— Эй! Ребята! Вы куда?

Вокзал оставался на другой стороне железнодорожных путей, меня увозили от него. Грузовик набирал прыть, вильнул направо; поворот, и колеса скачут по кочкам, по пашне к кустам у берега реки. Медлить нельзя — прыгать! Скорость большая, запросто сломать шею или ноги. В запасе одна-две минуты. Сейчас хулиган тормознет, и я покину кузов. Сижу верхом на заднем деревянном борту. Ветер леденит лицо. Унизительно скрываться от каких-то оболтусов, но и в драке с ними мне не справиться. Они наверняка вооружены.

«Убийца!» — слышится голос, заклеймивший меня на кладбище. Резкий рывок едва не срывает меня с борта, я с силой отталкиваюсь, коснувшись ногами земли, запинаюсь, падаю, перекувыркнувшись, не чувствуя никакой боли, вскакиваю и бросаюсь в кусты. Когда автомобиль остановился шагах в тридцати от меня, я уже лежал в траве затаившись, не шевелясь. Темнота аж чернильная. Но глаза привыкают, и снизу, повернув голову в сторону автомашины, вижу бегающую тень водителя. В руках у него не то палка, не то монтажка.

— Эй, слазь! — Железо стучит о борт машины.

«Ну, дурни! Буду я сидеть в кузове!» — думаю, стараясь разглядеть, кто же меня сюда привез. Слышу, как парень ругает меня трусом. Из-за мотора появляется другая тень — второй вышел из кабины. Он запрыгивает на колесо и, осмотрев кузов, тихо говорит приятелю:

— Удрал…

Ощупываю вокруг себя траву, жесткую, сухую, рука натыкается на слегу — длинную, в темноте длины не узнать, но пальцы чувствуют тяжесть оружия. С такой дубиной мне хулиганы не страшны, могу выйти навстречу им, пусть-ка сунутся ко мне! Могу даже подкрасться к машине и… Мышцы напрягаются, но сомнение расслабляет их. За что они меня сюда привезли? Мне двадцать восемь лет, я бывший сержант, а ныне уже офицер запаса, силы и ловкости мне не занимать. Я десантник, спортсмен-парашютист, меня обучали не таким делам. Неужто я трушу подраться с дурнями? Благоразумие подсказывает: не вылазь, разгляди их получше. Это не бандиты, а скорее всего школьники! Один из них очень уж похож на Веню Дубровина…

— Поехали, Евнух, — командует ему другой и быстро садится в кабину.

Машина рокочет, фыркает, срывается с места и скрывается в осиннике.

Не выходя из кустов, стою с дубиной в руках, ожидаю: сейчас машина вернется, поедет мимо меня в сторону поселка, железнодорожного переезда. Могу еще задержать хулиганов. Наверное, это учащиеся, те, что ушли с Владимиром Елизаровичем к тетке Дарье в дом поминать племянницу и наклюкались там, их потянуло на «подвиги»… С погашенными фарами грузовичок пролетел мимо меня. Я вышел на поляну. Слева заросли шиповника, ивняка, за ними обрывистый берег. Знакомые мне с детства места.

В перепачканной гимнастерке и рваных брюках пошагал я по жнивью, по пашне, вышел на дорогу и возле будки стрелочника задержался, расспросил его, видел ли он шофера автомашины. Нет, мужчина не запомнил лица водителя. Пассажирский поезд простучал колесами к вокзалу. На него я уже опоздал. «Зайду к Ане Царьградской, — решил я. — Кличка Евнух… Может быть, в школе известна?»

В окнах дома горит свет. Постучал в ворота. Свекровь отперла, впустила меня в ограду, ввела в горницу. Увидев мою грязную одежду, запачканное лицо и порванные брюки, женщины заохали.

— Ты, Анна Васильевна, не слыхала кличку Евнух?

Она округлила красивые глаза, поплотнее запахнулась в мягкий перепоясанный халат.

— Евнух? Это Веня Дубровин…

— С кем он дружит?

— С кем? — хмыкнула. — С сыном директора, Ромкой Коренем… А что случилось?

— Ничего, — усмехнулся я. — Мне вспомнилось… Нет, нет, не подумай, что я испачкался в грязи из-за них! Просто пришло в голову «Евнух», где-то сегодня слышал…

— Скрываешь ты от меня что-то, — подозрительно щурилась Аня. — Евнух и Жбан… Евнух и Жбан — это два лесных охотника. — Она рассмеялась. — Так зовут Ромку Кореня и его дружка Дубровина. Они часто ходят вместе на охоту. Любят рыбалку… Дубровин живет в интернате, активист, хорошо учится… Ромка тоже парень толковый, но избалованный отцом. Он ныне все лето работал в колхозе на школьной машине.

Анечка тараторила и тараторила, а я старался не перебивать, все более догадываясь и уверяясь, что попал под месть двух дружков… Вот так фокус!

— Ромка дружил с Юлей, имей в виду! — предупреждала меня Аня. — И может быть, между нею и Ромкой что-то случилось…

Ехать с новостью к следователю не хотелось. Все так запуталось, лучше было немножко подождать.

— Слушай, Саша, дай мне дневник Ксении, — вдруг предложила Аня.

— Зачем?

— Почитать…

Никогда нельзя было уследить за логикой Царьградской, беседует об одном, вдруг перепрыгивает на другое. Зачем ей дневник? Это школьное тайное сочинение девочки, которая училась когда-то в нашей школе, теперь оно хранится у меня в комнате общежития. В дневнике неодобрительные отзывы учениц о своем директоре школы — Илье Борисовиче. Быть может, у Ани вдруг мелькнула мысль использовать дневник много лет спустя против Кореня-старшего? Этого еще не хватало.

— Нет, Анечка, дневник я не дам!

Покинув дом Царьградской, я ушел на железнодорожный вокзал, просидел там на скамейке до пяти утра и поездом вернулся в город. С первым автобусом попал к себе в общежитие.

Дневничок Ксении, который Анечка просила, я ей все-таки дал… Звонила много раз по телефону, выманивала, умоляла. И я сдался — послал ей в Лесной по домашнему адресу кипу тетрадок ее школьной подруги. Стыжусь: зря это сделал; защищаюсь от ошибки только раскаянием… Дневник, которому я сам дал название «Ксения + Валера = Любовь!», с детских лет вела Ксения Комиссарова, в нее я влюбился в конце учебы в профтехучилище. После демобилизации из армии я самолетом добрался до Сургута, где девушка работала штукатуром и была секретарем комитета комсомола треста. Встреча у нас произошла в кирпичной коробке здания, объяснение — на чердаке… Да, мы поднялись с нею наверх, потолковали… И я убедился, что она мне не более чем соученица… Она жила мечтой стать актрисой, но не знала, как достичь заветной цели… Маленькая, быстрая, властная, Ксения удивила меня в тот день резкими перепадами настроения. Оказалось, у нее кто-то выкрал из чемоданчика, который хранился под кроватью, дневниковые записки. Мы обсудили беду, и я тоже забеспокоился за девушку: а ну как эти тайные записки попали в руки какому-нибудь хохмачу! В них нелестные отзывы о главном инженере треста, зарисовки с натуры подруг и товарищей… Одним словом, если секретный журнал пойдет по рукам в тресте, то Ксюше придется бежать куда глаза глядят. Спустившись с чердака, я нашел в прорабской двух парней, они по моей просьбе прочесали все комнаты общежития и обнаружили тетрадки в тумбочке той же комнаты, где жила Комиссарова. Связку тетрадок без ведома хозяйки вытащила из чемодана ее же «однокомнатница», а сама уехала в командировку. Получив от меня злополучные записки, Ксения тут же, на пустыре возле строящегося здания, бросила кипы бумаг в костер… Увидев, как черные столбы дыма танцуют на дневнике, я схватил палку и выбросил обугленный клубок бумаг на песок, затоптал тлеющие комки и, завернув обглоданную огнем, обугленную по краям драгоценность в газету, вернул хозяйке.

Шли годы. Потом я учился заочно в пединституте, изредка писал Комиссаровой. Она отвечала мне, но ничего большего, чем дружба, у нас с нею не вышло… Интерес к ребячьим тайным дневникам у меня возник еще в институте, затем усилился, когда я стал работать в райкоме комсомола. И, узнав о моем увлечении собиранием школьных записок ребят любых эпох, всех времен, Ксения, приехав в город, сама отдала мне свой дневник. Время отдаляет нас от событий, которые казались когда-то очень важными, от тайных переживаний, скрытых страстей и поступков, и мы уже не стесняемся того, что было с нами в детстве. Вот и Ксения подарила мне свою биографию переживаний. Дневник приобрел для меня большую ценность. Но об этом потом.