Изменить стиль страницы

Так вот, не позже чем через полторы-две недели Анечка сама приехала в город, зашла ко мне в кабинет. Высокая, модная, пахнущая утонченными духами, обрадованно схватила меня за уши, тормошила, смеялась. Остались у нее от пэтэушных лет этакие развязные манеры… Ямочки на упругих щеках красили ее. Очень изящная женщина и, зная это, много себе позволяет, особенно среди мужчин.

Достав из большой кожаной сумки завернутый в бумагу пакет, Анечка торжественно положила его на стол:

— Спасибо! Мы проучили Илью Борисовича!

На мое недоумение она хохотнула:

— Мы — это я и Галина Викторовна!

Это сорвало меня со стула, я вскочил. Еще одна беда не улеглась, еще с гибелью Юли Князевой не все ясно, и вина на мне есть, а тут Царьградская затевает какую-то интригу против директора школы!

— Что вы натворили? — упавшим голосом спросил я.

— Успокойся… — погладила меня по волосам и, отскочив от стола, засмеялась. — Мы припугнули Илью Борисовича… Если он будет топить Галину Викторовну, то отдадим дневник следователю!

Я схватил со стола пакет и спрятал его в ящик.

— Да не бойся! — Она расхохоталась. — Мы ему просто отомстили…

— Совсем очумели бабы! Ты же учительница-комсомолка! Как тебе не стыдно!..

К моему удивлению, по лицу ее пошли красные пятна, оно исказилось возмущением.

— Ты чинуша, Сашенька! — не переставая улыбаться, но уже с недоброй интонацией проговорила Анечка. — Девочка повесилась! И ты прощаешь это директору школы?! Нас всех судить мало!

— Не кричи, пожалуйста! — попросил я ее, выбрался из-за стола. — Одного древнего философа спросили, какая разница между образованным человеком и необразованным. Он ответил: такая же, как между лошадьми объезженными и необъезженными… А другой философ сказал: самое трудное в жизни хранить тайну, не злоупотреблять досугом и терпеть обиду…

— Да, да, да, — обиженно затараторила Анечка, — мы, педагоги, тянем воз как лошади, но досуга у нас нет, и мы не прощаем обиду!

Сбивчиво, торопливо она обрисовала сцену использования дневниковых записок, которые побывали у нее в руках. Выбрав вместе с Галиной Викторовной несколько страниц из журнала, именно те места, где Илья Борисович объясняется в любви своей ученице, они вошли к нему в кабинет и попросили при них прочесть. Корень сидел за столом, углубившись в текст; он вдруг заерзал, потом руки его задрожали, он схватил на столе промокашку, закрылся ею и стал валиться со стула…

— Вам не стыдно? Какое издевательство!!! Илье Борисовичу за пятьдесят, он старик… по сравнению с вами! Его мог паралич разбить! — возмущался я.

Анечка, оправившись от смущения, возражала уже с усмешкой:

— Не разбил… Воспитанники не прощают учителям их ошибок…

— Ты воспитанница, но Галина Викторовна ему почти ровесница! Зачем ей-то эти дрязги?!

— В воспитании нет дрязг! — парировала Анечка, расхаживая по кабинету. — Педагог, как врач, обязан дать клятву чести. А он… бабник! На ком Илья Борисович женат? Может быть, тебе не известно? Гуля ему в дочери годится!

Я махнул рукой. Разве Анечку переспоришь! Следователь уже допрашивал по делу о гибели Юленьки Князевой и директора школы, и Галину Викторовну, и ее, Анечку, и многих учителей и учеников. За несколько суток до трагедии в Коммунарке тетка Дарья была в школе, беседовала сперва с Галиной Викторовной, затем по совету Галины Викторовны зашла в кабинет к Илье Борисовичу. Тетка Дарья не скрыла ни от Галины Викторовны, ни от Ильи Борисовича, что племянница беременна и, очевидно, от далеко зашедшей дружбы девочки с сыном директора школы. Какой совет дал тетке Дарье директор школы, никто не знает, и тетка Дарья молчит. А только совсем не случайно Юля торопливо собралась в город, в больницу — она намеревалась избавиться от плода… Вот в чем начало трагедии! Отец спасал и продолжает спасать своего сына от правосудия! Ему невыгодно открывать тайны сына…

— Он вас, Саша, не случайно впутывает в эту трагедию! — самоуверенно заключила рассказ Анечка.

— Что за парень этот Ромка? — заинтересовался я.

— Корень-младший весь в папу, — зло произнесла она. — Циничный и модный. Современный потребитель. Все у него есть — гитара, магнитофон, мотоцикл, ружье, рыбацкие снасти, лодка… Башковитый, у него кличка Жбан, значит, богатая голова. Он совратил девочку и бросил…

— Ну, ну, ну. — Я предупредил Анечку, чтобы ничего не домысливала, говорила только факты.

— Факты?.. Ни папаша, ни его отпрыск от угрызений совести не погибнут! Юля — дурочка… В последний вечер она каталась с Ромкой на школьной автомашине.

— Любопытно…

— Еще бы! Тебе особенно! С тебя грех снимается… — Анечка распахнула пальто, на шее ее сверкал драгоценный камень в золотой оправе. — Можешь у следователя получить индульгенцию. Девочка погибла, а виноватых не обнаружили. Ромка летом ездил на школьной автомашине, помогал колхозу перевозить грузы — то овощи из бригады на ферму, то корм скоту… Он знал, что Юля побывала в городе, в райбольнице, и ей там отказались делать аборт. Вечером он посадил девушку в кабину машины, они катались по дороге в лесу. Их видели в магазине. Корень-младший покупал бутылку вина… Они выпили и снова стали ездить туда-сюда… Ромка сейчас уверяет, что он обучал Юлю водить машину.

— И что же случилось? — нетерпеливо спрашивал я Анечку.

— А кто теперь разберет! — Она фыркнула не по-доброму. — Будто бы Юля, оттесняя от баранки Ромку, вытолкнула его из кабины в открытую дверку, он упал на обочину и потерял сознание…

— Она спокойная девочка… — заметил я.

— Да нетрезвая! Наехала на березу, так как не могла затормозить или отвернуть, и мотор заглох. В темноте Ромка ей показался мертвым… Она побежала из лесу в деревню. Было еще не очень-то поздно, в одной избе на вечеринке собрались девушки. Юля там рыдала, ее успокаивали, увели домой, до ограды. Подумали, что с ней истерика от вина… Она ничего про Ромку никому не сказала. А дальше тебе все уже известно… Тетка обнаружила ее в сарае…

Анечка замолчала. И я тоже не мог выговорить ни слова.

— Что же было с Ромкой? Ушибся он? — нарушил я тишину.

Анечка ожила:

— Говорит: очнулся в траве, голова болит. Огляделся — подруги нет. Завел машину и повел ее в поселок, загнал в школьный гараж.

— А к Юле не заехал?

— Представь себе! Не заехал… Лег спать, а рано утром разбудил отца, жаловался на головную боль. Отец увез его на мотоцикле в поликлинику. Признали ушиб черепа, будто бы небольшое сотрясение мозга… А когда отец и сын узнали о гибели девочки, то затаились. Ромка был на похоронах. Так что ты, Саша, прояви настойчивость и помоги разоблачить этих прохвостов…

Я покачал головой.

— Без меня разберутся, — сказал я тихо. — Есть следователь, прокурор, судьи…

— Но ты приходил ночью в мой дом неспроста! — Анечка зорко наблюдала за мной, прямо-таки сверлила меня, о чем-то догадываясь. — Ты еще выспрашивал о кличках Евнух и Жбан! Что-то скрываешь? — И она погрозила мне пальчиком.

— Не фантазируйте, Анна Васильевна, — строго заметил я ей. — Ты влезь в шкуру директора школы! Вообрази его положение. Ему за пятьдесят, у него в школе трагедия, сын под следствием. И мы, ученики Ильи Борисовича, ищем способы его же потопить… Вообрази! Для меня Илья Борисович был добрым и строгим педагогом. Да и для тебя тоже…

— Но Ксене он объяснялся…

— Э-э-э, когда это было! Дело прошлое и очень непростое…

— У него жена молодая, — не унималась Анечка.

— Да разве это преступление? И у Сократа была жена молодая! Он был лысый, ему пятьдесят, а жене девятнадцать… Ну и что? Ты же добрая душа, зачем ты подпеваешь Галине Викторовне? Директор печется за сотни юных душ. Учащиеся плетут такие сети, что в них легко запутаться взрослому. Одно мне ясно: школа должна быть чиста от интриг, склок, сплетен. Побольше комсомольской дисциплины вам не помешает.

— Учителя тоже люди, а не роботы…

— Вот, вот, правильно, Анна Васильевна! — обрадовался я. — И ты отнесись к директору школы как к человеку. Возникла в школе очень сложная конфликтная ситуация, вы все должны выйти из нее достойно. Школа — цех воспитания, вы мастера цеха…