И тут появился рядом с Мармалат молодой погонщик Бульбулюк. Он ударами ноги поднял верблюдов и погнал их к колоде, где тихо колыхались остатки воды.
— Мармалат-джан, — ласково сказал красавице Бульбулюк, — пойдем сегодня на танцы в палатки геологов?.. Там патефон есть…
— Неа! — отозвалась Мармалат и повернулась спиной к парню.
Бульбулюк вздохнул и еще раз наподдал ступнею в зад большого двугорбого верблюда. Ветер стихал…
-
1Канистра — вместилище для жидкости; слово не азиатское, а европейское, но теперь принято и на Востоке. — Примечание автора рассказа.
За последнее время стали появляться романы и повести, в коих авторы крайне торопливо излагают ход придуманных ими событий и происшествий. К тому же выведены в таких сочинениях десятки, а то и сотни персонажей, которые охарактеризованы лишь именами собственными. Причем доходит до того, что кому-то автор присвоил только имя, кому-то — только фамилию, а кому-то — лишь одно отчество либо бытовую кличку и ничего больше. Запомнить весь этот сильно разбухший штат действующих и бездействующих лиц читателю невозможно. А может быть, даже и не нужно. Смысл тут в том, что авторы, прибегающие к такой перенаселенности своих сочинений, желают у читателей и рецензентов создать впечатление, будто они (авторы) обладают безмерными познаниями в той сфере нашей действительности, которую избрали себе в качестве среды для действия в романе (повести). И авторам, в общем, наплевать, усвоют ли читатели всех придуманных для повести (романа) персонажей.
Вот почему мы бы назвали этого типа беллетристику «уравнением с бесчисленными неизвестными». Приводим отрывок из такого произведения, ибо можно и данным путем проникнуть на страницы журнала или альманаха, а то и заполнить часть книги, отданной произведениям одного автора.
…На другой день утром Скропотов из своего кабинета позвонил Удушьеву.
— Друг, — сказал он ему, — что же это получается?.. Я вечером связался с Анфисой, она утверждает, что Тюртеренко у себя в тресте еще и не чесался насчет нашей сметы… Как бы нам не сидеть на бобах. Ведь Кургузкин меня серьезно предупреждал…
— Я знаю, — отозвался Удушьев, — но дело в том, что пока Беззадов не доложит Густопсоеву, Пупчук не станет решать вопрос. Попробуй прощупай-ка Лизаветского: может, он по старому знакомству обратится к Щучкину.
Скропотов вздохнул и положил трубку. А уже бушевал в приемной старик Ашотыч: его не пропускала Лариса. Но тут же в кабинет прорвались Ласкин и Помазкин, что-то свое бубнили насчет ссоры с Замазкиным, который якобы не позволяет Савраскину ремонтировать станок Барабашкина. А там уже напирали из литейного — Пушко и Сушко, тащили новые отливки. И сварливая Мелитоновна по внутреннему телефону требовала немедленно решить: куда доставлять документацию на проект крана, осуществленный в отделе главного механика Язвицкого. Хотя сам Язвицкий возражал против выпуска проекта без согласования с Опотеньевым или, по крайней мере, с Негоголиным…
Скропотов еле отбился от Мелитоновны и начал прием. Не тут-то было!.. Из горкома партии позвонил сам Потетеря и потребовал, чтобы не задерживались бы сведения по складскому хранению: кто-то, очевидно, «накапал» ему про те чушки, что завез еще в прошлом году Куперляп. А только кончился разговор с Потетерей, из милиции сообщили, что Лешка Клещ опять сидит в отделении за попытку добыть пол-литра в неурочное время. И тогда, поручив все дела Макарихину, Скропотов поехал в облплан: там работала Инга и туда он любил направиться, если уж очень донимала текучка…
Но не так-то просто было вырваться; в вестибюле к Скропотову подошла группа работников завода, громко споря о предложении Сусалова. Тут были и Пурцман, и Кобяко, и Шурлыга, и Кобыла-без-ног, и Евсейчик, и Рубахо, и, конечно, Войвойский, и Краюхин, и Митюхин, и Пампухин, и Мотя, и Соня, и Лелька, и Ерофеич, и Пахомовна и много, много других…
В настоящее время исторические романы у нас пишутся в основном в трех манерах: 1) почвенной, 2) стилистической и 3) халтурной.
Возьмем в качестве сюжета исторический факт, послуживший художнику Репину для его знаменитой картины: царь Иван Васильевич Грозный убивает своего сына — царевича Ивана, и посмотрим: что бы сделали с таким эпизодом автор-почвенник, автор-стилист и просто халтурщик.
1. ПОЧВЕННИКИ
Авторы-почвенники (они же — кондовые, подоплечные, избяные, нутряные и проч. авторы) отличаются такой манерой письма, что их произведения не могут быть переведены ни на один язык мира — до того все это местно, туземно, подоплечно, нутряно, провинциально, диалектно. Например:
Царь перстами пошарил в ендове: не обыщется ли еще кус рыбины? Но пусто уж было: единый рассол взбаламучивал сосуд сей. Иоанн Васильевич отрыгнул зело громко. Сотворил крестное знамение поперек рта. Вдругорядь отрыгнул и постучал жезлом:
— Почто Ивашко-сын не жалует ко мне? Кликнуть его!
В сенях дробно застучали каблуки кованые трех рынд. Пахнуло негоже: стало, кинувшись творить царский приказ, дверь открыли в собственный государев нужник, мимо коего ни пройти, ни выйти из хором…
Не успел царь порядить осьмое рыгание, — царевич тут как тут. Склонился в земном поклоне.
— Здоров буди, сыне. По какой пригоде не видно тя, не слышно?
— Батюшка-царь! Ханского посла угащивал, из Крымской орды прибывало. По твоему царскому велению. Только чудно зело…
— Что ж тебе на смех сдалося?
— У нехристя-то, царь-государь, башка — стрижена.
— Ан брита, царевич, — покачнул главою Иоанн Васильевич.
— Стрижена, батюшка.
— Не удумывай! Отродясь у татар башки бриты. Еще как Казань брал, заприметил я.
— Ан стрижено!
— Брито!
— Стрижено!
— Брито!
— Стрижено, батюшка, стрижено!
Темная пучина гнева потопила разум царя, застила очи. Кровушка буйно прихлынула и к челу, и к вискам, и к потылице. Не учуял царь, как подъял жезлие, как кинул в свою плоть.
— Потчуйся, сукин сын!.. Брито!..
— Стри… — почал было царевич, да и пал, аки колос созрелый под серпом селянина…
А уж стучали коваными каблуками и рынды, и окольничие, и спальники, и стольники, и иные царского двора людишки…
Царевич, как лебедь белая, плавал в своей крови…
2. СТИЛИСТЫ
Авторы-стилисты всех исторических лиц списывают с собственной прохладной персоны. Например:
Встал рано: не спалось. Всю ночь в висках билась жилка. Губы шептали непонятное: «Стрижено — брито, стрижено — брито». Ходил по хоромам. У притолок низких дверей забывал нагибаться: шишку набил. Зван был лекарь-немец, клал примочку.
Рынды и стольники вскакивали при приближении. Забавляло это, но чего-то хотелось иного, терпкого.
Зашел в Грановитую палату. Посидел на троне. Примерился, как завтра будет принимать аглицкого посла. Улыбнулся, вспомнилось: бурчало в животе у кесарского легата на той неделе, когда легат сей с глубоким поклоном вручал свиток верительной грамоты…
С трона слез. Вздохнул. Велел позвать сына — царевича Ивана.
Где-то за соборами — слышно было — заржала лошадь. Топали рынды, исполняя, приказ, — вызывали царевича, гукали…
Выглянул в слюдяное оконце: перед дворцом подьячий не торопясь тыкал кулаком в рожу мужика. Царь тут же примерил на киоте: удобно ли так бить, не лучше ли — наотмашь?..
Сын вошел встревоженный, как всегда. Как у покойной царицы — матери его, дергалось лицо — тик. А может — так. Со страху.
— Где пропадаешь? — само спросилось.
Царевич махнул длинным рукавом кафтана:
— С татарином договор учиняли…
— С бритым?
— Он, батюшка, стриженый.
Улыбнулся сыновьей наивности.
— Бритый татарин…
— Стриженый…
Отвернулся от скуки.