Поезд пробежал по мосту, на котором в строгом безмолвии застыли советские солдаты. Окутав их паром и свистом, поезд ворвался в тоннель и, вынырнув из него, снова взбежал на стальные ажуры второго моста, переброшенного с одной скалы на другую. Ниже пенился и искрился брызгами водопад. Клубящиеся воды в бессильной ярости с грохотом низвергались с кручи туда, где на расстоянии трехсот метров пенилась и ворочалась клокочущая река. Это был Кара-Диван, «черная, бешеная», как ее прозвал народ, или Херас-Пей, как она значится на карте.

- Какая дикая и необузданная красота! - в восхищении сказал Крошкин.

Мы стояли у опущенного окна замерзшие, потрясенные, не в силах оторвать глаз от этой буйной, первозданной, хаотической красоты, которую человек, если и не покорил, то во всяком случае провел по ней первую борозду техники и культуры.

- И тут русский солдат, - в восхищении проговорил майор. - Что сделали бы эти диверсанты с этой чудесной дорогой, с этими чудо-мостами, с прекрасными тоннелями, если бы их не охранял и не защищал своей грудью советский человек!

Сеоев молча и внимательно всматривался в мелькавшие утесы, пропасти и дикие нагромождения скал. Лицо его было напряженно, но глаза горели теплым и светлым огнем.

- Как у нас в Осетии, товарищ полковник, - тихо сказал он. - Вот это место совсем как в Куртатинском ущелье…

А поезд все бежал вперед, пыхтя паром, лязгая буферами и шумно дыша. И во весь его долгий путь, и на деревянных помостах временных станций, и у тоннелей, и среди скал, - повсюду мы видели советских солдат, железнодорожников с красными бантами на груди. Дорога надежно и прочно охранялась.

- Перевал пройден, теперь пойдет небольшой спуск, а там и самый Фирузкух, - сказал Крошкин, показывая по карте станцию и тоннель, к которым мы держали путь.

Скалы уступили место покатым склонам гор, голубое небо, зеленая трава и дымящийся горизонт открылись перед нами. Издав протяжные гудки, поезд, замедляя бег, подошел к станции Фирузкух, в полукилометре от которой начинался тоннель.

Станция была невелика. Несколько домов были раскиданы по полям. Серое станционное здание, багажный сарай, приземистая, казарменного типа, постройка протянулась вдоль полотна. На перроне - наши и иранские железнодорожники, дежурный в красной фуражке, две медицинские сестры, лейтенант с неестественно напряженным взглядом, устремленным на подходящие вагоны. Несколько крестьян стояло возле семафора, ребятишки бегали, размахивая руками, продавец тыквенных семечек, риса и вяленой рыбы со своим лотком примостился на площади. Крестьяне что-то говорили между собой, улыбаясь и кивая в нашу сторону.

К нам подбежал лейтенант и, пристукнув каблуками, четко отрапортовал:

- Товарищ полковник, младший лейтенант Косарев прислан для сопровождения вас к месту происшествия.

- А далеко оно? - пожимая ему руку, спросил я.

- Никак нет! В этом доме, - показывая на серое, вытянутое вдоль площади здание, сказал он.

- Задержите поезд до моего распоряжения, - приказал я коменданту станции.

- Слушаю-с! Сейчас отдам распоряжение поездной команде, - ответил тот, следуя за нами по перрону.

Мы вошли в здание, у дверей которого стоял часовой. Командир охранного батальона капитан Руденко, человек с седеющими висками и свежим, молодым лицом, встретил нас. Отрапортовав о случившемся, он провел нас в комнату, где находился задержанный диверсант.

Арестованный не был иранцем, хотя одет он был так, как обычно одеваются небогатые персы: в серую дешевую пару, поверх которой - суконная верблюжья аба, на голове темный «кутук». Он медленно поднялся и церемонно поклонился нам.

- Кто вы такой? - спросил я.

- Тегеранский житель.

- Почему вы очутились здесь?

- Я немного занимаюсь медициной и собирал здесь лекарственные травы. Уже три дня я занимался этим делом возле села Бала-Кянт. Сам кятхуда[23] может подтвердить это.

- Как вы очутились в банде, открывшей огонь по нашим солдатам?

- Случайно, причем я даже и не предполагал, что эти люди и ваши солдаты начнут сражаться друг с другом.

- Но как же все-таки вы очутились с ними?

- Очень просто. Я собирал на поле травы, увлеченный своим делом, я не видел никого и оторвался от своего занятия только тогда, когда вокруг раздались выстрелы, засвистели пули… Я испугался, побежал по дороге, по которой уже бежали люди… Но кто они, я, конечно, не знал и думал, что и они такие же мирные люди, как и я. Потом нас догнали ваши конные солдаты, и я сразу же остановился. Солдаты должны подтвердить это, я не только не стрелял в них, но у меня не было никакого оружия… на мне была сумка с травами.

- Но солдаты сказали, что вы изо всех сил улепетывали от них в горы.

- Вполне понятно, ага. Я был перепуган этой неожиданно возникшей стрельбой и даже сначала принял скачущих людей за разбойников.

- Недалеко от того места, где задержали вас, солдаты нашли парабеллум и пять полных обойм к нему.

- Возможно, что его бросил кто-либо из убежавших злодеев, - просто объяснил «искатель трав».

- Конечно, - согласился я, - а кстати, как ваше имя?

- Феридун Али-Заде, с вашего позволения, ага. Мои пациенты называют меня хакимом, но я просто лекарь, - почтительно кланяясь, сказал арестованный.

- А национальность?

- Не понимаю вас, ага, - удивился «лекарь». - Я иранец, хотя моя мать была еврейкой, от которой я унаследовал светлые волосы и голубые глаза.

- Мама, значит, виновата! - ухмыльнулся Крошкин.

- Что изволил сказать почтенный ага? - спросил «лекарь», видимо, не понявший русской речи.

- Он сказал, что не верит вашей болтовне и считает вас немцем, одним из тех прохвостов, которые ушли в подполье после отречения Шаха-Резы.

«Лекарь» пожал плечами и улыбнулся.

- Он ошибается. Я - иранец и никаких немцев не знаю и не хочу знать.

За дверями послышался шум, чей-то громкий, возбужденный голос. Внезапно в распахнувшуюся дверь шагнул летчик-американец, а за ним тщетно его удерживавший молодой лейтенант.

- Господин полковник! Извините за столь бесцеремонное вторжение, но, честное слово, мои грузы не могут ждать, - торопливо заговорил американец, - мне сказал комендант, что от вас последовал приказ… - вдруг он остановился, удивленно уставился на арестованного и заморгал глазами. «Лекарь» отвернулся и всей пятерней стал чесать лоб, закрываясь ладонью от американца.

- Билл, что за черт?.. Что за маскарад?.. - бесцеремонно заглядывая ему в лицо и заходя сбоку, сказал летчик. - Какого черта вы обрядились в шкуру иранского бродяги?

Лейтенант что-то хотел сказать, но Крошкин движением руки остановил его.

- Да что вы вертитесь, как волчок, Билл Хартли? - продолжал летчик. - Не узнаете старого Лирайта, с которым выпили не одну пинту виски?

- Я не понимаю, ага, что говорит этот господин, - складывая на груди ладони, смиренно сказал «лекарь», обращаясь ко мне.

- Ваш знакомый говорит, что он не понимает по-английски, что он впервые видит вас.

- Кой черт, впервые!.. Это что еще за шутки! - закричал летчик. - Значит, я соврал?

Он еще пристальней вгляделся в «собирателя трав» и решительно сказал:

- Он самый, Билл Хартли, капитан из разведотдела. Только какого черта этот парень переоделся в персидскую робу, я не понимаю!

- Американский офицер говорит, что вы не иранец, а капитан из разведывательного отделения экспедиционного корпуса.

Арестованный улыбнулся.

- Извините, ага. Он или лжец, или сумасшедший. Покорнейше прошу отослать меня в Тегеран и справиться во втором полицейском участке столицы, где я проживаю, и полиция удостоверит, что я мирный лекарь…

- Он отказывается от вас. Говорит, что вы - лжец или сумасшедший, а он - мирный лекарь из Тегерана, собиравший здесь лекарственные травы.

- Я - лжец, да еще сумасшедший!.. - заревел летчик. - Ну уж нет! Я сейчас докажу, кто из нас лгун, я или этот чертов сын Хартли, неизвестно для чего устроивший этот маскарад с переодеванием. Я вам говорил, полковник, что не терплю лицемеров и сейчас докажу это. А ну, ты, лекарь из разведки, заверни-ка свой левый рукав! Ну, что ты таращишь на меня глаза, будто бычок на стойло? - Он хотел было схватить за руку отодвинувшегося назад «иранца».