Я исподтишка принялся разглядывать «грозного» капитана.

Это был мужчина лет сорока, среднего роста, с неестественно покатыми плечами, изрядным брюшком и выдающейся вперед «птичьей» грудью. Он был в новенькой, с иголочки, гимнастерке и бриджах из тонкого импортного сукна, в отличных шевровых сапогах. Так одевался только высший комсостав, да и тот далеко не весь!

Лысиков так щедро попользовался военторговским одеколоном, что сидеть рядом с ним было невозможно. Зачесанный кверху, словно птичье гнездо, чуб придавал ему петушиный вид.

Глаза у Лысикова бесцветные, радужная оболочка почти не отличалась от белков. Говорил он нервно, быстро. Движения его были быстры, угловаты. Он ни минуты не находился в покое, постоянно ерзал и вертелся на месте. Наблюдать за ним было утомительно, но сам он, как видно, усталости не чувствовал. По всей вероятности, в энергии у него не было недостатка, вопрос в другом: полезна ли эта неуемная энергия окружающим? От таких людей обычно неприятностей всегда больше чем достаточно. Эту истину капитан не раз доказывал своим подчиненным.

Лысиков сначала разговаривал с комиссаром горячо и быстро. Потом внезапно вскочил, задев меня локтем, и завопил тонким голосом:

— В чем дело, что такое, черт побери, опять у вас что-то не ладится, почему не начинаете?

Никто ему не ответил. В задних рядах раздались смешки.

— Сколько волка ни корми… Это про вас сказано. Я ли вас не учу, я ли не внушаю… как об стенку горох, никакого толку… Эй, Солодовников! Почему не начинаешь?

— Ленту заело, товарищ капитан!

— Почему заело? Кто виноват? Я спрашиваю — кто виноват? — закатился Лысиков.

— Засадимская виновата, Засадимская!

Зал словно только этого и ждал; сначала все дружно расхохотались, а потом стали громко скандировать: «За-са-дим-ская ви-но-ва-та, За-са-дим-ская!»

Как выяснилось позднее, Засадимская была секретаршей капитана, и, поговаривали, не только секретаршей…

— Чтоб вам всем так сладко жилось, как Засадимской! — сиплым мужским голосом откликнулся кто-то из второго ряда.

Это вызвало еще больший смех, свист и топот. Кто-то пытался затянуть шуточные частушки.

Я оглянулся. Хозяйкой сиплого баритона оказалась необъятных размеров особа с пышной грудью и грубыми чертами лица. У нее были толстые негритянские губы, верхняя губа буквально подпирала нос. Дама возмущенно кудахтала, и я понял, что это и есть Засадимская.

Лысиков попытался отвлечь внимание от своей секретарши. Пихнув локтями меня и комиссара, он снова вскочил:

— Солодовников, черт подери, что случилось, почему не начинаешь, опять у тебя заело? Ты сапожник или механик, в конце концов? — пулеметной очередью выпалил он.

— Внимание, начинаю, — раздался из окошка, вырезанного в стене, хриплый ленивый бас, за которым последовал новый взрыв смеха.

Свет погас, и тут снова послышался голос Лысикова:

— Молчать! Отставить разговоры, чтоб я ни слова больше не слышал! Ни звука! Понятно? Всем молчать!

— И Засадимской? — невозмутимо спросил чей-то голос, и вагон снова содрогнулся от смеха.

— И Засадимской, и всем чертям! — срывающимся фальцетом завопил Лысиков.

— А разве это не одно и то же? — так же серьезно спросили теперь уже с другого конца вагона.

Комиссар что-то коротко сказал Лысикову, и тот притих.

На экране вспыхнула надпись: «Волга-Волга». И тотчас поднялся возмущенный свист, оглушительный топот.

Оказалось, что эту картину показывали в пятый раз.

— Солодовников, разиня, дай свет! — не терпящим возражений тоном скомандовал Лысиков, и свет зажегся.

— Послушайте, — поднял руку капитан, — кто не хочет смотреть, пусть уходит и не мешает тому, кто хочет. А ты, Солодовников, если и в следующий раз не сменишь ленту, пожалеешь, что на свет родился!

— Да не дают они, — снова донесся сиплый ленивый бас из окошечка.

— А ты постарайся! — кипятился Лысиков. — Прояви воинскую находчивость, сноровку, сориентируйся в обстановке, к начальнику сходи…

— Тогда пусть Засадимская со мной поедет, авось она поможет… — слукавил бас.

Восторженный вой перекрыл конец перебранки. Лысиков вместе с комиссаром покинул клуб.

Вагон наполовину опустел.

Вслед за капитаном ретировалась и Засадимская, возмущенно жестикулируя. Наверно, побоялась, что еще хуже засмеют.

Наконец свет снова погас, и начался фильм.

Я смотрел на экран и вспоминал довоенные годы… Кинокадры казались мне ожившими картинами моих собственных воспоминаний. И получилось, что я смотрел два кинофильма: александровский и свой личный…

…Была весна.

В открытом кинотеатре «Палас» впервые в нашем городе показывали «Волгу-Волгу»… Фильм уже подходил к концу, когда на город обрушился майский ливень.

Никто не успел укрыться, все промокли насквозь.

Под скамейками летнего кинотеатра потекли ручьи. Они несли с собой крупицы толченого красного кирпича. А с неба не переставало лить, и потопу не видно было конца.

Так и пришлось бежать из кино, не досмотрев картину, да и потом все как-то не удавалось посмотреть ее. И вот теперь я встретился с ней уже совсем в другой обстановке…

Кто-то подсел ко мне вплотную, несмотря на то, что свободных мест было полно. Послышался резкий запах духов «Ландыш». В военные годы духи эти были большой редкостью.

Я оглянулся: рядом сидела статная девушка с приятным профилем.

Первое, что бросилось мне в глаза, была высокая грудь, туго обтянутая военной гимнастеркой. Соседка с нарочитым вниманием глядела на экран.

«Если картина всем надоела, почему она смотрит с таким интересом… Или, может, она тоже гость?» — подумал я.

— Ах, как она хороша, особенно в этих кадрах! — кивнула соседка, имея в виду Любовь Орлову.

— Действительно, хороша, — согласился я.

— Вам тоже нравится? — спросила женщина, приблизив свое лицо вплотную к моему, и заглянула мне в глаза.

Я тоже внимательно посмотрел на нее.

Лицо девушки показалось мне привлекательным. Хотя в темноте толком рассмотреть трудно, но ведь мужчина инстинктивно чувствует красоту. Я скорее догадался, чем увидел, что у незнакомки интересная внешность, и, как потом выяснилось, не ошибся.

Фронтовая жизнь делает людей проще, искренней, приучает отбрасывать условности.

— Вы местная? — спросил я вполголоса, чтобы не мешать другим смотреть фильм. Впрочем, при всем желании я бы не смог перекричать два репродуктора, включенных на полную мощность.

— Какой нетерпеливый, сразу начинаются вопросы! — кокетливо ответила женщина, но тут же продолжила: — Да, я здешняя…

— Военнослужащая?

— С чего вы взяли? — обиженно и даже надменно отозвалась она.

Я не понял, почему мой вопрос задел ее.

— Что здесь обидного?

— Ничего. Но я не военнослужащая, а вольнонаемная.

Тон ответов мне чем-то не понравился, и я замолчал, решив, что не буду больше с ней заговаривать, если она сама не начнет.

До конца картины мы так и просидели молча. Она, видно, была особа опытная и женской тактикой владела в совершенстве: на меня как бы вовсе перестала обращать внимание. Каждое появление на экране Орловой встречала с восторгом, а на каждую шутку Ильинского — Бывалова отвечала смехом.

Как только загорелся свет, я попытался незаметно разглядеть свою соседку, она ответила смелым взглядом, без тени смущения:

— Так вот вы какой!

— Какой? — спросил я.

— Русый, — прыснула она, — а вернее, огненно-рыжий! Не знаю, как другие, а я лично обожаю рыжих… Может, потому, что у меня и отец, и дядья рыжие были…

Передо мной стояла высокая статная женщина лет двадцати пяти. Женщина была пышновата, но еще не потеряла гибкости и изящества. Красивой я бы ее не назвал, но было в ней какое-то своеобразное обаяние и открытый смелый взгляд. Такой взгляд бывает у опытных женщин, тех, кто не раз испытывал силу своих чар на мужчинах.

— Мне надо спешить, — как бы между прочим проронила она. — Я живу в четырех километрах отсюда. Дорога идет через безлюдное поле. Как вспомню, так мороз по коже…