь ко мне, попытался продолжить прерванную беседу Лысиков. Но здесь он как будто опять что-то вспомнил и без всякой связи с уже сказанным, по своему обыкновению, быстро затараторил: — Как могло случиться, что я до сих пор ничего про вас не знаю, кто вы такой, откуда, как сюда попали?..

— Он же сказал тебе! — не вытерпела Яншина. — Виктор Алексеевич Докучаев, старший техник-лейтенант, заместитель начальника артмастерских. Чего тебе еще надо?!

— Это ясно. Я о другом спрашиваю, — не отставал Лысиков, — разделяет ли он по своему духу, настроению, стремлению мою мысль о советских командирах, о нашей особой роли? О нашей особой руководящей миссии?

— Нет! — решительно отрезал я.

Лысиков от неожиданности даже руками всплеснул и приоткрыл рот.

— Что, что?! — загремел интендант, спрыгнув с кровати и грозно на меня наступая.

Мое терпение кончилось, я почувствовал, что больше не могу сдерживаться!

— А ты сиди, где сидел, пока я тебя наизнанку не вывернул! — пригрозил я интенданту.

У Лысикова даже челюсть от удивления отвалилась.

Ната испуганно схватилась за голову, а толстый капитан, сделав еще два шага вперед, застыл надо мной в угрожающей позе.

Некоторое время он оглядывал меня с головы до ног. Видимо, мое телосложение произвело на него достаточно сильное впечатление; он отступил, снова взгромоздился на кровать и примирительным тоном заявил:

— Если мы командный состав, то не должны ссориться по пустякам.